— Ты, Митенька, то накричишь на всех и каждого, то потом бежишь каяться, спохватившись. А то и вовсе ласков с кем не следует. Вот и со мной всегда точно так же…
— Не начинай, прошу, — скривился он. — Да, порой горяч бываю, от матушки досталось мне неистовство это, куда ж теперь деваться…
— Вот-вот, и сестрички у тебя старшие все точно такие же: в полный голос со всеми изъясняются, руками машут, словно мельница ветряная, аж страшно мне по первости становилось. Думала, будто вы, Менделеевы, бешеные какие, укушенные кем-то. Потом уж попривыкла чуть. Единственный Павлик у вас в папеньку, Ивана Павловича, пошел: тих, спокоен, сдержан.
— Ой, вот и надо было за него замуж выходить, он тебе и возрастом поближе. И тихий и воспитанный. Не то что я, на шесть годков моложе, думала охмурила меня, запрягла, теперь и по воду на мне ездить можно? Шалишь, не вышло. Хомут тот только надевается долго, а снимается за один присест. Не выводи из себя, сама не рада будешь.
— Ты меня возрастом моим не попрекай. Я за собой слежу и не хуже твоих сестричек выгляжу многие мне комплименты говорить пытаются, только я их не слушаю. А от тебя лишь одни попреки и слышу. Надоело!
— Физа! У тебя голосок хоть и тихий, но такой тоски наведешь, за день не расхлебаешь. Начали с малого, а забрались вон в какие дебри. Ну, что ты за человек, иди лучше к себе, я сам тут как-нибудь разберусь. А то нам, как погляжу, долго вдвоем оставаться никак нельзя, вспыхиваем, словно порох…
В это время уже другие рабочие внесли пачки недавно изданных книг, от которых еще издалека исходил запах типографской краски, и тем самым разрядили накалившуюся из-за пустяка обстановку:
— Осторожно кладите, не роняйте! — закричал на них Менделеев, указывая на пустое место в углу. — Да помогите стол поставить, а то давеча занесли, так и оставили.
Мужики покорно повиновались, после чего ушли за новой партией книг. Супруга тихо вышла из кабинета, а он схватил одну пачку, вскрыл упаковку и бережно протер обложку. «Основы химии» было на ней напечатано крупным шрифтом и вверху его фамилия: «Дмитрий Менделеев»,
— Наконец-то! Дождался! — громко на весь дом закричал он и кинулся вслед за супругой. Догнал ее, подхватил на руки и закружил по комнате, норовя уложить на диван, но она шутливо отбивалась, по-детски колотя его по плечам руками, а потом шутливо дернула за бороду, заявив:
— Приходи ко мне, когда свою бородищу в порядок приведешь, негодник!
— Господь Бог бороду не брил и нам не велел, — прорычал он, кладя свою книгу ей под голову и заваливаясь сверху.
В этот самый момент в дверь заглянула няня с ребенком на руках, которой, видно, понадобилось что-то спросить, но, увидев барахтающихся на диване хозяев, поспешно закрыла дверь. А рабочие все вносили в кабинет новые пачки книг, громоздя их одна на одну, и с интересом прислушивались к стонам и воплям, доносящимся из соседней комнаты. Один из них подмигнул другому, и они дружно заложили книжными пачками дверь, ведущую туда, после чего тихо удалились. Через какое-то время Дмитрий Иванович попытался открыть дверь, но на него тотчас посыпались пачки книг, и он, ругаясь на чем свет, под их градом пробрался в кабинет, несмотря ни на что, улыбающийся и довольный собой.
На вечер он вызвал к себе стенографиста, молодого парня Володю Попова, чтоб продолжить диктовать ему вторую часть своего учебника по химии. Тот был парень расторопный, но имел привычку опаздывать, потому их встречи начинались обычно с упреков со стороны нанимателя.
— Что ж вы, милостивый государь, опять задержались на целых двенадцать минут? Нехорошо, сударь, очень нехорошо…
— Прошу извинить, Дмитрий Иванович, у сапога с правой ноги подошва вдруг оторвалась, сел пришивать, потому чуть задержался, больше не повторится.
— Так вы еще и сапожное ремесло разумеете! — с издевкой констатировал Менделеев. — Может, вам должность поменять? А то такой талант негоже в землю зарывать. Насколько мне память не изменяет, в прошлый раз у вас брат в тужурке вашей куда-то ушел, и вы в женской шубе ко мне явились. Или то не вы, Володечка, были, напомните, а то вдруг я вас с кем-то путаю?
— Да нет… Мы-с, — краснел паренек, — другой одежды у меня нет, потому позаимствовал шубейку у сестры. Брат не знал, что я к вам должен идти, извините…
— Я вас извиню, конечно, но не проще ли все приводить в порядок заранее? И сапоги отремонтировать и брата предупредить? Вы же студент?
— Точно, студент…
— А как закончите обучение, кем станете?
— Инженером путей сообщения…
— И тоже станете на службу опаздывать? Молчите? Так я вам скажу, попрут вас со службы, если не за первое опоздание, то за следующее. Пренепременно. И причин спрашивать никто не станет. Да еще с волчьим билетом. И куда вы пойдете? Опять стенографировать станете за копейки?
— Не знаю…
— А должны бы знать. Я вам еще в самый первый раз говорил, что вы у меня третий, кого для своей работы нанимаю и деньги плачу. Пусть малые, но ваш труд большего не стоит. А первых двух выставил с треском. Первый изрядно винцо попивал и приходил с таким запахом, от него исходящим, что впору окна настежь открывать. Второй вроде как непьющий…
— Я тоже как непьющий, — успел вставить тот, уже усевшись на свое рабочее место и взяв в руки блокнот с карандашом. Но Менделеев продолжал, словно не слышал:
— Это ладно, что непьющий, я тоже с юности к вину не приучен, в молодости за границей мы с друзьями позволяли себе по праздникам погулять, но чтоб вот так, избави бог. Вот, а второй пропускал целые фразы или записывал такую отсебятину, что я с ним маялся, маялся и уволил. Он, оказывается, потом уж узнал, был отчислен из юнкерского училища по причине плохого слуха, а решил непонятно с какой стати заделаться стенографом. Что с того вышло, объяснять, думаю, не нужно. Жалко парня, попробовал его, пристроить куда-то, но он уехал из столицы, больше о нем и не слышал.
А вы, дорогой мой Володечка, тех недостатков вроде как лишены, но ваши опоздания выводят меня из себя. Я же бросаю другую работу, готовлюсь, материал подбираю, а когда вы опаздываете, то начинаю нервничать, переживать, мысли путаются — и вот результат… Теперь уже я не знаю, с чего начать. Для меня опоздание — это не просто срыв графика, это катастрофа! Как столкновение двух поездов. Я вынужден сдерживаться, чтоб не накричать на вас, не оскорбить, а это для меня нелегко. Давайте условимся так: еще раз опоздаете — и я не пожелаю иметь с вами дальше дела. Вы согласны?
— Согласен, — покорно кивнул молодой человек, пытаясь спрятать ногу в заштопанном носке под стул. Но Менделееву не было дела до его дырявых носков, и он тут же начал диктовку своей рукописи. А Володя, в очередной раз шмыгнув носом, пошарил в карманах, не найдя носового платка, и принялся торопливо записывать непонятный ему текст:
«Если пропустить водяной пар чрез накаленную трубку, внутри которой температура достигает 1000°, то при этом часть воды разложится на свои составные части, получится гремучий газ, но, проходя в более холодные части прибора, этот гремучий газ вновь дает воду; полученные водород и кислород соединяются между собою при более низкой температуре…»
Диктовка шла не первый месяц. Перед приходом стенографа Менделеев бегло набрасывал текст будущей рукописи, а получив ее в переписанном виде, садился за правку, тщательно выверяя каждое слово, предложение, заменяя иногда целые абзацы, делая на полях многочисленные пометки. Когда работа над второй частью стала подходить к концу и осталось подвести основные итоги его многолетних трудов, он отправился к издателю, который до того выпустил первую часть его книги. Тот был выходцем из обрусевших прибалтийских немцев, причем, даже основательно обрусев в бытовом плане, умудрился каким-то образом сохранить некоторые черты характера и особенности в манере общения, присущие исключительно этой нации. В частности, педантичность в отношении с авторами и полное пренебрежение к их затруднениям, возникающим в ходе работы над рукописями. Так, стоило тому сдать рукопись хоть на день позже означенного в договоре срока, и он неумолимо ополовинивал оговоренную сумму гонорара, ничуть невзирая на мольбы и стоны несчастного сочинителя.
