сообщила, что стресса от преподавания больше не испытывает. В декабре она пришла с известием, что настроение по-прежнему замечательное, а вот из преподавателей ее, кажется, скоро уволят. В своей новообретенной беспечности она дошла до того, что весь семестр не проверяла студенческие контрольные и экзаменационные работы. Прием антидепрессанта преподавательница решила прекратить.
Комплексный подход важен и для когнитивно-поведенческой терапии. Нередко самым действенным терапевтическим вмешательством оказывается переосмысление отношения к ситуации. Когда муж уходит, не сказав ни слова, можно рыдать и отказывать себе в надеждах на будущее, а можно воспринимать его уход как счастливое избавление от ненадежного жестокого партнера. Новые подходы в когнитивной терапии предполагают метавоздействие – попытки скорректировать не только неподходящее видение конкретной ситуации, но и представление обо всей системе регуляции настроения и о том, чего стоит добиваться в жизни[467]. Некоторые специалисты, в частности британский психолог Пол Гилберт, пишут, как повысить эффективность этих видов терапии с помощью передовых эволюционных идей[468],[469],[470].
А как же самобытность личности?
Я не устаю подчеркивать роль ситуации, пытаясь перебороть извечную склонность психологов и неврологов искать причины психических расстройств в личностных особенностях человека. Однако люди и в самом деле переживают эмоциональные расстройства совершенно по-разному. О том, чем обусловлены эти различия – врожденными факторами или жизненным опытом, ведутся бесконечные споры на тему «наследственность vs. среда». Наследственности отводится основополагающая роль в нейробиологической доктрине, которая сейчас господствует в современной психиатрии и соответственно находится в центре внимания. Однако существует обширный массив научной литературы, описывающий неизгладимые следы пагубного воздействия (в первую очередь жестокого обращения и отсутствия заботы), испытанного человеком в раннем детстве[471],[472],[473],[474],[475],[476].
Тысячи психотерапевтов посвящают себя тому, чтобы помочь пострадавшим от такого воздействия преодолеть свой тяжелый опыт или по крайней мере справиться с его последствиями. Терапия способна давать потрясающие результаты. В самом начале своего профессионального пути я тоже часами выяснял, что из пережитого в прошлом сформировало личность пациента и обусловило предрасположенность к проблемам, с которыми он ко мне обратился. Порой доходило до кардинального переосмысления. Пациентка, считавшая свою мать непогрешимой, обнаружила, что та всю жизнь тонко и незаметно ей вредит. Пациент, винивший себя в разводе родителей, понял, что дело абсолютно не в нем. Еще одна пациентка осознала, что инициатором ее сексуальной связи с отцом был сам отец, а вовсе не она.
В этой книге я акцентирую влияние текущей ситуации. Однако огромное воздействие детских переживаний на подверженность психическим расстройствам тоже крайне важно, и нам придется еще немало потрудиться, чтобы выяснить, в какой мере это воздействие представляет собой продукт полезных систем, а в какой – побочный эффект. Не менее важно разобраться, в какой степени это воздействие передается нейроэндокринными механизмами, а в какой – проявляется в виде представлений о себе и о других. И разумеется, детские переживания взаимодействуют с врожденными особенностями личности, повышая вероятность возникновения определенных ситуаций. Проанализировать уже имеющиеся и недостающие знания о том, как детские переживания влияют на психические проблемы, – важная задача, далеко выходящая за рамки данной книги.
Часть третья
Прелести и опасности социальной жизни
Глава 8
Как понять отдельную личность
Наверное, самая большая проблема, стоящая перед академической наукой, заключается в том, что измеримое зачастую неважно, а по-настоящему важное зачастую невозможно измерить[477].
ДЖОРДЖ ВАЛЛЬЯНТ, 2012
В 1990-х годах каждый вторник я на собственном нелегком, но поучительном опыте постигал два разных метода познания. Всю первую половину дня я штудировал статистические таблицы в Институте социальных исследований. У нас имелись подробные данные о тысячах людей: возраст, пол, доходы, симптомы депрессии и десятки других измеряемых параметров. Задача заключалась в том, чтобы научиться прогнозировать депрессию на основании подобных статистических данных.
Поиски принесли немало крупных открытий. У каких-то групп статистика депрессии оказалась выше, чем у остальных. В частности, в молодости депрессия у женщин развивается в два раза чаще, чем у мужчин. Выявились и десятки других, более слабых факторов: количество детей, их возраст, посещение церкви, вес, расовая принадлежность, потеря родителя в раннем возрасте, количество пережитых за последний год трудностей. Вести подсчеты было невероятно сложно, поскольку каждая статистическая единица принадлежала ко множеству пересекающихся групп. Человек, имеющий проблемы со здоровьем, с большой долей вероятности оказывался также немолодым, одиноким, принимал лекарства и не мог посещать церковь – каждый из этих факторов влиял и на депрессию, и на остальные параметры, мешая выяснить, что чем обусловлено.
В полдень я переходил в расположенную через несколько кварталов психиатрическую клинику, где оставшуюся часть дня принимал пациентов и курировал интернов. Контраст получался убийственный. Вместо стройных столбцов цифр и аккуратных статистических обобщений передо мной оказывалась грузная пятидесятипятилетняя пергидрольная блондинка с немытой головой – отчаявшаяся пациентка Х., сообщающая сквозь рыдания, что виновата в самоубийстве своего мужа, поскольку не поверила его угрозам, и теперь она намерена последовать за ним. Пациент Дж. жалуется на перебои в сердце, которые случаются у него при каждом появлении начальника, собирающегося, как уверен пациент, его уволить. Он подозревает у себя сердечную недостаточность, депрессию и хочет оформить инвалидность. Пациентка К. не выходит из дома, не отвечает на телефонные звонки и не делает практически ничего с тех пор, как президентом садоводческого клуба, поддавшись на происки конкурентов, распустивших грязные слухи во время предвыборной кампании, выбрали другую. Пациентка Л., тридцатипятилетняя офис-менеджер, лечится от депрессии уже десять лет, и сейчас у нее ухудшение, наверняка вызванное тем, что она прекратила принимать лекарство, поскольку оно лишает ее оргазма, а она опять начала с кем-то встречаться. А может, рецидив – это следствие смутных подозрений, что со своим нынешним (женатым) любовником она намучается еще больше, чем с предшествующим?
В конце дня все врачи, сестры, психологи и социальные работники клиники собирались на совещание, где обсуждался каждый случай болезни. Мы располагали теми же сведениями о пациентах, которые я утром использовал в статистическом анализе. Мы знали их возраст, пол, семейное положение, место работы и должность, состояние здоровья и многое другое. Опирались ли мы на эти данные, вычисляя причины депрессии в каждом конкретном случае? Никогда. Вместо этого мы увязывали полученные от пациента сведения в историю о том, как у него возникла данная конкретная проблема.
Вот так, например, выглядела история болезни пациентки Д.:
Пациентка Д. – сорок пять лет, белая, замужем, работает страховым агентом. Двое детей-подростков, муж – инженер. Всегда
