И страх, когда налетела та последняя осенняя буря, едва не вывернувшая березы.
И сейчас — сладкое предвкушение.
Саайо чуяла человека, который — вот глупец — выбрался на лесную поляну при полной луне. На его поясе сталь, но он к ней не потянется: саайо умеет ладить с людьми.
Она ползла к босым ногам Янгара, слалась поземкой, белой гадюкой, которая нежно касалась ступней. И те синели, лишаясь тепла. Саайо же, выпустив тонкие лозы, карабкалась выше. Теперь она пела, и я сама, завороженная, слышала голос ее, который уговаривал отбросить страх. И про осторожность забыть.
…закрой глаза, Янгар.
…закрой и послушай, что шепчут тебе снежинки. Слышишь звон? Серебро летит из продранного мешка Йоллоу-нину, зимней старухи. Все лето она копила, монетку к монетке, лепесток к лепестку. Собирала приданое для дочери, которая столь страшна, что никто из богов не желает брать ее в жены. И старуха надеется, что серебро поможет.
Вот только мыши в ее доме мешок грызут.
И зимой, когда серебра становится много, под тяжестью собственной высыпается оно сквозь прорехи.
Ты не знал этого, Черный Янгар?
Ты, называющий себя сыном Укконен Туули?
Ты чужак…
Саайо, обвив грудь Янгара туманом, приникла к ней.
…чужак, чужак, — вздыхал туман, влажно всхлипывая.
И я слышала горький аромат памяти Янгара, в которую заглянула саайо. Она вытягивала нити его души, пытаясь нащупать ту самую, что звучит громче прочих.
…шелестели пески, и брел караван. Бесконечна дорога его.
…мучила жажда. Пот градом. Соленый.
…кровь лилась на песок, и сыпались удары.
…он устал танцевать у столба, и цепь натерла ногу, но хозяин нынче весел. Он не отпустит.
…клинок вспарывает смуглое горло, обрывая жизнь человека, которого Янгар — и я вместе с ним — ненавидит столь люто, что дыхание перехватывает.
…летят лошади. И грязные люди жмутся к исхудавшим шеям. Нахлестывают. Впереди — великая пустыня. Позади — шакальи сотни Богоравного Айро-паши. Догонят. Спеленают. И вернут в белокаменный благословенный Каймат, чтобы казнить разбойников на площади.
…снова песок. Жара.
И лицо Янгара бледнеет. Он ловит губами воздух, и саайо, обняв его, позволяет вдохнуть. Она не убивает быстро.
…пески и пески, куда ни глянь. Красное море идет по пятам, кусает за ноги. Солнце спустилось низко, слизывает шкуру Янгара. И та, уже не красная — черная, идет пузырями.
— Отпусти, — я говорю это саайо, не открывая рта. А она шипит и лишь крепче впивается в губы моего мужа. Он же, запрокинув голову, облизывает их. И вновь переживает тот момент, когда едва не умер… все разы, когда едва не умер.
Их слишком много для одного человека.
— Отпусти, — повторяю, уже не словами — рычанием.
— Он сам этого хочет, — голос саайо — шелест ветра, запутавшегося в сети ветвей. — Разве не видишь ты?
И рывком она сдирает тяжелые покровы чужой души.
— Гнилая.
— Черная, — возражаю я.
Выжженная. Выбитая.
Песками. Жарой. Людьми.
Искалеченная.
Изломы зарастали вкривь и вкось, как кости в руках неумелого лекаря. И я видела алые ленты старых шрамов, в которые впивались призрачные когти саайо. И под ними, глубже, толстую корку сукровицы. А под ней — еще одну рану, старую, незажившую…
— Оставь его, — я опускаюсь на четыре лапы, и бурая шкура прорастает в меня. Шерсть на загривке становится дыбом, а из горла уже не слова доносятся — рычание.
— Еще немного… — саайо разрывается между страхом и голодом.
— Нет.
— Поделимся? Мне — разум. Тебе — тело… сердце. Слышишь, как стучит.
И она, легким прикосновением когтя, заставляет сердце биться еще быстрее.
— Бери… бери… вкусное…
Сама же, прикипев к губам, тянет силы. Захлебывается от жадности.
— Прочь! — один прыжок и я оказываюсь рядом с саайо. Громко клацают зубы. И пожирательница снов визжит. Но раны ее быстро затягиваются. И я слышу шепот:
— Пусть сам выберет.
Туман вдруг становится плотным. И саайо, отпустив душу Янгхаара, лепит себя. Она рисует лицо, шею, плечи… тщательно и с любовью, мурлыча от предвкушения.
И вдруг я понимаю, кто сейчас встанет перед Янгаром.
— Ты? — он обрел дар речи. И руку прижал к груди, словно закрывая свежую рану.
— Я, — ответила саайо.
Мой голос.
И мое лицо такое непривычно красивое.
Шрама нет.
Но кожа бледнее обычного. И лицо приятно округло.
И вовсе я — улучшенная копия себя же.
— Ты ведь искал меня, — она склоняет голову на бок, почти касаясь плеча. Неужели мой муж не видит, насколько нечеловеческий это жест. — Искал, я знаю…
— Да.
— И ты не хотел меня обижать.
— Да.
Он смотрит на нее с таким восторгом, что я закрываю глаза.
Ложь.
— Ты просто не справился с собой, — саайо шагает навстречу. Она скользит по снегу, не оставляя следов. А я сдерживаю крик: открой глаза, Янгхаар Каапо! Неужели не способен ты отличить призрак от живого.
— Прости, — шепчет он и руку тянет, желая коснуться. Захватывает пальцами рыжую прядь, тянет и говорит удивленно. — Такая холодная…
— Согреешь меня?
— Такая бледная…
— Согрей, — просит саайо. Он же закрывает глаза и просит:
— Прикоснись ко мне. Пожалуйста.
Призрачная ладонь скользит по смуглой щеке, касается губ, запирая слова. А в следующий миг нож беззвучно останавливается у горла.
— Кто ты? — голос Янгхаара холодней льда.
— Я твоя жена…
— Нет, — он проводит по горлу, вспарывая кожу. И железо причиняет саайо боль. Она визжит и рвется, но крепко держит Янгхаар ее за руку. До тех пор держит, пока сама рука не исчезает.
Клочья тумана ложатся под ноги.
С рассветом и они растают.
Призрак меня исчезает, но я остаюсь. А Янгхаар Каапо, опустившись на колени, собирает снег. Он умывает лицо, трет яростно, точно желая стереть черноту. Он еще не очнулся ото сна, но душа его, растревоженная саайо, кричит от боли.
И решившись, я подхожу, касаюсь носом плеча, говорю:
— Пойдем со мной, Янгхаар Каапо. Я покажу тебе свой дом.
Горелую башню.
Глава 24. Обстоятельства
Седьмой день кряду трубили рога. И голос Великого Тура, отлитого из звонкой бронзы, распугивал тучи. Пятеро рабов, исходя потом, растягивали тяжелые меха, чтобы наполнить огромный рог звуком. И не было человека в Оленьем городе, который не знал бы, что, если заговорил Великий Тур, то быть переменам.
Но нынешние были в радость.
Не воевать будет Вилхо Кольцедаритель.
Свадьбу он играет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
