– Ах ты, гад! Парень, а ты молодец!
Они начинают пинать лежащего Иванова, и тут я не могу сдержаться:
– Не бейте его! Отведите куда следует, пусть там решат, виноват он или нет, и что с ним делать!
Защитники Белого Дома успокаиваются, выворачивают Иванову руки за спину и тащат его куда-то.
– Мы ещё встретимся, щенок! – бормочет он зло.
– Напугал ежа обнажённой натурой, – отвечаю я ему и с удивлением понимаю, что больше не боюсь – ни Иванова, ни организации, которая его прислала. Однако пора решить, что мне делать. Командира надо мной никакого нет, это и хорошо, и плохо. Где я сейчас нужнее – у Моссовета, на Манежной, здесь? Или дома?
Подхожу к окну, смотрю, как растёт баррикада. В голову приходит мысль: а ведь от воздушного десанта она не защитит, если придётся… Вообще, за нас ещё толком не взялись. Военные не стреляли, водомёты уехали, испугавшись нескольких камней, а зловещий КГБ прислал сюда Иванова и, наверное, ещё несколько шпионов, которых тоже нетрудно выловить.
Почему-то становится тоскливо. Если бы хоть знать, где я нужен… Впрочем, знаю – меня ждут дома. Пойду, пожалуй. Но если по дороге где-то выяснится, что могу чем-нибудь помочь…
Прохожу мимо охраны, на меня даже не смотрят. В одном из коридоров ребята странного вида – казаки, что ли? Очень приятно, что они пришли на выручку к нашей демократии, но что они могут сделать? А я? А ведь уже кое-что сделал. Но сейчас я здесь не нужен, пойду, а завтра вернусь.
Выхожу на улицу, миную баррикаду, иду знакомым путём. Вокруг толпы народу, баррикады. Люди возбуждены. Несколько танков, бронетранспортёров, солдаты – разговаривают с нашими ребятами, девушками, совсем нестрашные, свои, родные. Если бы не военная техника, которой нет места среди городской зелени и щебечущих птиц, ничто бы и не говорило о злополучном путче. Чувствую себя глупо: ведь и сделал сегодня кое-что, может, даже не так мало, а никому не нужен. Не ходить же туда-сюда, выясняя, где могу пригодиться. Так что сейчас, наверное, лучше вернуться домой, а завтра – снова сюда.
Вот и метро. Десятки людей выходят, наверное, направляются туда, где я только что находился. Немного неудобно перед ними, но действительно – не знаю, куда идти и что делать.
Вот я и приехал. Подхожу к нашей двери…
Прежде чем успеваю вынуть ключ, дверь распахивается:
– Андрюшенька, миленький! Ты жив, какое счастье! – тётя Лена бросается целовать меня. В коридоре стоит дядя Вова и неодобрительно качает головой:
– Эх, революционер… А если бы с тобой что-нибудь случилось, а? Лена чуть с ума не сошла.
Из комнаты появляется Валечка:
– Ура, дядя Андрюша – революционер!
Я чувствую себя совсем глупо: меньше всего собирался быть революционером. Дядя Вова берёт меня за руку и уводит в комнату:
– Сейчас поешь, а потом мы с тобой потолкуем.
– Пороть не будешь? – полушутя, спрашиваю его.
– Не буду. Иди, ешь и не болтай зря.
Я хочу ответить, что нас недавно кормили на баррикаде, но в комнату заходит улыбающаяся тётя Лена, а в ноздри вторгается гипнотизирующий запах борща. Я подхожу к своей приёмной маме и целую её.
– Иди, мой мальчик, кушай. Остальное потом.
Покорно сажусь за стол, и тут же рядом оказывается улыбающаяся Валечка, болтает ножками:
– Дядя Андрюша, а революция – это страшно?
Вот это вопрос… А я и сам не знаю. Наверное, со стороны было страшно, когда мы, взявшись за руки, останавливали бронетранспортёры, а потом сражались с водомётами. А захват Иванова? Но в те секунды страшно не было.
– Валечка, наверное, страшно, только мне трудно сказать. Я и сам ещё не знаю.
– Ты завтра опять пойдёшь на революцию? Возьми меня с собой!
– Нет, миленькая, ты должна остаться дома, с мамой, чтобы она не волновалась.
В голову вторгается мысль: а как наша Рита? Вышла замуж за француза, друга дяди Сержа, сейчас живёт в Париже, писать в Москву не рискует, чтобы не навредить… Звонила несколько раз – на праздники, дни рожденья… Намекнула, что молодая семья ждёт пополнения… О том, что у нас давно родственники во Франции, под большим секретом сообщил два года назад дядя Вова. Оказывается, его брат, о котором мне раньше даже не рассказывали, в молодости женился на француженке и уехал. Из-за этого у дяди Вовы начались проблемы на службе, ему пришлось уйти из армии. Недавно мой кузен, родившийся и выросший во Франции, приехал с другом Жаном посмотреть, как идут у нас дела, и другу приглянулась Рита – ещё бы, такая красавица.
– Дядя Андрюша, а ты танки видел?
Невольно улыбаюсь:
– Видел, моя хорошая сестричка!
– А почему домой не привёз?
Меня разбирает смех: маленькая кузина, похоже, считает, что все танки такие же, как в магазине игрушек. Ну и хорошо, незачем ей спешить знакомиться с другими.
Вот ужин окончен, и ко мне подсаживается приёмный отец. Почему я называю его «дядя Вова»? Ведь он и тётя Лена заменили мне родителей. Но уж и привычка сформировалась, и сами они к этому привыкли… а главное – папа и мама в жизни всё-таки единственные.
– Валечка, родненькая, пойди, поиграй, пожалуйста, – обращается к дочке дядя Вова и целует её в головку.
– А у вас будет серьёзный мужской разговор, да?
У меня глаза на лоб лезут, и я не в силах сдержать смех. Откуда только Валечка набралась таких слов? Из телевизора, не иначе. Но вот маленькая кузина важно уходит к себе, и приёмный отец пристально смотрит мне в глаза:
– Андрей, я надеюсь, ты понимаешь, что делаешь?
Мне становится не по себе.
– Дядя Вова… Ты считаешь – я не должен был сегодня ходить к Белому Дому?
Он вздыхает:
– Не знаю. Понимаешь, этот ГКЧП, конечно, мерзость редкостная. И я не сомневаюсь, что за ним стоит Горбачёв, только до поры, до времени не афишируется.
– Зачем это ему нужно? Он же и так делает всё что хочет.
– Далеко не всё. Как ты считаешь – ему не мешает Ельцин? А как его убрать на законном основании? Только руками путчистов. А потом вернуться и объявить всеобщее примирение. И что на это возразит Запад?
Мне становится совсем уныло.
– Ты считаешь – домашний арест Горбачёва фиктивен?
– А ты сам как думаешь? Почему путчисты вчера были у него, чего хотели? И коли он им попал в руки – почему ограничились домашним арестом? Пиночет совсем иначе поступил с Альенде, да и Ленин – с Временным правительством.
– Тогда зачем Ельцин требует, чтобы Горбачёву дали возможность обратиться к народу?
– Потому что Горбачёву такая возможность не нужна, и Ельцин отлично понимает это. Но я хотел поговорить с тобой о другом. Ты думаешь – если Ельцин победит, станет хорошо?
М-да, ну и вопрос.
– Нет, так не думаю. Я только уверен, что если он проиграет, то станет совсем плохо.
Дядя Вова кивает:
– Тут ты прав, мой мальчик. Вы сражаетесь не за то, чтобы стало хорошо, а чтобы не вышло ещё хуже, чем теперь, и я вас отлично понимаю. Славные вы ребята – те, которые собрались на Тверской, Манежной, Краснопресненской. Дон-Кихоты нашего славного белокаменного города. И я думаю, что вы победите. Только ещё важнее, чтобы лет через десять вы не пожалели о том, что остановили собой танки и бронетранспортёры.
– Я не пожалею. Что бы ни случилось.
– Хорошо бы, сынок. Потому что, едва Ельцин победит, он забудет свои красивые лозунги, тихо отодвинет тех, кто с ним сегодня, и наберёт окружение из той же номенклатуры, которая сейчас поддерживает путч. Конечно, некоторые послабления будут – от них никуда не деться, иначе Ельцин долго не усидит. Но действовать он станет теми же методами, что сейчас коммунисты. И рая в России мы не дождёмся. Но, наверное, откроются дороги на Запад. Хотя и там насчёт рая не так просто.
– Папа… Папа Вова, если бы ты был на моём месте – пошёл бы завтра туда?
– Не знаю, сынок. Это ты должен решать сам.
20 августа 1991 года
Едва я проснулся утром, меня словно стукнуло: как же это вчера оставил боевой пост? Да, никто не командует, каждый находится там, где велит совесть… И моя совесть велела ехать домой? Да, конечно, я не хотел волновать тётю-маму Лену… Или это предлог? Я испугался? Уже после того, как вместе с другими остановил бронетранспортёры и водомёты, помог захватить Иванова? Нет, это не страх… а безответственность, что не лучше. Сейчас поеду туда и останусь на ночь. Надеюсь, мама Лена не будет слишком волноваться…
Вот и Манежная – почему-то кажется, что жарче всего будет здесь. Со вчера ничто не изменилось, только люди выглядят невыспавшимися. Теперь, когда я приехал, опять чувствую себя ненужным. К кому бы обратиться? Вот к этому парню с автоматом. Пусть хоть скажет, кто тут главный.
– Вы не подскажете, где мне находиться?
– А вы кто, молодой человек, из какой организации?
– Не из какой, я сам по себе.
– Если хотите, побудьте пока здесь.
– А что мне делать?
– Ничего. Ждать. Это вы вчера дрались с водомётами, въехали камнем?
Невольно улыбаюсь:
