И верно, как и ожидал Менделеев, вспоминая предыдущий кабальный договор, издатель указал и в этот раз немыслимо малый срок: до Пасхи. И ни днем позже. Спорить с ним было бесполезно и даже опасно. Мог и вовсе отказать, хлопнув дверью и сделав вид, будто бы впервые видит человека. Одно слово, типичный немец…
— Уважаемый Дмитрий Иванович, — заявил тот ему с порога, — как я вас хорошо понимаю, вы человек занятой, к тому же можете заболеть или уехать куда по службе, но поймите и вы меня. Типографские станки, а вместе с ними и рабочие не могут и часа простаивать. Иначе я несу огромные убытки.
— Фридрих Карлович, но человек не машина и с ним может всякая оплошность случиться. Вы правильно заметили, могу заболеть или быть вызван куда-то. Ведь вам не трудно иметь на этот случай запасной вариант?
— Как вы себе это представляете, господин Менделеев? Это не торговая лавка, где один товар можно предложить сразу нескольким человекам. До этого необходимо провести корректуру, а ваша работа требует привлечь специалистов, которые тоже не всегда свободны. Граверы вам и на этот раз будут нужны?
— Хотелось бы… Без рисунков выпускать мою монографию смысла не имеет, потому весьма на вас надеюсь…
— Вот видите, значит, граверов нужно нанимать заранее, а у них своя очередь, большинство заняты другими заказами. И я тоже, знаете ли, могут захворать или того хуже, как это у вас русских говорят? Пить горькое вино?
— Пить горькую, — подсказал Менделеев, терпеливо дожидаясь, когда тот закончит перечислять свои придуманные им на ходу трудности издательского дела.
— Да, примерно так, — согласился тот, — но я не о том. Все мы люди и зависим друг от друга. Плохо, когда мой доход страдает от других людей. Я этого не желаю думать. А потому заключаю договор, где все на русском языке, прошу заметить, все написано: сдать рукопись такого-то числа. Зная это, я иду к корректору, зову гравера, они не начинают других работ и ждут меня, а я вас. Я понятно говорю?
— Говорите вы понятно, но другие издатели обычно не так жестко ограничивают авторов рукописи в ее сдаче. Они входят в их положение…
— Я не понимаю, что значит «входить в положение». Так я слышал говорят о женщинах, ждущих ребенка: «быть в положении». Я не желаю оказаться в положении, как беременная женщина, и ждать девять месяцев…
— Да почему же девять? Неделю-другую…
— Где неделя, там и месяц, а потом год. Я знаю, что такое русское «завтра» или «скоро»… Это непорядок. Благодарю, но я не хочу быть, как вы предлагаете, в положении, тем более, как вы заметили, я не женщина и вряд ли ею когда-то стану.
— Я могу поискать другого, более сговорчивого, издателя, — попробовал задеть самолюбие издателя Менделеев, но и это не помогло.
— Можете, конечно, можете, но вряд ли кого найдете. Мне известны все их имена и даже адреса. Вот они. — И он подвинул отпечатанный в типографии лист с адресами издательств. — А если пожелаете, то и дорогу покажу.
— Вы меня очень обяжете, — ответил Менделеев, вставая, — я сам найду дорогу.
— Только смотрите, когда вы вернетесь обратно к Фридриху Карловичу, то он может быть занят другими авторами. Здесь, в Петербурге, столько людей желают что-нибудь издать, не собрать по всей Европе. Все словно сговорились, кто несет роман, кто стихи, а еще и ноты! У меня очередь на несколько лет вперед, господин Менделеев. С вами я готов сотрудничать исключительно потому, что ваше первое издание почти распродано. Даже не предполагал, что в России так интересуются химией. Совсем недавно дамы приобретали сонники, французские романы, а теперь вдруг вашу химию. Мир сходит с ума, и я вместе с ним…
— Я сам не предполагал, — рассеянно отвечал Менделеев, — значит, много авторов… И очередь на несколько лет вперед?
— Истинно так…
— Хорошо, готовьте договор, господин издатель, на днях загляну. Только, как и в прошлый раз, половина гонорара — в руки. Причем сразу по подписании договора. Иначе никак.
— А в случае задержки вторая половина остается у меня, — хитро сощурился тот, — до Пасхи и ни днем позже.
— Вот именно — до Пасхи! У нас все так делается: до Рождества, до Пасхи, до Троицы. — С этими словами Менделеев решительно вышел, утирая испарину на лбу.
Глава вторая
В очередной раз провожая своего стенографа Володю, Дмитрий Иванович на ходу объяснял ему, уже находясь в прихожей:
— Знаете, рукопись почти закончена, мне нужно будет несколько дней ее вычитать. Весьма признателен, что вы вовремя приносите мне готовые записи, а то, каюсь, свой собственный почерк и сам не всегда понимаю, без вас бы мне не справиться.
— Да что вы, Дмитрий Иванович, то моя работа. И вам спасибо, что исправно платите, я вон сапоги почти новые купил, теперь к вам больше не опаздываю, пальтишко присмотрел для брата… — смущенно отвечал тот, особо не привыкший к похвалам из уст профессора, при этом желая побыстрей исчезнуть с глаз его, то и дело переминался у двери, как бы добродушный тон Менделеева не поменялся на грозный, как часто случалось.
— Это само собой, — думая о чем-то своем, отвечал тот, — тут речь еще о том, что не решил я пока с концовкой всего труда, а это, как сами понимаете, дело наиважнейшее. За один раз не исполнить. Мне потребуется некоторое время составить что-то такое, чтоб… Не знаю, как выразиться… Убедительно было и в то же время подводило итог всему ранее написанному. Потому о следующем приходе извещу вас отдельно, когда все вызреет.
— Оно, конечно, не моего ума дело, но мне думается, все и так достойно и понятно всем, кто читать будет. Помнится, вы говорили, что мир един, хотя и многообразен…
— Верно, верно подметили, Володечка, мир един и все в нем связано. Но это нужно как-то доказать, подтвердить чем-то. Или формулой или законом каким…
— Формулой — это хорошо… А законов вы и так много приводите: Авогадро, Гей-Люссака, все и не упомню…
— Нет, там что-то другое нужно. Единое и неделимое, чтоб на века осталось. Пока в голову не приходит, но вертится какая-то единая картина мира…
— Вы же сами говорили: газы, металлы, жидкости… — пытался подсказать тот, но понимал, профессор имеет в виду что-то более важное и всеобъемлющее.
— Да, газы, металлы, жидкости, и все они связаны меж собой каким-то одним законом, который и пытаюсь предложить читателю. А он не находится. Не так часто в науке законы рождаются. Их еще и обосновать надо, а потом чтоб другие его одобрили и подтвердили. Можно такое напридумывать, засмеют, тогда до конца века с клеймом тем ходить придется. Ладно, то не так просто, как может показаться, потому прошу недельку, а то и больше дать мне на раздумья. Да вы не переживайте, я вам заплачу за те визиты, что по моей вине не состоятся. — Он начал торопливо рыться в карманах, вытаскивая ассигнации и мелочь и вручая их стенографу.
Тот смущенно принимал деньги, кланялся, пытался его остановить, но Менделеев лишь, вывернув все карманы, смущенно развел руками:
— Простите, больше при себе не имею. Вы не стесняйтесь, скажите в другой раз, сколько я вам должен. Деньги у меня обычно водятся, но, вот беда, долго не задерживаются. Ничего, заработаю, а вы мне в том поможете. Прощайте, голубчик. И еще раз спасибо…
Стенографист ушел, а Менделеев вернулся в кабинет к своим записям. Через какое-то время заглянула супруга в ночной сорочке и спросила:
— Митенька, тебя ждать? Поздно уже…
— Нет, голубка моя, сегодня не жди, поработаю еще. Завтра у меня лекции, потом нужно встретиться с заводчиком одним, он все желает мне свою сыроварню показать, а главное… Не знаю, как и выразить… Не получается у меня со сдачей рукописи в срок.
— Ты же говорил, последнюю главу заканчиваете с юношей этим. Неужели не успеваете? Перенеси сроки, угробишь так себя ночными этими сидениями. Дай себе отдых. Может, отпуск возьмешь? Съездим на воды, Володю с собой уже можно брать…
— Какой отпуск? Какая заграница? Я половину гонорара, мне положенного, получил и уже потратил. За Боблово еще вполне не расплатился, хотя там вексель на пять лет подписан, опять же проценты каждый год идут. И, заметь, немалые. А тут совсем чуть осталось, буквально один шажок сделать и… не идет, не получается.
