– А чего поражаться, – сказал я. – Черная жидкость дорогая, вот культура и крепчает. Слушай, а этот Озирис, про которого ты говоришь, случайно не вампир?
– Конечно нет. Это не имя, а ролевая функция. Вампир не стал бы держать ресторан.
– А вампира по имени Озирис ты не знаешь?
Гера отрицательно покачала головой.
– Кто это?
Секунду я колебался, говорить или нет – и решил сказать.
– Мне его Иштар велела найти. Когда увидела, что меня интересуют вещи, про которые она ничего не знает.
– Например?
– Например, откуда мир взялся. Или что после смерти будет.
– Тебе правда это интересно? – спросила Гера.
– А тебе нет?
– Нет, – сказала Гера. – Это обычные тупые мужские вопросы. Стандартные фаллические проекции беспокойного и неразвитого ума. Что после смерти будет, я узнаю, когда умру. Зачем мне сейчас про это думать?
– Тоже верно, – согласился я миролюбиво. – Но раз уж сама Иштар Борисовна сказала, надо его найти.
– Спроси Энлиля.
– Озирис его брат, и они в ссоре. Энлиля спрашивать нельзя.
– Хорошо, – сказала Гера, – я узнаю. Если услышишь от этого Озириса что-нибудь интересное, расскажешь.
– Договорились.
Встав с места, я стал расхаживать по комнате – словно чтобы размять ноги. На самом деле они не затекли, просто я решил подобраться к Гере поближе и старался, чтобы мой маневр выглядел естественно.
Надо признаться, что эти как бы естественные перемещения по комнате перед активной фазой соблазнения всегда давались мне с усилием, которое почти обесценивало все последующее. В эти минуты я вел себя как сексуально озабоченный идиот (которым я, собственно говоря, и был). Но в этот раз я точно знал, что чувствует Гера, и собирался в полной мере воспользоваться подарком судьбы.
Дойдя в очередной раз до окна, я пошел назад к двери, на полпути остановился, повернул под углом девяносто градусов, сделал два чугунных шага в сторону Геры и сел с ней рядом.
– Ты чего? – спросила она.
– Это, – сказал я, – как в анекдоте. Сидит вампир на рельсе, подходит другой вампир и говорит – подвинься.
– А, – сказала Гера и чуть покраснела. – Верно, сидим на рельсах.
Она подтянула к себе еще одну подушку-рельс и поставила ее между нами.
Я понял, что пространственный маневр получился у меня неизящным. Надо было опять заводить разговор.
– Гера, – сказал я, – я знаешь что спросить хотел?
– Что?
– Про язык. Ты его сейчас чувствуешь?
– В каком смысле?
– Ну, раньше, в первые месяц-полтора, я его все время чувствовал. Не только физически, а еще и всем… Мозгом, что ли. Или, извиняюсь за выражение, душой. А сейчас уже нет. Прошло. Вообще никаких ощущений не осталось. Я теперь такой же, как раньше.
– Это только кажется, – сказала Гера. – Мы не такие, как раньше. Просто наша память изменилась вместе с нами, и теперь нам кажется, что мы были такими всегда.
– Как такое может быть?
– Иегова же объяснял. Мы помним не то, что было на самом деле. Память – это набор химических соединений. С ними могут происходить любые изменения, которые позволяют законы химии. Наешься кислоты – память тоже окислится, и так далее. А язык серьезно меняет нашу внутреннюю химию.
– Это как-то страшновато звучит, – сказал я.
– А чего бояться. Язык плохого нам не сделает. Он вообще минималист. Это сначала, когда он в новую нору перелазит, он обустраивается, притирается, и так далее. Вот тогда колбасит. А потом привыкаем. Его ведь ничего не волнует, он спит все время, как медведь в берлоге. Он бессмертный, понимаешь? Просыпается только баблос хавать.
– А во время дегустации?
– Для этого ему не надо просыпаться. Что с нами происходит изо дня в день, ему вообще не интересно. Наша жизнь для него как сон. Он его, может быть, не всегда и замечает.
Я задумался. Такое описание вполне отвечало моим ощущениям.
– А ты баблос уже пробовала? – спросил я.
Гера отрицательно покачала головой.
– Нам вместе дадут.
– Когда?
– Не знаю. Насколько я поняла, это будет неожиданностью. Решает Иштар. Даже Энлиль с Мардуком точно не знают, когда и что. Только примерно.
Каждый раз, когда я узнавал от Геры что-то новое, я испытывал легкий укол ревности.
– Слушай, – сказал я, – я тебе завидую. Мало того что у тебя машина с шофером, ты все узнаешь на месяц раньше. Как тебе удается?
– Надо быть общительнее, – улыбнулась Гера. – И меньше висеть в шкафу вниз головой.
– Ты что, всем им постоянно звонишь – Мардуку, Митре, Энлилю?
– Нет. Это они звонят.
– А чего они тебе звонят? – спросил я подозрительно.
– Знаешь, Рама, когда ты притворяешься чуть туповатым, ты делаешься просто неотразим.
Отчего-то эти слова меня ободрили, и я обнял ее за плечо. Не могу похвастаться, что это движение вышло у меня естественным и непринужденным – но она не сбросила мою ладонь.
– Знаешь, чего я еще не понимаю, – сказал я. – Вот я отучился. «Окончил гламура́ и дискурса́», как говорит Бальдр. Прошел инициацию и теперь вроде как полноправный вампир. А что я дальше делать буду? Мне поручат какую-то работу? Типа, свой боевой пост?
– Примерно.
– А что это будет за пост?
Гера повернула ко мне лицо.
– Ты серьезно спрашиваешь?
– Конечно серьезно, – сказал я. – Ведь интересно, что я буду делать в жизни.
– Как что? Будешь сосать баблос. Точнее, его будет сосать язык. А ты будешь обеспечивать процесс. Построишь себе дом недалеко от Энлиля, где все наши живут. И будешь наблюдать за переправой.
Я вспомнил каменные лодки в водопаде возле VIP-землянки Энлиля Маратовича.
– Наблюдать за переправой? И все?
– А что ты хотел? Бороться за свободу человечества?
– Нет, – сказал я, – про это Энлиль Маратович все уже объяснил. Но я предполагал, что все-таки буду чем-то таким заниматься…
– Почему ты должен чем-то таким заниматься? Ты до сих пор думаешь как человек.
Я решил пропустить эту шпильку мимо ушей.
– Что же я, буду просто жить как паразит?
– Так ты и есть паразит, – ответила Гера. – Точнее, даже не сам паразит, а его средство передвижения.
– А ты тогда кто?
Гера вздохнула.
– И я тоже…
Она сказала это безнадежно и тихо. Меня охватила грусть. И еще мне показалось, что после этих слов мы стали с ней близки, как не были раньше никогда. Я притянул ее к себе и поцеловал. Впервые в жизни это вышло у меня естественно, само собой. Она не сопротивлялась. Я почувствовал, что нас разделяет только идиотская рельсообразная подушка, которой она заслонилась, когда я сел рядом. Я отбросил ее в сторону, и Гера оказалась в моих руках.
– Не надо, – попросила она.
Я совершенно точно знал, что она хочет этого не меньше меня. И это придало мне уверенности там, где в другом случае ее могло бы не хватить. Я повалил ее на подушки.
– Ну правда, не надо, – еле слышно повторила она.
Но меня уже трудно было остановить. Я принялся целовать ее в губы, одновременно расстегивая молнию на ее спине.
– Пожалуйста, не надо, – еще раз прошептала она.
Я заткнул ей рот поцелуем. Целовать ее было упоительно и страшно, как прыгать в темноту. В ней чувствовалось что-то странное, отличавшее ее от всех остальных девчонок, и с каждым поцелуем я приближался к тайне. Мои руки блуждали по ее телу все увереннее – даже, наверное, уже не блуждали, а блудили, так далеко я зашел. Она, наконец, ответила на мои назойливые ласки – подняв мою ногу, она положила мое колено себе на бедро.
В эту секунду время словно остановилось: я ощутил себя бегуном на стадионе вечности, замершим в моменте торжества. Гонка кончалась, я шел первым. Я завершил последний круг, и прямо впереди была точка ослепительного счастья, от которой меня отделяло всего несколько движений.
А в следующий момент свет в моих глазах померк.
Я никогда раньше не испытывал такой боли.
Какое там, я и не знал, что боль бывает такой – разноцветной, остроугольной и пульсирующей, перетекающей из физического чувства в световые вспышки и обратно.
Она ударила меня коленом. Тщательно выверенным движением – специально подняв перед этим мою ногу, чтобы освободить траекторию для максимально бесчеловечного удара. Мне хотелось одного – свернуться в клубок и исчезнуть навсегда со всех планов бытия и небытия, но это было невозможно именно из-за боли, которая с каждой секундой становилась сильнее. Я заметил, что кричу, и попытался замолчать. Это получилось не до конца – я перешел на мычание.
– Тебе больно? – спросила Гера, наклоняясь надо мной.
Вид у нее был растерянный.
– А-а-а-а, – провыл я, – а-а-а.
– Извини пожалуйста, – сказала она. – Автоматически получилось. Как Локи учил – три раза просишь перестать, а потом бьешь. Мне очень неловко, правда.
– О-о-о…
– Дать тебе чаю? – спросила она. – Только он уже холодный.
– У-а-а-а… Спасибо, чаю не надо.
– Все пройдет, – сказала она. – Я тебя несильно ударила.
– Правда?
