— Пусть ест, как хочет, — поощрительно хохотнул хозяин. — Руками так руками. Пусть чувствует себя как дома. Переведите ему это, мисс Катарина.
…Необозримы плантации Глена Моргана. Они тянутся на многие мили. Сирмах смотрит на них и вспоминает жалкие клочки пастбищ тода, которые с каждым годом становятся все меньше. На плантациях работают сотни людей. И все это принадлежит христианину, богатому и счастливому Глену Моргану…
— Теперь ты видел, как живут христиане? — голос мисс Линг звучит вкрадчиво и доверительно. — Ты знаешь, как живут тода. Кем ты хочешь быть?
— Христианином, — не задумываясь, отвечает Сирмах. — Я хочу быть плантатором, как Глен Морган. У меня тоже будет такое бунгало, если я стану христианином?
— Конечно, конечно.
Так Сирмах стал Соломоном. С этого дня началась его вторая жизнь. Жизнь христианина. Его увезли из Нилгири в Карур, что неподалеку от Тричи. Мисс Линг опасалась, что мать и родственники потребуют Сирмаха обратно. Они требовали и ходили даже в полицию. Сухощавый офицер-англичанин удивленно поднял брови, когда ему объяснили в чем дело.
— Чего же вы хотите? — рассмеялся он. — Я знаю эту историю, Глен Морган и мисс Линг рассказали мне о нем. Парень решил стать плантатором. Зачем ему мешать?
— Каким плантатором?! — закричала мать. — Сирмаха обманули! Верните нам его!
— Но, но! — Лицо офицера стало жестким. — Убирайтесь отсюда к своим буйволам! И чтоб я никого из вас здесь больше не видел!
Не увидела больше Сирмаха-Соломона и его мать. Она умерла через несколько лет после этого.
Маленькая грязная миссионерская школа в жаркой долине Карура совсем не напоминала бунгало Глена Моргана. Никто не собирался там учить Соломона на плантатора. Его обучали плотничьему ремеслу. Через пять лет Соломон понял, что плантация и бунгало от него так же далеки, как и тогда, когда он жил в манде. Два раза он пытался бежать от изнуряющего климата долины, от унылых, наполненных чтением библии будней школы, от ее скудных трапез, от шпионящих за каждым шагом учителей-миссионеров, от их гибких, впивающихся в тело розог. Его каждый раз ловили и водворяли на место. Он стал плотником и вернулся в Нилгири. Там он напомнил мисс Линг о Глене Моргане.
— Я тебе ничего не обещала, — сказала та. — Я тебе показала, как живут христиане.
— Я ведь тоже христианин, — возразил Соломон.
— Христиане бывают разные, и, если богу будет угодно, ты еще станешь плантатором.
Но богу, видимо, угодно не было. С большим трудом Соломон нашел себе работу. Родственники не хотели его признавать. Обидное прозвище "плантатор" сохранилось за ним. Он поселился в глинобитном домике в овраге. Там он расстался со своей мечтой о бунгало и плантации. Шли годы, похожие друг на друга, годы, наполненные нуждой и тяжелой работой. Постепенно он стал забывать о Глене Моргане, плантаторах и бунгало. Надо было думать, как прокормить семерых детей. Только к старости ему удалось приобрести два акра картофельного поля. Это все, что смог выделить для Сирмаха-Соломона мир христианского бога, мир Глена Моргана и мисс Линг.
И вот теперь он ковыряет тяжелой мотыгой это поле и утирает пот обтрепанным рукавом залатанного пиджака. А где-то совсем рядом, мягко шурша шинами по асфальту, проносится черный "кадиллак" наследника Глена Моргана, и каждый вечер на веранде плантаторского бунгало собираются чисто одетые сытые гости. И так же, как много лет тому назад, снуют взад и вперед молчаливые слуги.
— Христиане бывают разные, — говорит, прощаясь со мной, Сирмах-Соломон. — Но я слишком поздно это понял…
возвращение маникена
Маникен понял это гораздо раньше, и судьба его сложилась по-иному. Истории Соломона и Маникена похожи друг на друга. Но только в самом начале. Восьмилетний Маникен жил в Одрманде, когда там появилась неутомимая Катарина Линг. Уговорить Маникена было легче, чем Сирмаха. Восьмилетний мальчишка верит многому на слово. Мисс Линг даже не пришлось себя утруждать визитом к Глену Моргану. Летним днем 1932 года она увезла Маникена на своем автомобиле из манда. Мальчику казалось, что с этой машины начинается его новая, интересная жизнь. Чудесная машина мчала его через горы в манящий город Утакаманд. Маникен был полон самых радужных надежд, и слова мисс Линг приятной музыкой звучали у него в ушах.
— Ты ведь умный мальчик, Маникен. Ты совсем не похож на других тода. Они тупы, ленивы и поэтому обречены всю жизнь пасти буйволов и жить в бедности. Зачем тебе пасти буйволов? Ты слишком умен для этого. Я сделаю из тебя христианина. Однажды ты придешь в свой манд, одетый, как европеец, с карманами, полными денег. Все тода будут говорить: "Посмотрите на Маникена! Какой он красивый и как чисто одет! Сколько у него денег! Посмотрите, какой у него автомобиль. Это потому, что он был умнее нас всех и стал христианином". Они позавидуют твоей легкой жизни.
Маникен не может себе представить, что такое легкая жизнь. Но уверен, что это очень интересная жизнь, наполненная чудесами. А автомобиль — первое чудо этой жизни. Теперь он будет ездить только в автомобиле. Он видит, как едет на автомашине за стадом буйволов на пастбище и сидит за баранкой в мягком кресле, пока буйволы пасутся. Он будет брать в автомобиль и других тода. Они тоже будут сидеть на мягких сиденьях и смотреть за буйволами. Он согласен даже возить людей в Аманодр. Маникен слышал, что путь туда долог и труден. Да мало ли что еще можно сделать с такой вещью, как автомобиль, который не устает и движется сам. Маникен ласково гладит борт машины, теплый от летнего яркого солнца.
Миссионерский автомобиль был первым и последним чудом в "легкой жизни" Маникена. Правда, потом тоже были "чудеса", но ни интересными, ни легкими их не назовешь. Родителей и родственников Маникена усмирили полицейские дубинки, а его самого отправили в городок Тинневели, где находилась миссия "Назарет". Красивой европейской одежды он там не получил. Его даже не кормили досыта. Маникена учили читать и писать. Каждый день он ходил в грязную механическую мастерскую, которую должен был подметать, и выполнял все, что велел ему хозяин — тамил-христианин. В долине было жарко и влажно, и Маникен тосковал по свежему горному воздуху, по матери и даже по буйволам, которых он отказался пасти. Самым мучительным были ежедневные чтения библии. Сначала книга увлекла его. Там писали о пастухах-скотоводах и о том, каким хорошим должен быть христианин. Эти заветы не расходились с тем, о чем говорили ему его мать и отцы. Их у него было трое. Вера в христианскую добродетель пошатнулась у него в тот день, когда его высекли за невнимательность на уроке. Его бил учитель-христианин, и, когда Маникен сказал ему, что это против библии, учитель добавил ему розог. "Пусть христианское учение войдет в тебя не только через голову и душу, но и через спину. Так будет верней".
С тех пор Маникен, не по годам развитой и сообразительный, стал пристально присматриваться к своим наставникам-миссионерам. Все, что они делали, резко расходилось с тем, чему они учили. Он видел, как миссионеры не приняли в госпиталь больную голодную старуху только потому, что ей нечем было заплатить за лекарство. В механической мастерской хозяин заставлял работать учеников по многу часов, а платил им мало. Дородный патер из церкви, куда он ходил по воскресеньям, проповедовал воздержание и необходимость делиться последним куском с ближним. Но от порога патеровского дома гнали нищих, когда "отец" сидел за столом, уставленным обильной и вкусной едой. Маникен удивлялся, почему миссионеры берут медные монетки у своих полуголодных прихожан, оставляя их семьи без дневной порции риса. Каждый раз, сталкиваясь со всем этим, он думал, что тода так бы не поступили. Однажды он отправился к патеру за разъяснениями. Тот долго моргал белесыми ресницами и никак не мог прожевать большой кусок мяса, который отправил в рот перед тем, как Маникен без разрешения вошел в столовую его дома.
— Сын мой, — сказал патер, — тебя искушает дьявол. Молись, и все будет хорошо. А теперь иди и не мешай мне.
Маникен сглотнул голодную слюну и ушел. У тода дьяволов не было, их никто не искушал, и они видели все так, как оно было на самом деле. Видел так и Маникен.
Он все чаще стал задумываться о христианском боге. Бог послал своего сына на смерть. Никто из богов тода так не поступал. Да и сами тода этого бы не допустили. Христиане говорили, что праведная жизнь вознаграждается. Маникен был праведником, ни смертных, ни простых грехов за ним не числилось. Чем же он был вознагражден за это? Горстью риса и двумя бананами? Розгами? Усталостью от работы в механической мастерской? Утомительным стоянием на коленях во время долгих молитв? Маникен много думал, гораздо больше, чем Сирмах-Соломон. И однажды душной тропической ночью тринадцатилетний Маникен понял, что его обманули. Обманули люди, которые были хуже честных язычников тода. В ту ночь он остро почувствовал, что он — тода, сын своего племени. Он усмехнулся в темноте, вспоминая рассказы мисс Линг о европейской одежде, легкой жизни и автомобилях. Маникен поднялся и нащупал рядом с циновкой твердый переплет библии. Он снял с шеи простой медный крест, данный ему во время крещения. Тихо скользнув из спальни, он добрался до коттеджа, где жил учитель-христианин. Осторожно положил на окно библию и крест. Эти вещи больше не принадлежали ему, и он не хотел чужого. Рассвет застал его в дороге. Он упрямо шел на северо-запад, туда, где за плоской и безлесной равниной лежали Голубые горы…
