Одновременно негритянка пробормотала несколько слов на своем языке: вопрос, на который управляющий ответил по-итальянски:
— Нет, гашиш не надо! Она плохо его перенесла, ребенок может пострадать из-за этого, а у нас есть другое средство. Позови своих сестер, вы ее просто подержите.
Немедленно три пары черных рук опустились на Марианну, схватили ее за руки и ноги, прижали к постели, несмотря на крики и слезы бессильной ярости. Чтобы заставить ее молчать, ей заткнули рот, но на этот раз милосердное беспамятство не пришло избавить ее от позора и отвращения.
Полузадушенной, совершенно беспомощной в сжимавших ее, как тиски, руках, ей пришлось терпеть натиск палача на протяжении минут, показавшихся ей бесконечными и в течение которых ей сто раз казалось, что она умрет от стыда. Это был подлинный ад. А в нем побагровевшее, потное лицо толстого мужчины, который старался изо всех сил, и три черные фигуры, словно высеченные из камня, наблюдавшие за этим насилием с таким же безразличием, как если бы дело шло о соитии двух животных.
Собственно, это так и было: Марианну считали породистой самкой, от которой ждали приплода.
Когда наконец ее освободили, она осталась неподвижной на разоренной постели, задыхаясь от рыданий и залитая слезами, исчерпав свои силы в бесплодном сопротивлении, которое она оказывала всем телом. Она даже не могла кричать или поносить своего палача, и, когда Маттео, еще не отдышавшись от проделанных усилий, покинул кровать и вновь натянул халат, она только простонала, услышав его брань.
— Она так сопротивлялась, что я не получил никакого удовольствия! Но тем не менее мы продолжим это занятие каждый вечер, пока не будем уверены! Оставим ее, Истар, пойдем проведем остаток ночи вместе. Поистине, эта дура вызвала бы отвращение к любви у самого Эроса…
И доведенную до изнеможения, побежденную Марианну оставили в мрачной комнате под неусыпной, немой охраной одной из двух других женщин, и никто даже не подумал прикрыть ее. Ей не на что было больше надеяться, даже на Бога! Ей предстояло пройти ступенька за ступенькой эту омерзительную Голгофу — она теперь в этом не сомневалась, — и до тех пор, пока Дамиани не извлечет из ее тела желанный плод.
— Но он не дождется, не дождется… — повторяла про себя несчастная в глубине отчаяния, — я сумею помешать ребенку появиться на свет, а если это все-таки произойдет, я исчезну вместе с ним…
Безнадежные мысли и бесполезные слова, рожденные горячкой и приступами самоуничижения, Марианне пришлось повторять каждый вечер в последующие дни, к омерзительной монотонности которых она постепенно стала даже привыкать.
Она знала, что Люсинда-колдунья отомстит ей, что ее власть передалась Маттео. Иногда Марианне казалось, что она видит во мраке ее ожившую статую из маленького храма. Она слышала ее смех и… просыпалась вся в поту.
Томительно шли дни, похожие один на другой Марианна проводила их взаперти в этой пустой комнате под бдительным оком охранницы. Ее кормили, купали, одевали в просторную тунику и шлепанцы, затем, когда наступал вечер, три ведьмы для полного удобства привязывали ее к кровати и оставляли так, обнаженную и беззащитную, к услугам Маттео, который, впрочем, все с большим трудом исполнял то, что он рассматривал как свой долг. Все чаще и чаще Истар приходилось протягивать ему стакан с загадочной жидкостью для воскрешения его слабеющих сил. Много раз пищу пленницы сдабривали наркотиками, что кончалось тем, что она теряла представление о времени. Но она даже не принимала предосторожностей. Избыток отвращения привел ее к своеобразной бесчувственности. Она превратилась в простую вещь, инертный предмет без желаний и страданий. Даже ее кожа казалась ей умерщвленной и едва заметно воспринимала ощущения, в то время как ее разум оцепенел, занятый только одной мыслью: убить Дамиани, а потом пусть хоть все гибнет.
Эта мысль, эта постоянная жажда, была единственной живой искоркой в ней. Все остальное окаменело, замерло, обратилось в пепел. Она даже больше не знала, любила ли она и кого любила.
Персонажи ее жизни казались такими же далекими и странными, как эти, на коврах в ее комнате. Она даже не думала больше о бегстве. Да и о каком бегстве можно думать при неусыпной охране?
Дежурившие возле нее черные ведьмы не знали, похоже, ни сна, ни усталости. Нет, единственное, чего она хотела, это убить Маттео, прежде чем уничтожить себя, и, кроме этого, ничто не представляло для нее ни малейшего интереса.
Ей принесли несколько книг, но она их даже не раскрыла. Все дни она проводила в созерцании обоев или следов копоти на потолке, сидя в одном из больших жестких кресел, такая же неподвижная и молчаливая, как ее черные стражницы. Слова казались навсегда изгнанными из этого безмолвного, как гробница, помещения. Марианна ни к кому не обращалась и не отвечала, когда обращались к ней. Она позволяла трогать себя, поить и кормить, проявляя не большую реакцию, чем статуя. Только ее ненависть оставалась настороже среди тишины и неподвижности.
Эта немота, этот отсутствующий вид в конце концов подействовали на Дамиани. Когда он каждый вечер приближался к ней, Марианна с течением времени стала замечать, как растет в его глазах беспокойство. Постепенно он дошел до того, что проводил около нее только несколько минут, и однажды вечером он наконец вообще не пришел. У него больше не было желания к этому существу из мрамора, а может быть, его пугал ее слишком неподвижный пристальный взгляд. Теперь он боялся ее, и Марианна вскоре видела его только мельком, когда он приходил осведомиться у Истар о здоровье пленницы.
Считая, без сомнения, что уже сделано все, чтобы обеспечить появление ребенка, он не счел необходимым продолжать то, что стало мучением. И в глубине своей бесчувственности Марианна радовалась этой боязни, в которой видела свое торжество, но которой было недостаточно, чтобы утолить ее ненависть: ей нужна кровь этого человека, и у нее хватит терпения, чтобы дождаться этого.
Сколько продолжалась эта странная неволя вне времени, вне жизни? Марианна потеряла счет часам и дням. Она даже не знала больше, где она, и едва сознавала, кто она. Этот дворец, в котором она после приезда видела только четырех человек, тогда как здесь требовалась многочисленная челядь, был загадочен и мрачен, как гробница. Кроме дыхания, всякое проявление жизни заглушалось тут до такой степени, что Марианна начала думать, не придет ли Смерть к ней сама по себе, без необходимости искать ее. Ей так хотелось уйти из жизни, и теперь это казалось невероятно легким!
Однако однажды вечером кое-что произошло…
Прежде всего исчезла привычная стражница. Из глубины дома донесся какой-то призыв, хриплый крик. Услышав его, чернокожая вздрогнула и, покинув свое место у кровати, вышла из комнаты, не закрыв за собой с обычной тщательностью дверь.
