Велеслав всё равно уязвлённым себя почувствовал.
— Хочешь сказать, что никакой лихоимец с ордынцем якшаться не станет, дел с ним не заведёт?
Усмехнулся Мировид горько, руку на плечо ему положил:
— Ты молод и горяч, а потому совета от старшего послушай: то верно, что люди по лицу да одёжке встречают, но провожать-то будут по делам. И коли во всём с тобой случившемся на кровь пенять будешь, которую не изменить и не спрятать, то столько путей-решений упустишь — не сосчитать.
Задумался Велеслав над его словами крепко. По всему выходило, что верно говорит: ведь сколько он за жизнь свою на сотоварищей ни злился, а всё ж таки не сидел в углу, судьбу свою кляня, в стражу пошёл, в тереме вон оказался...
— Прости, Мировид, и впрямь погорячился, — признал он наконец, — спасибо за науку.
— Тогда и славно, — десница воеводин кивнул, благодарность принимая, — мне отлучиться надо будет, а ты пока заметки о минувшем деле разбери, а то второй день руки не доходят.
Указал он на щит из досок сколоченный, на котором кусочки бересты висели, прибитые гвоздиками — экое дорогое удовольствие! [1] — и соединённые нитками, как тропами путеводными...
Ушёл Мировид, а Велеслав стал изучать, что же это за устройство такое дивное. На каждой бересте о ком-то из городских было писано: про сотника было, в самом центре, про Некраса, про Любомира даже. На каких-то даже рисунки были, махонькие, да узнаваемые. Из стражи много знакомых попалось. Под конец Велеслав и себя нашёл, повнимательнее прочитал.
Стражник Велеслав, сын кузнеца...
Нравится девкам
Отважен до безрассудства
Невежлив и невоспитан. Охоч до званий и почестей...
На последних строках Велеслав аж поперхнулся от возмущения: до позавчерашнего дня он лично с Мировидом не был знаком. Стало быть, кто-то наплёл про него такую околесицу?!
Только приписка малая в конце, впопыхах сделанная, успокоила:
Ставит данное слово превыше лёгкой наживы
В том только себя винить, что увлёкся, не заметил, как дверь открылась, а потому, когда кто-то рукой плеча коснулся, вздрогнул и развернулся резко, бересту уронив.
— Ох, и напугала ты меня.
Варвара рассмеялась, весело так, беззаботно.
— Так ты на щеколду изнутри в следующий раз запирай. Ладно я, а вдруг тать какой бы забрался?
Промолчал Велеслав, ошибку свою признавая, но озвучивать покаяние не торопясь. Да Варвара всё и так без слов поняла:
— Да не кручинься ты, все, кто первый день в тереме жуть какие рассеянные становятся. Я даже одно время думала, порча какая. Потом пройдёт.
Венец золочёный красил её не меньше, чем простая лента, даже стати добавлял, что ли, но вот в сарафане городском всё равно она как будто милее казалась...
Варвара тем временем бересту подняла, прищурилась, чтобы лучше видеть:
— До чего ж забавно сначала со слов чужих суждение составлять, а потом воочию увидеть.
— Ну и как? Правду сказывали, аль нет?
— Ещё какую правду — невоспитанный и есть.
Захихикала Варвара, глядя, как брови его нахмурились.
— Может и так, да только и ты не лучше, — но таки придумал Велеслав, чем ответить. — Чуть что — сразу руки распускаешь.
Ждал, что спорить начнёт, но нет, лишь позубоскалила:
— Ну надо же, какое у нас трогательное единодушие. А раз так, давай что ли чего полезное сделаем?
И другой листок со щита сорвала, третий. Стала по стопкам раскладывать: стражу к страже, городских к городским...
В четыре руки быстро управились, доски освободили.
— Хорошо, что ты здесь, — промолвила Варвара в конце. — Я тут не могу целыми днями крутиться, батюшка вечно меня потеряет и весь терем на уши поставит. Было бы из-за чего, куда я из-за забора денусь! А Мировиду самому тяжко всё в порядке содержать, то одно валяется, то другое под сундук закатится...
— А ты, значится, давно ему помогаешь?
— Уж год почти. Помню, отец мне нянюшку новую назначил, а сам на охоту уехал дней на несколько. И эта грымза старая решила, что уж она-то воспитает из меня княжью наследницу. Сколько я от неё наслушалась — вспоминать тошно. И что вышиваю-то я плохо, и спину держу недостаточно прямо... ну я и сбежала тогда, а Мировид меня нашёл, да не выдал. Батюшке я, конечно, на нянюшку нажаловалась, в тот же час со двора погнали. Но ежели бы у Мировида не пересидела, за те дни она бы из меня всю душу вытрясла. С тех пор стараюсь подсобить ему, чем могу. Раньше всё с грамотами возилась, только в эту ярмарку смогла на вылазку напроситься — всё боялся, не пускал.
В былые дни Велеслав бы непременно ляпнул что-то вроде: «и что бы ты без меня делала?». И был бы прав, между прочим. А тут вот не захотел на её фоне приосаниться, наоборот, хорошее что-нибудь сказать потянуло:
— Для первого раза у тебя очень неплохо получилось.
— Вот ведь льстивый лис, — усмехнулась Варвара. — Не хуже меня же знаешь, что одна осталась бы я сначала без денег, потом без сластей.
— Но, — добавила чуть погодя, — раз ты у нас такой герой, подсоби ещё с кое-чем. Лавочку подержи, у неё ножка шатается, а я бересту куда следует разложу.
Так и сделали: Варвара на лавку птичкой вспорхнула, стопочки на полку пристроила. Да вот когда спускаться стала — оступилась она, чуть костями не загремела об пол, ежели бы Велеслав её под рученьки не подхватил.
— Пакость проклятущая, — Варвара лавочку сапожком изволила пнуть, но тихонечко, чтобы палец не отбить. — Через раз с неё падаю, держи — не держи. Заменить бы давно, да то Мировиду некогда, то я забуду...
А потом вдруг обернулась, по плечу погладила, приятно так:
— Зато когда здесь ты, хоть пятки не отбила! Ты просто лучший напарник, которого только вообразить можно!
— Так значит вот кто я
