когда полезно обозрел центр. Так я оказался в Петергофе. Пробежал все эти фонтаны и просто взирал на залив: ради этого туда и стоило ходить.
За четыреста рублей меня ожидала зала с упорядоченным множеством пустых кроватей. Меня загрызли ночью комары, приходилось в такую жару накрываться с простынью. Лучше бы на кладбище переночевал в палатке, оно в пределах этой лавры и было, и ещё я договорился с охранником, что он мне разрешит там лечь.
С утра немедленно выдвинулся на Псков. Санкт-Петербург оставил мне очень приятное послевкусие, хотелось ещё чуть-чуть. Каким-то чудом доехал до центра города уже к обеду. Очень мелкий этот Псков. Из чего посмотреть только церкви, зато монастырь нашёл мужской прямо у озера.
Час где-то я стучался в одну из келий пока оттуда доносился жуткий храп. С похмельным лицом монах отворился и сказал, что мест нет. Попросил вслух, чтобы я слышал прощения у бога и снова заперся. Я расположился прямо под стеной, снаружи монастыря. Так и переночевал.
Утром поехал дальше, днём уже был в Витебске. Очень бедный народ был. Валютный кризис был в самом разгаре, они мой косарь чуть с руками не оторвали. Очень всё дёшево, я так кайфовал: похавал дорохо-бохато в непростом кафе. Купил и высушил несколько пачек дорогого у нас сока. Пробежался по центру города: ничего запоминающегося и особенного не узрел.
К вечеру направился из города в беловежские леса, чтобы лечь спать. На мосту наткнулся на группу девочек и мальчиков. Белоруски, конечно с очень специфичной внешностью, с русскими никакого сходства абсолютно. Для тонких эстетов само то. Мы разговорились, познакомились, было ощущение, что они принимали меня за чужестранца.
Я по ходу дела по приколу попросился переночевать, и одна девочка согласилась. Дома у неё жил ещё дед и младший брат. Она похвалилась своим компьютером, и я так понял у них не все могли такое позволить. Дед немного поговорил и свалил спать. На кухне эта девочка налила мне стакан воды и дала одно печенье.
Эти люди были бедны. И мне было очень больно наблюдать, как уже утром она при мне проверяла всевозможные места в комнате, где было хоть что-то ценное. Она пригласила меня в дом, я спал на её постели и всё же не доверяла, это было удивительно. Интересно, что это была за болезнь, Всемирный женский заговор. Она уложила меня на свою родную постель, просто левого чувака из России. За это ей огромный респект.
В Могилёве попросился переночевать в женский монастырь, они на меня смотрели, будто я собирался их убивать. Зачем эти женщины отказались от сексуального удовольствия и оградили себя широкими стенами. Я думал об этом, потому что дочитал ту библию из Ярославля. Я очень внимательно разбирал, и Иисус говорил возлюбить ближнего своего, как себя самого. А эти монашки день и ночь стояли на коленях и славили Христа, но себя самих ненавидели. Существование таких вот монастырей и есть самый что ни на есть грех и был бы Иисус жив и здоров, он бы пинками разогнал этих подавленных и мёртвых женщин. Я общался с настоятельницей и разговор оказался очень коротким: то что я попросился ночевать к ним было для неё страшным оскорблением. Чего ей было бояться, если они там суперверующие и это было бы проверкой их так называемой веры. Это значило, что всё это коррекционное учреждение гроша ломаного не стоило, ещё бы ведь я одним только своим присутствием поколебал их верования. То, что я бы просто переночевал там считалось бы изнасилованием всех этих несчастных женщин. Если я не был для них ближним, кого нужно было возлюбить, как написано в библии, то кто тогда был им близок, они сами себе если только.
Они тщательно выбирали кто был близок, а кто был очень далеко. Я подошёл к ним вплотную, очень-очень близко, но я был мужчиной, как и Иисус, а значит очень далёким от Бога. Им надо было повесить на входе большую горящую табличку с самым искренним, самым нетленным, самым лучшим высказыванием Иисуса за всю его нелёгкую и короткую жизнь: я пастух, а вы мои овцы.
Кто-то сказал Иисусу, что за толпой стоит его мать, она хочет его увидеть; Иисус ответил, что у нет никаких дел с этой женщиной. Если бы этот монастырь пропал, никто бы и не заметил, если бы пропала налоговая инспекция — заметили бы все. Нет налоговой — нет монастырей и церквей.
Я видел самих монашек через забор и издалека. Одна из них засекла меня и чуть не упала в обморок, ведь она могла легко почувствовать почти укатанное суровою аскезой вожделение. Это дословно значило, что ей пришлось бы отрапортовать об этом строгой настоятельнице, а та настучит ей за это по её ещё явно недостаточно целомудренным мозгем.
Иисус учил любви к ближнему и состраданию, а эти никчёмные и пустые монашки сострадали и любили только одних себя самих. Эти глубоко подавленные идеей греха женщины были в миллиардах парсек от истинных идей христианства. Они изображали скорбь и несчастье, считали себя вечно в чём-то виноватыми, а уж других и подавно. Они повторяли каждый божий день строчки из всяких писаний, но для них это звучало так же, как просьба отлучиться в туалет. Вместо того, чтобы любить и радоваться настоящему эти вечно грустные и недовольные паразитки наводняли мир ещё большим злом и безумством. Вся история христианства — бессмысленные убийства и изощрённые пытки, а действующие церкви и монастыри — всё то же самое, но не обладающее таким разрушительным воздействием, как раньше.
Если б я отрезал себе что-нибудь от тела, они бы мне разрешили переночевать в каком-нибудь загоне для скота. А так у меня ничего не болело, ни от чего не страдал, был свежим и настоящим: для таких закрыты врата дома Божьего.
Чтобы я позарился на заросшие непроходимой растительностью половые органы, они там все ку-ку (Знатно подгорело из-за недопуска переночевать в женском монастыре в Могилёве).
Пришлось спать у исторической и великой реки, в которой я и покупался, чтобы смыть с себя древнее проклятие влечения к женскому заду и стать святым, ненавидящим ближнего своего, как себя самого.
На следующий день рано вечером уже был в Гомеле. Снял почти за задаром кровать на центральном вокзале. Вкусненько поужинал в фешенебельном ресторане на главной улице. В Гомеле я ощущал себя человеком из высших слоёв общества: на одну ночь из третьего в первый класс. Наутро я
