— Хорошо.
— Что случилось? — спросила девушка, обернувшись через плечо.
— Десять минут тому назад Бастаки прибыл в отель «Америка».
— Но как же наши люди на станции…
— Он прилетел самолетом.
На всем пути в Прагу Залесхофф игнорировал журналиста и, сердито хмурясь, смотрел в пол. Он даже отказался от предложенной сигареты, лишь молча отмахнулся.
Уже совсем рассвело, и «мерседес» мчался по безлюдным улицам города с бешеной скоростью. В Альтштадте Тамара сбросила скорость, свернула на тихие чистые улицы, застроенные офисными зданиями. Вскоре «мерседес» остановился возле высокого и узкого дома, принадлежавшего, если верить вывеске, фирме по производству однослойной фанеры. Дверь была не заперта.
Они вылезли из машины, вошли в здание и зашагали по отделанному плиткой коридору к лифту. В кабине Залесхофф надавил на кнопку с надписью «Подвал». К удивлению Кентона, лифт начал медленно подниматься вверх и остановился на шестом этаже. Залесхофф отворил дверь со стороны, противоположной той, где они вошли, и вот все трое оказались на пустой лестничной площадке. Секунду-другую Кентон не видел, есть ли отсюда хоть какой-то выход. Затем заметил небольшую дверцу в дальнем конце площадки.
— Ждите здесь, — сказал Залесхофф.
Он толкнул дверцу и вошел. Она автоматически захлопнулась за его спиной.
— Что это за место? И что за дверью? — спросил Кентон.
— Квартира друга, — последовал ответ.
Кентон молча переваривал этот малосъедобный лаконичный ответ. Но вот появился Залесхофф и поманил их к себе.
— Хотите принять ванну и выпить чашечку кофе, Кентон?
— Еще бы!
— Вот и славно.
И он жестом пригласил их войти.
Кентон оказался в небольшой прихожей квадратной формы с ковром на полу и тремя дверьми.
— Спальня, гостиная, ванная комната, — пояснил Залесхофф, по очереди указывая на двери. — Ты, Тамара, иди пока в спальню. Кентон у нас ужасно грязный, пусть помоется хорошенько! Да и я тоже. Так что идите первым, Кентон, только поторопитесь. Кофе будет готов буквально через минуту.
Кентон вошел в ванную.
Первое, что бросилось ему в глаза, — это огромный барельеф Ленина из папье-маше. Он висел в самом центре стены над ванной. Кентон затворил за собой дверь и огляделся. В одном углу была полка с флакончиками и баночками солей для ванны — невероятное разнообразие цветов и ароматов. На второй полочке, той, что выше, стояли кремы для лица и тела, лосьоны, шампуни и косметика. И все это богатство выглядело так, точно им часто пользуются. Никаких бритвенных принадлежностей. Очевидно, владелицей этой квартиры была женщина, причем одинокая. Кентон оставил все эти размышления и начал мыться.
После пребывания в камере для вулканизации все тело было покрыто ржавчиной. После акробатических «упражнений» на кране лицо и руки покрывал толстый слой черной и липкой грязи. Ко времени, когда ее кое-как удалось удалить, Залесхофф постучал в дверь.
Кентон торопливо оделся и прошел в гостиную.
Это оказалась небольшая комната, обстановку которой составляли металлические стулья с красными сиденьями, низенький стеклянный столик на стальных ножках и диван, покрытый черным американским пледом. Над электрическим камином, отделанным хромированными пластинами, висела репродукция с натюрморта кубиста Хуана Гриса. На противоположной стене красовалась выцветшая коричневатая фотография Розы Люксембург в нарядной позолоченной раме в стиле рококо. Словом, вся эта обстановка производила довольно странное впечатление.
За столом пили кофе Тамара с Залесхоффом. Напротив них расположилась женщина какой-то совершенно невероятной толщины, таких прежде Кентону не доводилось видеть. Она говорила с Тамарой по-русски.
Залесхофф жестом пригласил его присесть.
— Выпейте с нами кофе! А это, — он указал на женщину, — и есть Смедофф.
Дама взглянула на Кентона, кивнула и продолжила разговор с Тамарой. Залесхофф пошел в ванную. Журналист потягивал горячий кофе и, точно завороженный, не сводил глаз с мадам Смедофф.
Ей, должно быть, от шестидесяти до девяноста, прикинул он. Плоть на лице тряслась, как желе, когда она говорила, и вся была покрыта сетью мелких морщинок, которые не мог скрыть даже толстый слой белой пудры — он лип, точно грибок или плесень, к маске, которая находилась под ним. Волосы короткие, выкрашены хной и завиты в мелкие упругие кудряшки, которые дыбом стояли вокруг головы. Поэтому, сидя спиной к свету, она походила на растрепанную хризантему. Рот был тщательно накрашен алой помадой, видимо, для того, чтобы зрительно уменьшить сильно отвисшую нижнюю губу. На скулах — два слишком ярких пятна румян, брови выщипаны и подведены карандашом, темно-синие тени на веках завершали этот вызывающий макияж. На мадам Смедофф было черное шелковое платье с длинными рукавами, открывающими две маленькие, изящной формы ладошки. На среднем пальце левой руки красовалось кольцо с огромным мыльным камнем. На плечи была наброшена красная шерстяная шаль в клетку-шотландку. Во время разговора она то и дело поправляла ее.
Внезапно мадам Смедофф умолкла на полуслове и уставилась на Кентона пронзительным и неподвижным взглядом. Затем, к немалому его изумлению, синие веки этой странной дамы кокетливо затрепетали, а губы сложились в улыбку.
— Наслышана о вас, мистер Кентон, — сказала она по-английски. — Вы напомнили мне Мопассана. Губы в точности как у него.
— Но это невозможно, мадам Смедофф.
— Отчего же?
— Невозможно, чтобы вы помнили Мопассана. Ведь когда он умер, вы были совсем маленькой девочкой.
Мадам Смедофф, похоже, удивилась, затем стала прихорашиваться, захихикала и обернулась к девушке.
— Вы вроде бы говорили, Тамара Проковна, что он англичанин? Просто не верится! Такой же неискренний, как француз, и мрачен, точно немец. Забавно! — И все тело ее затряслось от беззвучного смеха.
Чувствуя себя довольно глупо, Кентон стал намазывать маслом кусочек хлеба. Толстуха же продолжила разговор с Тамарой, но время от времени бросала в его сторону проказливые взгляды, от которых Кентону стало совсем уж неловко, и он сидел, не отрывая взгляда от тарелки. Ему стало легче, когда в гостиную вернулся Залесхофф.
Однако присутствие этой странной мадам Смедофф все же не помешало ему сделать кое-какие выводы. Получалось, что он невольно стал союзником Залесхоффа и противником Саридзы. Тот факт, что симпатия к первому была в большой степени обусловлена жестокими, можно даже сказать, отвратительными действиями Саридзы, не подлежал обсуждению. Итак, прежде всего надо трезво оценить положение, в котором он оказался. Его разыскивает австрийская полиция за убийство Захса. Его присутствие на территории Чехословакии незаконно, а потому опасно. Он уже давно не мог как следует выспаться, и нервной системе, очевидно, нанесен огромный урон. Этот русский, Залесхофф, приложил немало усилий, чтобы избавить его от опасности, во всяком случае, в том, что касалось австрийской полиции. Чего никак не следовало допускать. Ведь он, Кентон, фактически превратился в пленника Залесхоффа, в человека, ждавшего милости от представителя Советского правительства. Эта мысль просто бесила Кентона. Нет, с Залесхоффом следует держаться твердо, предъявить ему ультиматум. Залесхофф должен немедленно выдать этого типа, Ортегу, в противном случае он, Кентон, сделает все… сделает что? Сдастся властям? Об этом не могло быть и речи. Удрать в Англию? Он думал об этом и раньше. Получается, с горечью подумал Кентон, что он не может сделать ничего. Ну разве что написать об этой своей истории в «Таймс». Он мрачно жевал бутерброд. Сам вид Залесхоффа, только что вышедшего из ванной — такого розового, посвежевшего и деловитого, — лишь усиливал чувство раздражения. Да этот человек даже со своей работой толком не справляется! Между тем негодяй и убийца Саридза готовится выехать в Бухарест и может сделать это в любой момент. А эти представители демократических сил и ухом не ведут, принимают ванну, попивают себе кофе в компании с чудаковатой старой каргой, которой самое место…
— Итак, Андреас, — холодным и насмешливым тоном начал он, — что будем делать дальше?
— А вот это, — мадам Смедофф резко развернулась в кресле и перешла на английский, — мне тоже хотелось бы знать. Что вы решили, Андреас Прокович?
Залесхофф закурил сигарету.
— Я еще ничего не решил.
Толстуха фыркнула и обернулась к Кентону.
— Вы, молодой человек, похоже, не лишены здравого смысла. Что думаете?
— Думаю, мы лишь напрасно тратим здесь время. Саридза может уйти.
— Сегодня вплоть до четырех нет ни одного поезда до Бухареста. А самолета туда же не будет до завтрашнего утра. Один из наших наблюдает за машиной Саридзы, второй засел на втором этаже отеля и следит за его номером.
