– Разве меня надо предупреждать? – продолжала обижаться Венера.
– Нет, нет, чтоб я пала жертвой вместо тебя. Они моим сыном интересуются, а ты знаешь, как мне трудно говорить об этом. Сразу сельские сплетни вспоминаются, чего только не болтали обо мне и моем мальчике… Если и тебя начнут расспрашивать, скажи, что ты еще не родилась тогда и ничего не знаешь. А то, что слышала потом от взрослых, давно уже забыла. Не говори и о том, что я потеряла сына изза Егната. Вообще не упоминай это имя, не было в нашем селе никакого Егната. Им не надо знать лишнего. Если от тебя не услышат, то и меня перестанут донимать вопросами… Так мне будет спокойнее. Умоляю, сделай это для меня…
21
Прошло несколько недель. Дни тянулись, как годы. Это время показалось ей самым долгим в ее жизни. Не только часы и минуты, но даже мгновения растягивались до бесконечности. Особенно в те дни, когда Доме и девочки оставались в городе, и она лишена была возможности их видеть. Но так же мучительно долго тянулось время, когда они приезжали, – потому что она не могла открыто радоваться им. С внучками было проще: она находила возможность как бы невзначай приласкать их, но сердце-то в первую очередь тянулось к сыну. О, как ей хотелось обнять его, прижать к груди, ощутить его тепло. Она понимала, что, потеряв ребенком, не доласкала его, и упущенного наверстать нельзя, но и терпеть, бороться с собой уже не могла, и чувствовала порой – еще чуть-чуть, и она сорвется, прильнет к нему и обо всем расскажет.
Расскажет, приласкает, и все вернется, будто и не было долгой разлуки, будто ее мальчик набегался где-то, наигрался и, устав, прибежал домой, к матери.
Обнимет его, и сын ее будет навсегда опозорен…
Эти мысли не давали ей покоя, и она жила в неясном пространстве между радостью и горем.
К тому же ее преследовал неотступный, как око Божье, внимательный взгляд жены Доме. Она уже не скрывала своих догадок и вела себя, как сообщница, которую пытаются обмануть, она не спускала глаз с Матроны, задавала неожиданные вопросы, и Матрона устала, стала шарахаться от одного ее вида. Она боялась ее, как преступник свидетеля, и когда наступали выходные, молила Бога, чтобы Доме привез только девочек, а жену оставил в городе. Но они, словно нанизанные на одну нитку, всегда приезжали вместе.
И тогда к ней возвращалась мысль о смерти. Эта мысль, как бальзам, успокаивала ее, умиротворяла, ласкала душу; смерть представлялась ей диким существом, похожим на ребенка, выросшего среди волков в лесной чащобе; смерть была, как одичавший ребенок, которого надо приласкать, приручить, чтобы он стал послушным и снова привык к людям. Мысль о смерти освобождала ее от сомнений и страхов, но сама смерть была далеко, и Матроне не хотелось торопиться: она еще не нагляделась на сына, разлука с которым длилась так долго, не нагляделась и не готова была расстаться – материнское сердце упрямилось, не давая своего согласия. И тогда она начинала думать о другом. Можно ведь спрятаться, в конце концов, исчезнуть. Но где оно, такое убежище, откуда она не сбежит, не выпрыгнет в окно, почуяв вблизи своего сына? Она думала о спасении, но чувствовала другое – нужно поторопиться, поскорей встретиться со своей избавительницей. Надо было спешить, а материнское сердце требовало своего: поживи еще, порадуйся сыну – хоть неделю, хоть день еще, хоть час.
Она и сама подождала бы с тем единственным делом, которое осталось ей совершить в этой жизни, но обстановка, складывающаяся в доме, менялась с каждой минутой, и уже невозможно было определить, сколько времени она сможет выдавать еще себя за другого человека. Доме пока ни о чем не догадывался, но его жена и Уако явно поговорили уже, поделились своими догадками и теперь следили, почти не таясь, за каждым ее словом, взглядом, движением. Надо было торопиться, но она все тянула, не в силах расстаться с сыном…
А время шло с тяжкой медлительностью – день за днем, неделя за неделей…
Однажды вечером – еще не совсем стемнело – к ним пришла Венера, поникшая, заплаканная.
Матрона и Уако встали ей навстречу.
– Что случилось? – спросила Матрона. Сердце ее зачастило в тревоге.
– Заур погиб, – всхлипнула Венера.
– Ой, черная кровь пролилась на голову его бедной матери! – заплакала Матрона.
Уако растерянно смотрел на них.
– Он наш односельчанин, – утирая слезы, объяснила Венера. – Поехал на заработки в Россию и утонул в реке.
Матрона, не осмеливаясь причитать в присутствии Уако, только всхлипывала, сдерживая слезы.
– Когда хоронят? – спросила она.
– Послезавтра, в воскресенье, – ответила Венера. – Ты поедешь?
Матрона вопросительно глянула на Уако, но тот молчал, глядя себе под ноги.
– Мы с Солтаном собираемся завтра, – сказала Венера. – Поехали бы и послезавтра, но боимся опоздать. Две пересадки из автобуса в автобус, кто знает, как доберемся… Поедешь с нами?
– Конечно, поеду, – ответила Матрона. – Как я могу остаться?
На следующий день, когда она уже собралась, была готова в дорогу, приехал Доме с семьей. Узнав о случившемся, он сказал:
– Поедем завтра, рано утром, – и, помолчав, глянув на Матрону, добавил: – Я должен быть с тобой, мы же не чужие, в конце концов.
– Нет, нет, – забеспокоилась она. – Я сама, с Солтаном и Венерой… Зачем тебе беспокоиться?
Доме насупился:
– Твое горе – это и наше горе. Мы не собираемся бросать тебя в беде.
Жена поддержала его:
– Я тоже поеду. А то неудобно получится. Твои односельчане могут подумать, что мы тебя ни в грош не ставим.
Матрона испугалась, сразу же поняв, почему ей понадобилось ехать с ними.
– Солтан и Венера тоже едут, – попыталась отговориться она. – Мы вместе собирались. Как же я их брошу теперь?
– Ничего страшного, – сказал Доме. – Я зайду к ним, скажу, чтобы ехали с нами. Места в машине хватит.
Матроне нечего было сказать. Она знала, зачем едет его жена, не хотела этого, боялась, но и возразить не могла.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
1
На похороны они приехали около девяти часов утра. Остановились неподалеку от дома Кола и вышли из машины. Во дворе покойника было полно людей. Как и полагается женщине, Матрона шла, как бы не видя их, но отмечая краем глаза соседей и знакомых. Люди же, все, как один, повернулись к ним, словно отсчитывая каждый их шаг на пути от машины до двора.
Теперь-то она была довольна, что Доме и его жена приехали с ней: пусть и односельчане, и все жители ущелья видят – у нее есть семья, ее почитают, ей даже пешком не дают ходить, возят, как царицу, на машине.
Доме и Солтан в дом не вошли. Выразили соболезнование родственникам покойного и остановились возле мужчин. Матрона же, Венера и жена Доме двинулись к дому. Матроне и раньше приходилось бывать на похоронах, но впервые следом за ней шла невестка, жена ее сына, и она понимала, что сейчас не время думать об этом, и все же будто свой шепот слышала: “У меня есть невестка”. Когда они приблизились к крыльцу, Венера надрывно, в голос, заплакала, и Матрона разом забыла обо всем и уже не могла сдержать слез. Люди, стоявшие на веранде, расступились, пропуская их в комнату, и она увидела цинковый гроб: перед родственниками покойного Заура вместо него самого лежал наглухо закрытый ящик, обитый по краям деревянными рейками. Наверное, покойника слишком долго везли и открыть гроб уже не решились. В торце его, на маленьком столике стоял портрет Заура. Чуть приоткрыв губы, покойник улыбался, будто насмехаясь над своими родными, и, казалось, в его улыбке таится какая-то неясная угроза.
То, что родные и близкие так и не увидели его после смерти, как-то особенно задело Матрону, и она зарыдала, запричитала, привлекая внимание собравших женщин к его матери.
О, Заур!
Что за вестника ты прислал к нам, стать бы мне жертвой вместо тебя?
Может, ты, наконец, послушался матери и решил сыграть свадьбу?
О, горе твоей бедной матери!
Ты ведь не сыграешь свадьбу в ее доме,
Не пригласишь нас порадоваться за тебя!
О, как же ты обманул своих бедных родителей!
Они не могли дождаться рождения твоих детей,
А ты лишил их себя самого.
Ой, стала черной душа твоей несчастной матери!
Она не могла наглядеться на тебя,
А ты не дал ей возможности последний раз взглянуть на твое лицо.
О, как ужасна судьба той,
Чей сын никогда уже не переступит порог ее дома,
Не скажет: “Я пришел, мама!”.
О, как несчастна мать,
У которой не стало любимого сына!
Она ждала его, не спала ночами,
А теперь боится взглянуть на него.
Та самая мать, которая любила тебя больше жизни!
Та несчастная мать, чьей опорой и надеждой ты был.
Та бедная мать,
Которая страшится теперь твоего вида…
Женщины вокруг плакали, все, как одна, и Матрона, устав причитать и боясь сорвать голос, отошла в сторону. Поискала взглядом жену Доме. Та стояла неподалеку, вся в слезах. В комнате было полно женщин, они плакали, и, казалось, в слезах скоро можно будет утонуть. “Наверное, женщина вся состоит из слез, – думала Матрона, – но никто этого не замечает. Женских слез не замечают даже тогда, когда они текут рекой”.
