своего кухонного кресла и решительно открыла дверь в комнату.
Луч был на месте, он выхватывал своим ярким фосфоресцирующим светом окно из темноты улицы, весело подсвечивая его и опрокидывая ровной полоской на потолок.
Задернутая штора ему не мешала.
Нина даже обрадовалась его появлению. Казалось, он вот-вот предложит ей совершить что-то необычное — прогуляться по потолку, или предложит посидеть с ним на окне, глядя на шумный дождь.
— И откуда ты? — спросила Нина.
И она бы ничуть не удивилась, если бы услышала ответ.
Она долго не могла уснуть. Положив подушку так, чтобы было видно веселую эту зеленую полоску на стене.
Мрачная узкая комната вдруг наполнилась странным феерическим светом. Поглотилась им.
Она даже отключила телефон, будто боялась, что его внезапное вторжение спугнет это необыкновенное явление.
Утром луч исчез. Нина даже не сразу вспомнила о вчерашнем своем видении.
А открыв штору, выглянув на улицу, невольно оглянулась на стенку позади. Зеленой полосы на ней уже не было. И вообще все выглядело обычно. И хмурь на улице, и мокрые потеки на стене в окне. Дождь не ушел. Цепко держался за деревья, дома на улице и зонтики прохожих.
Нина стала собираться на работу. Решила, что поедет на такси, чтобы не мокнуть. И это решение показалось ей мудрым и правильным. Она редко пользовалась услугами извоза.
В школе, первый человек, которого она встретила в вестибюле был завхоз, Кузьмич. Он знал все и обо всем. К нему всегда ходили с непонятными проблемными вопросами. И всегда получали ответ, и даже совет.
Нина, очень спеша и волнуясь, рассказала ему о вчерашнем событии в своей комнате. Кузьмич внимательно слушал сбивчивый ее рассказ и сказал сразу, перебив её:
— Это — уровень. Уровень наводят. У вас там ремонт кто-то делает — в доме напротив. Уровень наводят, — и побежал дальше, а Нине показалось бы обыденным и скучным его простое такое объяснение, если бы она не споткнулась на слове — “уровень”.
И она знала, поняла, что никто там не делает в доме напротив никакого ремонта, а уровень этот был предложен именно ей. И уровень этот побывал в ее комнате и подразнил её остылость к высоким своим требованиям к себе и к людям, призвал её к прежней неугомонности и легальности в ней самых добрых и искренних чувств.
В ней проснулась память к себе, и она едва сдержала недовольство собой, которое давно её не беспокоило.
Конечно же — уровень. И ей это было предложено. Ей, в полумраке комнаты, в которой полоска этого уровня была более заметной и надежной.
Нина в этот день едва дождалась конца уроков, а на последнем из них неожиданно попрощалась с учениками.
Надо сказать, что никакого интереса ее это сообщение в классе не вызвало. Всем было все равно.
И только сама Нина вдруг сильно обрадовалась этому своему сообщению об уходе. Она впервые услышала и поверила, что трудная тоска эта от работы в школе уйдет из неё навсегда. Что будет потом она еще не знала, но знала, что будет другой уровень.
Ей его обещали, и пригласили.
Застёжная тетрадь,
3 сентября 2022
Сюрприз-ягода
Во сне ты свободен до страшноты. Говоришь, что хочешь, летаешь с крыши на крышу, с балкона на балкон. А еще можно побывать в горах и прыгать с любой самой высокой скалы вниз, не нанеся себе никакого урона. Пружинно отскакивая от земли. Все эмоции во сне — многократны по силе их исполнения. И только там веером раскрываются все возможности тела и мозга.
Владимир Яковлевич не любил просыпаться, не любил открывать глаза по раздраженному требованию жены, она у него была пожизненным будильником.
Владимир Яковлевич сквозь дрему пытался еще ухватить упорхнувший от него мудрый сон. Но он исчез, оставив после себя аромат красивой незнакомки: умной, доброй и понятливой.
Он сделал любимые свои потягушки, чтобы бросить ноги в теплые тапки, жена всегда согревала их у обогревателя, прежде, чем разбудить его. И окончательно вернувшись из милого душе сна в своё бытие, пошел в ванную.
Завтрак был скорым и старознакомым. Всегда каша и кофе. Жена было покусилась на запрет крепкого привычного кофе по утрам, но здесь Владимир Яковлевич не сдался, несмотря на свою грузность и гипертонию к ней, без кофе он не мог представить себя в утре, без его братского душистого объятия. Владимир Яковлевич без кофе не мог. Варил он его сам. И это тоже было ритуальным событием по утрам. И не дай несчастье зазвонить телефону или громкого голоса любого домочадца при варке этого напитка…
Все сразу было брошено, оставлено на плите. И Владимир Яковлевич уходил из дома, и вовсе не позавтракав. Поэтому все домашние его, знав, что они могут принести такой ущерб настроению отца, ходили тихо по просторной квартире и где-то там, в дальних покоях, пережидали окаянные минуты.
В этот раз все было как всегда. Но жена, глянув на него, почему-то спросила:
— Ты что такой грустный?
— Сон, — коротко объяснил Владимир Яковлевич.
Жена с тревогой рассматривала мрачное лицо мужа и, вздохнув, сказала:
— И почему мы такие психи?
— Много знаем…, — через короткую паузу ответил он. — Оттого и психи. Он подошел к плите и стал молча варить свой кофе, а жена тихо сидела за столом возле остывающей до нужной температуры каши в белой, модного овала, тарелке.
Завтрак прошел в привычном многопонимающем молчании.
Владимир Яковлевич служил в больших начальниках где-то там на верхней ступени карьерной лестницы. Попасть выше ему было решительно некуда, да и не хотелось.
Глянув на часы, он подумал, что прилежный водитель Игорь заждался его у дома. И он поспешил на выход, неся как-то бережно и торжественно свой живот почетного служащего.
Владимир Яковлевич спустился во двор, но машины там не было. Он прошел через калитку и вышел на улицу. Машины и там не оказалось. Владимир Яковлевич уже начал было гневаться, как позвонил водитель и объяснил, что весь центр города перекрыт из-за какого-то дурацкого веломарафона, и он стоит в двух кварталах и ждет… Водитель назвал точный адрес.
Владимир Яковлевич сначала было огорчился, но потом заметил хорошую погоду, свежее утреннее солнце над домами, улыбнулся и согласился пройти пешком, всего-то через улицу в тихий проулок. Это было не рядом, но и не далеко.
Владимир Яковлевич пошел пешком — и действительно, улица оказалась перекрытой и оттого, что не было на ней никаких машин, над всем пространством ее висела непривычная
