Сразу направились к мосту в начале Задонской дороги. Издали увидели, что за реку, покидая город, тянется вереница возов. Подошли ближе, присели на скамейку у одной из калиток. Был это обоз конного полка. Сопровождавшие возы верховые помахивали нагайками, покрикивали на подводчиков. Тоже спешили.
Мануков поднялся со скамейки, хмуро сказал:
— Хватит. Пойдемте.
Возвратились в центр города. На площадях, улицах кипела все та же торопливая распродажа. И по Торговой и по Соборной был рассыпан сахар. Над мостовой вились пчелы. Шарахались прочь от них лошади. Доставалось и людям. Одна из пчел укусила Манукова в щеку под левым глазом.
• •В толчее на Мужском базаре внимание Шорохова привлекла высокая девушка лет двадцати. На ней была черная длинная юбка, белая кружевная блузка, такая же косынка, в руках она держала желтый ридикюль, сплетенный из узеньких ленточек. Эта девушка внезапно пошла им наперерез и притом скользнула взглядом по груди Шорохова. Он приостановился. Связная? Но девушка уже затерялась в толпе. Броситься вдогонку не позволяло присутствие Манукова.
«Схожу с ума, — в утешение себе подумал Шорохов. — Красивая дивчина. Взглянула на меня. И что?»
Еще бы немного побыть на этом базаре, но опять же мешал Мануков и как-либо быстро отделаться от него возможности не представлялось.
Пошли дальше, неожиданно оказались у монастырской стены, где были вчера.
Прижимая к щеке мокрый платок, Мануков шипел:
— А ночью коммунары ушли. И комиссарских детушек увели. Упустили, с-сукины сыны. А спросил — «никак нет, всех-с изловили». Сколько можно врать! Но и сколько можно слушать вранье!..
Шорохов все еще не мог забыть девушку с ридикюлем. И в самом деле связная? Отзывался рассеянно:
— Врать они мастера… Это вы верно…
Затем Мануков увлек его в какие-то узенькие тихие улочки, не замощенные, заросшие бурьяном. Из-за заборов побрехивали собаки. Сюда, пожалуй, вообще еще ни разу не заглядывали ни красные, ни белые. В этом теперь и хотел Мануков убедиться? Он же ничего не делает зря!
Наконец вышли на Красную площадь. В соборе все еще продолжалась служба.
— Я вас покину, — сказал Мануков. — Но, простите, где вы намерены находиться ближайшие час-полтора?
— Да здесь же, наверно, — ответил Шорохов. — Послушаю певчих. Потом пойду на квартиру. Мне и в самом деле ничего больше не нужно. Не проглатывать же больше, чем переваришь?
Мануков удовлетворенно отозвался:
— Я тоже так думаю. Значит, покамест вы будете в соборе, а потом дома. Не исключено, что я смогу сделать вам одно предложение. Уверен, заманчивое, но получить ваше согласие тогда понадобится как можно быстрее.
Оставшись один, Шорохов некоторое время колебался. Протиснуться внутрь собора? Но зачем? Сама служба его нисколько не интересовала. Полюбоваться убранством? До того ли сейчас! Другое дело — посидеть где-либо в тихом углу, спокойно подумать.
Войдя за ограду соборного двора, он направился вдоль нее. Мужики, бабы, дети стояли, сидели на земле, на ступеньках крылец, примыкавших к собору. В дальнем углу двора его внимание привлекла низенькая часовня, крыша которой походила на старинный остроконечный шлем. К порогу ее, словно в погреб, вела наклонная лестница, поверху огражденная перилами. Шорохов остановился, оперся о них.
Итак, поездка завершается. Как, впрочем, и рейд, судя по его повороту уже на юго-восток. Что сумел, сделал. Так и не было встречи со связным? Тут от него ничего не зависело. Вернется домой — все наладится. Тогда же наведет в Ростове справки о Манукове. По трезвому рассуждению, пока еще доказательств, что это английский эмиссар, нет. Слова хорунжего Павлуши весят мало. Он их всех четверых считал прибывшими из Англии! То, что о Манукове в запальчивости говорил Варенцов? Объясняется просто: спутал его с тем Николаем Мануковым, за которого так хотелось ему выдать дочку, потом разозлился. Английская фраза, которую Шорохов запомнил? А что она значила? Деньги в чемодане? Даже если они иностранные, это ничего не доказывает. Занимается перепродажей валюты — и только. Остается еще уважительное отношение к Манукову военных. Однако если он даже просто посредничает в поставках армейского снаряжения, как же им к нему относиться? Друзья среди британских офицеров? Не довод. Говорит на их языке? Тоже не довод. Обучен. С детства к его услугам были все гимназии и профессора.
• • •
— Пожалуйста… Простите, что обращаюсь. Я приезжая. Вы не скажете, где в этом городе ближайший аптекарский магазин?
Он вздрогнул. Краем глаза увидел: рядом стоит та девушка, которая промелькнула в базарной толпе. Опираясь, как и он, на перила, ограждавшие вход в часовню, с едва заметной усмешкой смотрит на него. Статная, с тяжелыми локонами каштановых волос.
Шорохов сразу представил себе, как эта встреча выглядит со стороны. Молодой человек и девушка случайно оказались рядом. Она его о чем-то спросила. О чем? Сколько сейчас времени? Кто именно служит сегодня в этой часовне? Давно ли начался молебен?.. Он и в самом деле идет. Снизу доносится голос священника:
— О вечном блаженстве воинов убиенных, на поле брани геройскую смерть восприявших, господу богу помолимся…
Не повернув к ней головы, по-прежнему глядя вниз, туда, откуда изливался этот мерно раздающийся голос, он отозвался:
— Здесь? В этом городе?.. Слишком он мал. Это в Одессе… Там такие магазины на каждом углу.
— У меня, знаете, беда: сломались очки, — продолжала она с едва приметным лукавством. — С самого Екатеринослава нигде не могу починить.
Непроизвольно он прижал ладонь к груди:
— Наконец-то!
«Поздороваться за руку? — подумал он. — Ведь можно! Товарищ, встречи с которым пришлось столько времени ждать! Однако опять — Мануков! Если он сейчас это видит? Как объяснить потом? Только заговорил с дивчиной и сразу взял за руку? Не слишком ли быстро?.. Случайно встретил знакомую? Уж так ли случайно?.. Может, он нарочно оставил меня одного, чтобы со стороны последить? Разве иначе было в гостиной у Нечипоренко?»
Еще более наклонив голову, Шорохов тихо сказал:
— Молодчина, что отыскала. Связная ничего не ответила.
— Долго будешь в Ельце? — спросил он. — Может, встретимся еще раз?
— Нет. Иду дальше.
Неторопливым движением он достал из бокового кармана пиджака портсигар, переложил его в карман брюк, попутно нажав в нем секретную кнопку, чтобы уже там, в кармане, откинулась фальшивая стенка и можно было взять сложенную гармошкой бумажную ленту сводки. Затем он прижал этот крошечный плоский пакет к поверхности перил, не глядя, сдвинул руку к связной. Почувствовал легкое прикосновение. Убрал руку. Делая вид, что поправляет воротник блузки, связная спрятала пакетик на груди.
Теперь расходиться. И как же не хотелось этого! Опять пребывать в одиночестве. За улыбкой прятать презрение, за равнодушием ненависть. И потом — такая дивчина! Век бы смотреть на нее.
Шорохов скучающе поглядел на собор: возле него все те же женщины, дети, мужики. Народ случайный. Снизу, из часовни, доносится:
-.. И тогда было сказано святым отцом: «Бысть же сие путное шествие печально и унывливо бяше бо пустынно зело всюду, небе бо видети тамо ничтоже, ни града, ни села, еще бо и быша древле грады красны».
Очень, очень спокойно он обернулся. Связной рядом уже не было. Спустилась в часовню? Да и была ли вообще? Но сводки у него больше нет, его рука еще помнит недавнее прикосновение руки связной.
Доброго пути, товарищ!
Некоторое время Шорохов стоял, облокотившись на перила. Хотелось, чтобы скорей пришел Мануков. Если он и действительно следил за ними, по его поведению станет ясно, заметил он что-либо или нет.
Впрочем, чего ради здесь еще оставаться?
То, что Шорохов освободился от сводки, наполнило его необыкновенной энергией. Дело сделано. При нем никаких улик. Прекрасно!
• •В доме, едва перешагнув порог, Шорохов наткнулся на Нечипоренко. Вернее, тот налетел на него, словно подкарауливал, схватил за руку, увлек в свою комнату, плотно закрыл дверь и тогда лишь проговорил:
— Фотия зарезали.
— Как? — вырвалось у Шорохова. — Кто?
— Я-то откуда знаю! — шепотом прокричал Нечипоренко.
Он выволок из-под кровати корзину, заменявшую ему оставленный в поезде баул, начал запихивать в нее разбросанные по столу, стульям, кровати рубашки, платки, связки каких-то бумажек.
— Все! Все! — повторял он. — С меня хватит.
«Странно, — подумал Шорохов, — что он занялся сборами только сейчас, после моего прихода. Специально чтобы это бросилось мне в глаза?»- и спросил:
— Где он?
— В лазарет повезли.
— И как это было?
— Крик во дворе услышал, выбежал — Фотий в крови лежит. Хочет подняться, а голова набок. Я и сам закричал… Все! Теперь — все!
