— Пантера, займись ею, — не повернув головы, приказал фесс. — Молча.
Десантница метнула взгляд на Тигра и едва заметно приподняла кисть, чуть выпустив когти. Тайрр слегка покачал головой.
— Зейсан, помоги Киаре, — сказал он мягко. — А я поговорю с нашим общим другом.
Симбад резко повернулся.
— Я не собираюсь…
— Пойдём, выйдем в коридор, — тихо предложил Тигр. Глаза десантника блестели.
Фесс прищурился.
— Тигр? — спросил он на феррите.
— Я тоже никогда не повторяю своих слов, Симбад. — прозвучал ровный голос.
Парды молча смотрели на двоих воинов, замерших один против другого.
— Тигр, лучше не надо. — предупредил фесс.
В следующую секунду дверь каюты с треском рухнула наружу. Тело Симбада прочертило жёлтую молнию по коридору, тяжело ударившись о переборку в десяти метрах от прохода.
Сквозь выломанную дверь, чуть наклонив голову, вышел Тигр. Рыжая, полосатая шерсть тайрра встала дыбом, однако в глазах горела спокойная решимость и знание своих сил. Десантник встал над хрипло дышащим фессом.
— Теперь понял, почему тебя не пустили на Полигон? — спокойно спросил Тигр, опустившись на колено. Симбад отшатнулся.
— Ты… Ты…
— Я по-прежнему твой подчинённый, Симбад. — заметил Тигр. — Операцией командуешь ты. Но пожалуйста, больше никогда не забывай, что из нас пятерых ты — самый слабый и неопытный. Это ясно?
Фесс попытался встать, Тигр протянул ему руку.
— И последнее… — почти ласково произнёс тайрр. — Если ты ещё хоть раз оскорбишь Пантеру, я вырву у тебя сердце и вложу его обратно, но уже со спины. Понял, командир?
Симбад не ответил.
Глава шестнадцатая
До вечера я совершенно измотала Куросао и себя скачкой. Мы проехали, наверно, два дневых пути, и когда Солнце коснулось горизонта, напоминали выжатые лимоны. Хотя конь устал сильнее, конечно.
Зато Тошиба прекрасно провёл день. После обильного завтрака, который я на скорую руку приготовила из пойманного зайца, он забрался мне на колени, прижался и почти до самого вечера спал, убаюканный равномерной тряской. Я всё больше привязываюсь к этому малышу.
Уже вечерело, когда мы наконец остановились у небольшой речки. Куросао прямо рухнул в воду, мне пришлось насильно вытащить его обратно — после долгого бега нельзя много пить. Это я постаралась объяснить жеребцу, но он, похоже, не захотел понять.
Так или иначе, скоро мы все трое плескались в холодной воде и рычали (мы с Тошибой), ржали (Куросао), дрожали (все трое) и смеялись (только я). Хотя смеяться я старалась не очень громко; кто знает, вдруг мы здесь не одни…
Далеко на горизонте виднелись горы. Всё, что я о них знала — название; горы звались попросту Серыми Горами, и в них не было золота, как гласила пометка на карте. С чего бы мне искать там золото?…
Немного отдохнув, я крепко привязала Куросао к кусту, взяла лук и пошла на охоту. Исполняя обещание, не обратила внимания на табун диких лошадок, пришедший к водопою. После часа поисков мне повезло подбить странного зверя, вроде дикобраза, только размером с человека. Две вонзившиеся стрелы совершенно не были заметны среди точно таких же по длине колючек.
Несколько секунд я раздумывала над этой мыслью, потом взвизгнула от восторга и бросилась снимать со зверя шкуру. Иглы, конечно, оказались жутко ядовитыми — даже цвет, ярко оранжевый на конце и краснеющий к основанию, как бы предупреждал об опасности. Зато стрелы из них получились просто потрясающие! Почти вдвое тяжелее деревянных, прочные как металл, они обладали удивительным свойством вонзаться в добычу под любым углом и не выскользать. Позже, разглядывая у костра новое оружие, я заметила множество мелких крючочков, прилегавших к игле. В теле жертвы они раскрывались, намертво зацепляя стрелу и причиняя невообразимую боль. Точно как гарпун…
Первую стрелу я испытала на мелкой птице, а остальным приделала оперение из перьев дичи. Теперь мощь моего лука увеличилась в десять раз! Очень вовремя.
Немного побродив по берегу речки, я подстрелила ещё одну птицу обычной, неядовитой стрелой, и нагруженная добычей вернулась. Быстро разожгла костёр.
Куросао, похоже, наконец понял, что я ходила на охоту мимо табуна диких лошадок. Краем глаза заметила, как жеребец тянет шею, пытаясь разглядеть мою добычу.
— Я дала обещание, конь, — сказала я, не повернув головы. — Сомневаясь в моих словах, ты наносишь оскорбление.
Куросао прекратил подглядывать. Но мне показалось, он испытал большое облегчение. Тогда я встала, подошла к жеребцу и опустилась перед ним на траву.
— Послушай… — конь навострил уши. — Не знаю твоего истинного имени, поэтому буду звать Куросао. Я хочу сказать…
А в самом деле, как ему сказать? Как сказать, что теперь я хорошо понимаю чувства, испытанные им на той охоте?
— В общем… — я подняла голову и посмотрела в глаза чёрного коня. — Мы едем на запад, чтобы предотвратить гибель двоих моих сородичей. Или отомстить за них. И я… Я теперь понимаю, что ты ощутил, когда видел смерть лошади.
Куросао молча смотрел в глаза, не прячась за маску животного. Мне очень тяжело давались слова. Но так было надо.
— Завтра, скорее всего, мы догоним врага и я приму бой. Это будет очень опасный бой, из которого я могу не вернуться. Поэтому я хочу, чтобы ты…
Помолчала. Затем, отойдя к костру, подняла на руки Тошибу и вернулась.
— Я хочу, чтобы ты спас малыша. Если меня убьют, отнеси его в общину тавров, а сам делай что хочешь. Пожалуйста.
Конь замер, переводя глаза с Тошибы на меня и обратно. Я молча ждала. Наконец, Куросао осторожно шагнул вперёд и коснулся носом моего плеча. Я вздохнула.
— Будем считать это согласием… Завтра, перед боем, я выброшу сбрую в реку. Независимо от исхода сражения ты станешь свободен, а дальнейшее будет уже зависить лишь от тебя. Бросить нас — или дождаться. Хорошо?
Жеребец ничего не ответил, и я со вздохом вернулась к костру. Тошиба мирно спал на руках, потрескивали ветки, в небе сверкали звёздные острова… Я крепко задумалась о будущем.
Надо ли рисковать жизнью, пытаясь предотвратить гибель никогда не виденных мною сородичей? Вполне возможно, они даже не сумеют или не захотят оценить мой поступок…
Подумав об этом, я резко ударила хвостом. Так нельзя. Я — самурай, а самурай поступает согласно кодексу чести не из жажды почестей или боязни потерять лицо. Бусидо — не закон, не правила поведения, даже не учение. Это нечто большее.
«Самурай должен прежде всего постоянно помнить — помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги — что он должен умереть. Вот его главное дело.», говорит напутствие для молодых воинов, Будосёсиньсю. «Если он всегда помнит об этом, он сможет прожить жизнь в соответствии с верностью и сыновней почтительностью, избегнуть мириада зол и несчастий, уберечь себя от болезней и бед, и насладиться долгой жизнью.».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
