— Так, началось! — ответил Афанасьев. — Александр Петрович, предупреди русского военачальника, кто там сейчас за старшего? Кажется, пронский князь Всеволод Михайлович? Вот его, что не сегодня, так завтра следует ожидать нападения. Пусть готовится. А сам спрячься вблизи русского лагерь с севера и присмотри, особо не высовываясь. Чудится мне, Батый хочет обойти княжеские дружины и ударить с тыла. Если большие силы двинут, шумни немного и отходи к Васильеву. Сам смотри, по обстановке. А я завтра по утру отправлю туда же три танка и взвод автоматчиков.
Ближе к ночи Осадчий сообщил, что войско Батыя действительно перешло на правый берег реки Воронеж и встало на ночевку километрах в десяти от княжеского лагеря. При том, что русские дозоры дальше пяти-шести километров не патрулируют. Монгольский лагерь очень большой, как бы не целый тумен — заполонили все свободное место, тысячи костров. Но еще больше войск — конца и края не видно, осталось на левом берегу и, по всей видимости, нацелены идти дальше — к Проне и Пожве.
— Не удержим! — сообщал Осадчий. — Тут десятки тысяч монгол. Что им наши три танка?
— Не паникуй, раньше времени. Посмотрим. — ответил Афанасьев. — Сам на рожон не лезь. Твое дело наблюдать, ну и пугнуть, при случае.
На следующий день хан Кюлькан со своим туменом, совершивший обходной маневр по льду реки, вышел во фланг стоящим на бродах княжеским дружинам. Всеволод Михайлович еще с вечера получил предупреждение от странного воина, лихо прикатившего на самобеглых санках, которые сильно трещали и воняли, распространяя сизый дым. Однако, большого значения ему не придал. Пронского князя не сочли нужным пригласить в Коломну, для знакомства и подписания договора с новым Торжокским князем и потому он затаил некоторую обиду на своего двоюродного дядю Юрия Игоревича. Тем более, что слухи про Афанасьева ходили разные — в дружине его полно безбожников, сам, наверняка, знается с бесовскими силами, о чем неустанно нашептывают монахи и отцы церкви. Взять те же самобеглые санки? Ну как можно без лошадей или еще чего так лихо скакать по снегам? А предупреждение чего стоит? Ведь видно же, что вражеские войска — как стояли на другом берегу три месяца, так и стоят недвижимо. Ничего за все это время не изменилось. Подготовки не видно! Так чего ради они нападать станут?
Однако, ближе к полудню в лагерь прискакал дозорный из патруля, что наблюдал за подступами в верх по течению:
— Беда, княже! Мунгалы идут силой несметной! От верховьев!
В лагере сыграли тревогу, витязи, расслабившиеся от длительного безделья, с трудом отыскивали свои доспехи, облачались, взнуздывали лошадей. В этот момент из-за кустов левобережья, на котором стоял, казалось бы, сонный монгольский лагерь, взвились в небо сотни и тысячи стрел. Дружинники и ополченцы пытались прикрыться щитами от смертоносного ливня, но разве можно в одиночку укрыть под ним все тело? Вот если бы сплотиться, да сдвинуть щиты. Увы, обстрел застал воинство в самый неудобный момент — подавляющее большинство находилось в своих шатрах и шалашах, которые стрелам совсем не помеха. Еще больше доставалось лошадям. Одно-два неприцельных попадания, и даже самая спокойная кобыла начинает метаться по лагерю, внося дополнительную сумятицу.
Чтобы хоть как-то облегчить участь расстреливаемого войска, Всеволод Михайлович повел немногочисленных воинов, успевших оседлать своих коней, в атаку на левый берег. Короткий разбег по льду реки и вот уже рязанские и пронские дружинники влетают в монгольское становище. Стрелки отложили луки, вверх взметнулись кривые сабли и копья. Всеволод, уподобившийся разъяренному медведю, бросился на врагов. Его длинный меч свистел и лязгал, выбивая сабли из рук монгол, срезая наконечники копий, отсекая головы и руки, пробивая щиты и кожаные панцири. Дружинники не отставали от пронского князя, прикрывая его щитами от летящих татарских стрел. Степняки стали шарахаться от Всеволода Михайловича, прячась между шатрами. А дружинники, чтобы внести побольше смятения и освободить пространство, по ходу рубили веревки и опоры монгольских юрт. Матерчатые, кожаные, войлочные крыши и стенки складывались, опадая на жаровни и очаги, горевшие внутри, тут же загорались, распространяя едкий сизый дым с запахом горелой шерсти.
— Княже, обернись! — крикнул один из старших дружинников.
С высокого левого берега Всеволод Михайлович увидел, как на заснеженную низкую пойму правого берега реки выезжают из леса три колонны монгол, перестраиваются в боевые порядки и начинают разгон на русский лагерь.
— Назад! Отходим! — крикнул он своим дружинникам, заворачивая морду боевого коня в сторону реки.
Но не тут то было. Едва поредевшее воинство попятилось и повернулось, как из-за юрт вновь высунулись степняки на своих низкорослых лошаденках. В спину полетели стрелы, ссаживая витязей на землю.
Меж тем, в лагере пешие ополченцы и обезлошадившие дружинники сумели организовать некоторое подобие стенки, прикрывшись щитами и ощетинившись сотнями копий. Монгольская конница приближалась. Вот в небо взмыли стрелы, вот под громогласный боевой клич: «Урагх!» засверкали изогнутые сабли и умбоны на монгольских круглых щитах. Наконечники копий в обрамлении кистей из конского волоса, склонились, выбирая жертву. В этот момент из леса по правому флангу конницы застрочил пулемет. Казалось, всадники наткнулись на невидимую стену. Пули прошивали сразу по два-три человека. Монгольские воины вместе с лошадьми падали десятками, за рядом ряд. Боевой порядок поломался. Правый край атакующей тысячи отстал, изогнулся, уперся в груды павших лошадок и наездников, остановился и стал разворачиваться в сторону новой угрозы. Тем временем левый фланг, прикрытый телами своих сослуживцев, добрался до стенки из щитов, копий и мечей. Но ослабленный удар не смог с ходу проломить наспех выстроенную оборону русских витязей и потому левый фланг увяз в рукопашной, не в силах — ни проскочить вперед, ни повернуть назад.
Однако, на пойму продолжали прибывать все новые и новые сотни и тысячи монгольских всадников, да по льду через реку, вслед за пронским князем с двумя-тремя десятками оставшихся в живых дружинников, скакало более тысячи.
Пулемет замолк, всадники приободрились. Лошади, увязая в снегу, понукаемые наездниками, устремились к лесу, охватывая полукругом то место, откуда бил смертоносный свинцовый шквал и на ходу засыпая кусты и окрестные деревья стрелами. Осталось сделать последний рывок в какой-то десяток саженей, но внезапно земля вздыбилась, разрывая на куски и лошадей, и наездников, сунувшихся в первых рядах. А спустя мгновение, раздался еще один оглушительный взрыв, унося сразу всю сотню, стремившуюся захватить пулеметчиков. Толстая береза, к которой была прикручена МОНка, сломалась, крона взлетела на несколько метров вверх и рухнула, придавив незадачливых степняков. Куски мяса, внутренности людей и лошадей, чьи-то руки, ноги, конские морды долетели до следующей сотни, идущей поддержать авангард. А шрапнель повалила и их первый ряд.
Едва уцелевшие степняки начали приходить в себя, пытаясь сообразить — что же тут произошло, как далеко в стороне от этого места вновь заговорил пулемет, выкашивая последние остатки наступающих сотен. В этот момент нервы монголов не выдержали и они повернули своих коней обратно. Глядя на их бегство, отступил и левый фланг, увлекая за собой всадников, атакующих по льду.
Всеволод Михайлович оглядел остатки дружин и ополченцев. В живых, точнее — в чуть живых, едва стоящих на ногах, оставалось меньше половины от тех, кто сюда пришел осенью.
— У ходим в лес! — крикнул он, заворачивая коня.
Воины князя, ведя за собой легкораненых и добивая тяжелых — лучше смерть, чем плен, сохраняя некоторое подобие строя и прикрываясь от стрел, опять во множестве падающих на головы, медленно двигались к лесу, удаляясь от реки.
Под князем в очередной уже третий раз пала лошадь — стрела угодила в шею. Всеволод выпрыгнул из седла, не дожидаясь пока конь свалится. Ближайший из дружинников тут же отдал ему свою, а сам пересел на степную, из тех, что во множестве метались по полю. Алый плащ, символ княжеской власти, за спиной Всеволода представлял собой набор красных лент разной ширины, на груди отсутствовали несколько пластин из бахтерца, глубокая вмятина на левом наруче. Тем не менее, Всеволод Михайлович казался самым бодрым из всего воинства, уверенно прокладывая путь и уводя остатки дружин.
Пулемет в лесу молчал. Лишь пару раз, когда монголы опять попытались построить боевой порядок и начать разгон в атаке на уходящие дружины, застрекотал короткими очередями, остановив их порыв. Как только атака останавливалась — умолкал и пулемет.
— Что ж не подготовились? — вместо приветствия спросил Александр Осадчий подъехавшего князя. — Специально ж бойца послал.
