— Ты должен благодарить не меня, а бога, — сказала ему та.
— Хорошо, — ответил Ппштар. — Я это сделаю.
— Ты должен это делать всю жизнь.
— Ладно, — согласился Пиштар. — Я буду это делать всю жизнь, — и направился к выходу.
— Подожди, — повелительно остановила его Лпнг. — Ты думаешь, наш бог примет благодарность язычника?
Пиштар растерялся. Переминаясь с ноги на ногу, он молча смотрел на миссионерку и не знал, что ответить.
Она ответила за него.
— Ты должен стать христианином за то, что тебе спасли жизнь.
Пиштар был честным человеком и привык платить за добро. За спасенную жизнь он отдал свою душу христианскому богу. Он ни у кого не хотел быть в долгу…
Миссионеры вылечили и больную Чинаниям. Плата была та же.
Манд, где жил молодой Синбишти, был расположен недалеко от миссии. У Синбишти было все, что полагается иметь тода, — три отца, одна мать и буйволы. Сначала в манде не обращали внимания на Катарину Линг, которая появлялась там каждое утро. То, что она говорила, слушали невнимательно. После вежливых приветствий тода спешили уйти по своим делам. Однажды Линг принесла в манд картинки. Картинки — это не скучные разговоры, и их можно смотреть. Первыми заинтересовались дети. Испуганные глаза и утробный рев свидетельствовали о том, что младшее поколение просмотр закончило. На взрослых картинки произвели не менее сильное впечатление. По ночам их стали преследовать страшные сны. Отрубленные головы, живые люди, горящие в огне, дикие крики брошенных в кипящую смолу, тела со страшными ожогами от раскаленного железа. Мисс Линг назвала все это "ад". Туда неизбежно попадают все язычники. Объяснения тода, что у них существует своя страна мертвых Аманодр, ни в чем не убеждали Линг. Пытка целого манда картинами ада продолжалась. Катарина Линг поняла, чем можно сломить впечатлительных и доверчивых язычников. Каждый день она приносила картинки и разбрасывала их по манду. Каждый день она рассказывала о том страшном, что ожидает тода "на том свете". Она сумела превратить "этот свет" в настоящий ад. Люди стали угрюмыми и задумчивыми. Они плохо спали ночами, а утром им снова рассказывали о муках ада. И тогда они, как говорится, потеряли силу воли. Вся семья Синбишти отправилась в миссию креститься. Им тогда казалось, что все их мучения кончились. Но они только начинались. Мисс Линг сказала матери Синбишти, что у нее может быть только один муж. Этот муж был оставлен женщине по усмотрению миссионерки. Другого женили на женщине курумба. Так Линг боролась с темными предрассудками тода. Бывший отец Синбишти кричал, что лучше он сгорит в огне, чем его женой станет курумба. Но их повели в церковь. Впереди шел высокий бородатый тода, сзади — маленькая забитая женщина курумба. Такой она осталась на всю жизнь. В доме дальше кухни ее не пускали. Там она сидит, похожая на диковинного зверька, прикрыв голову руками, покрытыми сухой темной кожей. Она не разговаривает с мужем, так как не знает его языка. Другие тода ее сторонятся, потому что курумба вызывают у них страх и отвращенне. Мисс Линг это не трогало, она гордилась тем, что создала новую христианскую семью из бывших язычников.
На окраине Утакаманда, недалеко от виллы "Данмиар", расположен небольшой поселок. Пожалуй, трудно найти в Нилгири более печальное и унылое место. Здесь живут тода-христиане. Их около двадцати семи семей, не более двухсот человек. Глинобитные домики поселка разбросаны по склону оврага, по дну которого течет грязная река, несущая городские отбросы. Крохотные клочки картофельных полей тянутся позади домов. Одни поля принадлежат обитателям поселка, другие — тода арендуют у миссии. Буйволов вы здесь не найдете. Христиане не умеют за ними ухаживать, да и денег у них на покупку буйволов нет. Маленькие участки земли не могут прокормить семью. Поэтому обитатели поселка работают поденщиками иа чайных плантациях, церковными сторожами, носят тяжести на утакамандском базаре, нанимаются в услужение к лавочникам, посылают женщин мести кухни в городских особняках и расчищать садовые дорожки перед бунгало плантаторов. Среди тода-христиан встречаются плотники, кузнецы и шоферы. Это "имущая верхушка" поселка. Но и в доме плотника и поденщика те же замызганные прокопченные стены, подслеповатые без стекол окна, грязные циновки для спанья на полу, засаленные одеяла, почти полное отсутствие мебели и убогая кухонная утварь на пыльной полке над очагом. В доме кузнеца и церковного сторожа та же бедность, те же голодные худосочные дети. Вы не встретите в поселке ярких путукхули и искусных женских причесок. Миссионерам они не нравятся. Мужчины здесь носят бумажные, вздувшиеся на коленях брюки, выгоревшие и потерявшие свой первоначальный цвет пиджаки с латаными локтями, выцветшие грязные тюрбаны. На женщинах простые ситцевые сари темных цветов со следами многих стирок. Вряд ли можно сразу отличить такого тода от кули с утакамандского рынка или от рабочего с соседней плантации. Их выдают только глаза. Потухшие, безжизненные, наполненные печалью глаза людей тяжелого труда и нужды, людей, оторванных от своего племени и не нашедших себе места в этой новой жизни.
Эти люди — изгои в полном смысле этого слова. Они не помнят своего родного языка и говорят на чужом для них тамильском. Они не знают своих богов и поклоняются чужим. Одни из них забыли манды, где когда-то родились, другие там никогда и не были. Обычаи и традиции предков утратили для них свой смысл. Собственное племя их презирает и сторонится. Эти люди оказались чужими и для бедняка индуса и даже для христианина тамила, потому что он в прошлом тоже был индусом и не забыл об этом.
Поселок в овраге живет замкнутой, странной жизнью. Традиции племенной морали он давно утратил, но не приобрел взамен ничего нового. Чуждая жителям поселка христианская мораль так и не привилась, хотя бы потому, что слишком много несправедливого и злого было в людях, проповедовавших ее. В поселке часто возникают ссоры и драки, что случается очень редко в мандах тода. Неудачник завидует более счастливому и не прощает ему его удачу. Люди ссорятся из-за куска хлеба, из-за смятой бумажки в одну рупию. Они равнодушно отворачиваются от человека, оказавшегося в беде. Они жалеют пайсу на лекарство умирающему соседу. Они не заботятся о беспомощных стариках, потому что те уже ничего не могут заработать. Достоинство человека они определяют количеством денег, которое тот в состоянии добыть. Их дети научились воровать и лгать, их жены постигли искусство тайком обманывать своих мужей.
Единственное, что связывает жителей поселка — это ежедневное чтение библии, унылый звон колокола деревянной церквушки, которую они исправно посещают по воскресеньям, и имя Катарины Линг. Эти люди и их поселок — приговор, вынесенный самой жизнью британской миссионерке, приговор сладкоречивому христианству и его благочестивой морали. Обращенные Катариной Линг язычники из поселка в овраге были первыми тода-христианами и остаются пока последними.
Мисс Линг покинула Индию в 1940 году. В небольшой квартире в Лондоне она доживала свои последние годы. Это было безотрадное и бесполезное существование. Соседи сторонились ее. Даже на англичан ее фанатизм и жестокая религиозность производили удручающее впечатление. Родственники после долгого ее отсутствия не проявили стремления поддерживать с ней связи. Друзей у Катарины Линг никогда не было. Одинокие вечера она проводила в молитвах. Из Нилгири в Лондон мисс Линг привезла список всех тода. Она молилась за тех, кого успела сделать несчастными, и особенно за тех, кого не успела. Она умерла туманным январским утром 1951 года. Возможно, в свой последний час она звала людей на помощь. Но никто не пришел. Соседи всегда обходили эту квартиру и ее угрюмую обитательницу. О ее смерти они узнали только тогда, когда вместе с полицией открыли дверь несколько дней молчавшей квартиры. Видимо, бесчеловечность и жестокость наказуемы и в этом мире, какими бы благочестивыми идеями они ни прикрывались…
"роскошная" жизнь сирмаха-соломона
Седой, ссутулившийся старик с усилием поднимает мотыгу и тотчас же ее опускает. Его острые лопатки двигаются под поношенным пиджаком. Старик разгибается и утирает со лба обильно струящийся пот. Справа и слева от старика тянется длинная гряда с кустами цветущего картофеля. Он снова тяжело опускает мотыгу в красноватую жирную землю и наклоняется над кустами. Потом опять долго стоит, заслоняя глаза от лучей заходящего солнца обтрепанным рукавом.
— Соломон! — зову я.
Старик оборачивается не сразу. Сделать это ему нелегко. У него болит поясница, и он целый день гнулся на картофельном поле. Устало ступая натруженными ногами в рваных ботинках, он бредет через грядки ко мне.
— Это опять ты, амма? — его старческий голос звучит глухо и ровно. — Хочешь узнать о моей жизни?
