Настроение и самочувствие мало-помалу начали улучшаться. Маэстро вернулся в Милан в прекрасном расположении духа. Предстояло изучить, что там «довел до ума» Солера за последние несколько недель в «Аттиле», проверить правки, которые Пьяве должен был внести во вторую и третью сцену четвертого акта «Макбета», и согласовать с Лондонским королевским театром «Разбойников» Шиллера в качестве сюжета для премьеры. Продержаться нужно было чуть больше года. Чуть больше года, и Джузеппе наконец полностью и безраздельно свободен от любых контрактов и обязательств.
Однако по возвращении с вод, маэстро ждал неприятный сюрприз. Темистокле в городе не оказалось. Работу он закончил чуть больше чем наполовину. Оставив все материалы аккуратно сложенными в папку на столе Джузеппе, но не удостоив композитора запиской хоть в пару строк, Солера отбыл в Барселону. Мнения всезнающих сплетников салона Маффеи разделились. Кто-то говорил, что на Темистокле готовилась облава австрийцев, так как выяснилось, что он связан с движением освобождения. Другие уверяли, что либреттист полностью разочаровался в музыкальном мире Милана и решил принять предложение какого-то испанского толстосума стать импресарио только собирающегося открыться театра Лисео. В любом случае, то, что ждать Солеру на родной земле в ближайшие годы не приходилось, понимали все.
Началась чехарда. До премьеры «Аттилы» оставалось опасно мало времени. Джузеппе в срочном порядке передал все бумаги обратно Пьяве, чтобы тот, бросив работу над «Макбетом» полностью посвятил себя подготовке ближайшей премьеры. Поскольку до «Разбойников» было еще много времени (Лондонский театр с готовностью и без лишних уточнений сюжет утвердил), а совсем остановив работу над шекспировской трагедией, маэстро рисковал не вписаться в сроки, он доверил доработку либретто Андреа Маффеи.
Казалось бы, путаница должна была царить страшная, но все на удивление самого композитора выходило довольно складно. Вызубривший до запятых историю правителя гуннов Пьява с наслаждением кромсал уже без какого-либо старания исписанные Солерой листы. Имеющий время вникнуть в нюансы требований к «Макбету» Маффеи оказался на редкость одаренным поэтом. Джузеппе без особого воодушевления, но ответственно и старательно укладывал ноты на полученные от обоих слова.
17 марта 1846 года в венецианском Ла Фениче зал разрывался от аплодисментов и возгласов восторга, чуть ли не перешедших в импровизированный митинг, после призыва римского военачальника Аттиле: «Возьми себе целый мир, но лишь Италию оставь мне!» Публика приняла премьеру на ура. Однако, эта опера стала первой после «Набукко», в шедевральности которой позволили себе усомниться критики. Пожалуй, самый меткий комментарий напечатал на своих страницах знаменитый «Гондольер»: «В «Аттиле», за исключением некоторых моментов, вместо подлинного вдохновения было лишь благородное усилие».
Джузеппе снова начал болеть. Во Флоренцию он вместо себя отправил медицинское заключение. В поисках недостающего глотка силы маэстро опять поехал в Рекоаро. Компанию ему составил граф Маффеи. Гуляя по лугам и горным тропам обсуждали они ориетты и каватины, арии и речитативы «Макбета», но поющие на сотни ладов окружавшие их звуки природы даже не думали сливаться хотя бы в коротенький куплет.
И все же, уже приспособившийся побеждать трудолюбием нехватку вдохновения маэстро, пусть и с сильной задержкой от изначально запланированных дат, почти через год после «Аттилы» представил на суд флорентийской публики свою интерпретацию бессмертной драмы шотландского короля. Прославление хором мятежников победы над тираном под занавес в финале, и зал рукоплещет. Как, впрочем, и всегда.
В своем решении закончить карьеру Джузеппе оставался непреклонен. Он был достаточно обеспечен, чтобы прожить достойно до глубокой старости, и грезил лишь свободой и тишиной. Триумфом, признанием и восхищением публики он был сыт по горло.
Вернувшись в Милан после флорентийской премьеры и закрыв все дела, Верди поручил верному издателю Рикорди, тому самому, что когда-то купил для печати партитуру его дебютного «Оберто», сообщить на своих страницах об уходе маэстро на покой после лондонской премьеры. Однако эта громкая эксклюзивная новость должна была увидеть свет не раньше чем спустя две недели с отъезда композитора из города. А покинуть Милан, которому столь жарко в юности он присягал на вечную верность, Джузеппе собирался со дня на день.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Когда графиня Аппиани с газетой к руке вошла в гостиную маэстро, Верди сидел за роялем и смотрел на свои пальцы, машинально выстукивавшие по закрытому инструменту какие-то аккорды. Она подошла к пианино, присела на его край и положила на крышку рояля газету. С минуту графиня молча изучала лицо маэстро, а потом тихо проговорила с несвойственной их общению серьезностью:
– Идея твоего ухода на пенсию все еще немного выше моего понимания.
Джузеппе лишь улыбнулся в ответ.
– Я понимаю, ты сделал уже достаточно, чтобы жить так, как ты хочешь. Но чего же ты хочешь? – спокойно и ласково произнесла она.
– Почему все задают мне один и тот же вопрос, – усмехнулся он, но, посмотрев в ее глаза, серьезно добавил, пожав плечами, – Я хочу найти покой. Наверное.
– Звучит как поиски длинною в жизнь… – вздохнула она, – Или просто погоня за призраком.
– Останешься со мной на ужин?
– Не сегодня, любовь моя.
Какое-то время она молча изучала его лицо. Он смотрел ей в глаза, понимал, чего она ждет, и понимал, что ему будет не хватать прекрасной графини. И все же не настолько, чтобы сейчас оправдать ее ожидания. Аппиани улыбнулась, как будто мысли Джузеппе были ей слышны и понятны.
– По тебе будут скучать, – тихо, скорее по-дружески, чем с романтическим чувством произнесла она.
– Я буду присылать тебе путевые заметки, – улыбнулся он.
– Это лишнее.
Еще мгновение молчания, прежде чем она кивнула на газету.
– Пятая страница должна тебя заинтересовать, – сказал она, поцеловала его в лоб и добавила, – Я думаю, тебе стоит найти свой покой, практикуя французский язык.
Пару мгновений она еще смотрела на него, а потом развернулась и направилась к двери. Лишь бросила, уходя, у порога:
– Прощайте, маэстро.
Джузеппе смотрел на закрывшуюся за графиней дверь.
– Прощайте, графиня, – пробормотал он.
Маэстро слышал звук ее удаляющихся шагов, в комнате еще стоял ее лавандовый аромат. Прекрасная, мудрая, очаровательная… Однако, останавливать ее уход не было желания вовсе.
Он взглянул на газету La France Musical. Открыв пятую страницу, Джузеппе увидел множество частных объявлений. Одно из них гласило:
«Курсы пения Джузеппины Стреппони. Четыре раза в неделю в квартире певицы…». Далее следовали адрес, расписание и стоимость занятий.
Маэстро покачал головой и угрюмо улыбнулся. Что хотела сказать этим намеком Аппиани, его не интересовало совсем. Композитор прекрасно знал, что Джузеппина обосновалась в Париже и стала одним из популярнейших в городе преподавателей вокала, что парижская богема от нее без ума, но бывшая дива предпочитает уединенный образ жизни. Правда, поговаривали, будто ее часто видели в обществе Адольфа Адана, композитора, подарившего ценителям прекрасного балет «Жизель». Мир Милана, как и всегда, полнился слухами.
Джузеппе откинул газету и взглянул на часы. Пора было собираться. Через три четверти часа его ждут в гостях у Кларины Маффеи, которая «найдет себя не в силах простить маэстро до конца своих дней, если тот покинет Милан, не попрощавшись». О том, что ему возможно организуют новую встречу с лидером движения сопротивления, Верди догадывался, и когда графиня повела его знакомыми коридорами в дальний кабинет, сильно не удивился.
В камине кабинета горел огонь, играя танцующими отблесками по книгам на стеллажах из красного дерева. Маэстро Верди и синьор Мадзини сидели в креслах друг напротив друга. На изящном кофейном столике между ними красовался конверт, декорированный ажурным тиснением.
