Прошло несколько дней, прежде чем я пришла в себя после плавания, а Раймунд уже торопил ехать. Для меня снарядили отдельную повозку. Это должно было немного облегчить дорожные трудности, вообще же мое положение встречает понимание без раздражения и насмешки. Все было готово, но я совершенно разболелась. Лицо раздулось, как подушка, а мочи стало отходить намного меньше. Это один из самых грозных признаков нездоровья будущей матери, и решено было оставить меня в покое. Зира — по-истине бесценный человек, вот уж не знаю, что бы я делала без нее, потребовала отправить Раймунда и Товия в Иерусалим. Оба одержимы крайним нетерпением, а нам не следует спешить. Один из слуг должен был остаться с нами, и Зира, естественно, выбрала лучшего. Она уже накупила полотна для будущего младенца, а мне объявила, пока Раймунд с испуганным лицом будет расхаживать рядом, она ни за что не может поручиться. Он волнуется так, будто именно ему предстоит рожать.
Я просила Раймунда следовать своему назначению, как я намерена следовать своему. Наше прощание — впервые за много лет было трогательным. Я с трудом заставила себя оставаться спокойной, чтобы не разрыдаться. Хоть вид мой теперь настолько жалок, что я даже не хочу смотреть на себя в зеркало (а Зира к тому же считает, что это — дурная примета). Даже Товий расстался со мной по доброму. С тем они отправились.
А мы перебрались на окраину Яффы. Здесь живут общиной несколько сестер из Амальфи. Они занимают небольшое подворье, и держат комнаты для таких, как я, нуждающихся в помощи. Вообще же, женские монастыри здесь большая редкость, чем в Европе, ведь послушникам приходится браться за оружие. Но женский греческий монастырь есть под Иерусалимом, и сестры рассчитывают, что скоро придет очередь еще одного латинского.
Настоятельница уже обсуждала этот вопрос с Болдуином и епископом. Согласие получено, остается выбрать место. Разговоры об этом не утихают во время трапез. Я бесконечно благодарна доброму отношению к себе, несмотря на некоторые расхождения в обряде, которые отличают нашу армянскую церковь. За время жизни на родине мужа я научилась следовать своей вере, не привлекая к себе особого внимания. Хуже обошлись с Зирой. Она — язычница и, согласно правилам, должна покидать монастырь с заходом солнца. Но Зира проявила обычную ловкость. Она устроилась помогать в саду. Добрая настоятельница дала ей работу из сострадания к нашему положению. Так она смогла примирить монастырские правила с милосердием. Наш слуга вернулся из Иерусалима с известием, что Раймунд добрался благополучно. Муж встретил в городе Артенака — своего старого знакомого и Франсуа. Это отрадное известие я восприняла спокойно. Мои заботы сошлись на себе самой. Я уже не могла встать на колени и преклоняла их в меру, чтобы не стеснять непомерно раздутый живот.
Когда пришло время, Зира была неотлучно при мне и постоянно давала пить какую-то настойку. Я обессилела, и едва все закончилось, впала в долгий сон. У меня мальчик, в чем я была уверена по тому, как он двигался в животе. Более всего помогла молитва. Не было лихорадки и повреждений, которые случаются при поздних родах. Вместе с настойкой Зира давала мне нюхать табак, а когда я собиралась чихать, крепко сдавливала пальцами ноздри. Толчок от чиха позволял выталкивать плод. Рекомендую это врачам, которые теряются в подобных обстоятельствах. Свое бездействие они оправдывают упованием на Господа, но по опыту могу сказать, собственные усилия не бывают лишними.
Молока у меня было много. Зира готовила для меня особое питье и еду и гоняла на базар нашего слугу, который таким образом искупал прежнее безделье. Тот сбился с ног и готов был взяться за любую мужскую работу, лишь бы избежать женской. А нашим заботам нет числа.
Когда я впервые вышла к общему столу, сестры смеялись и шутили, что ребенок появился от чиха. Пожалуй, они готовы шутить на эту тему гораздо свободнее, чем следует в их положении. Впрочем, теперь, когда все закончилось благополучно, их шутки служат добрым предзнаменованием. Я еще не придумала имя ребенку и пытаюсь угадать желание Раймунда. Время терпит.
На днях, сидя в монастырском саду, я услышала разговор, не предназначенный для чужих ушей. Сестра, на которой лежат хозяйственные хлопоты, обсуждала дела с настоятелем мужской обители, расположенной неподалеку. Здешние нравы это позволяют. Обсуждали закупки для здешних нужд. Их, несмотря на скромную жизнь, набирается немало. Даже продуктами здесь запасаются впрок. Говорили о торговой компании, которая оказывает такие услуги. Компания эта, как я услышала, находилась в Марселе и, помимо прочего, перевозит новых переселенцев. Достаточно сказать, что у них не нужно платить за корабль, и я еще раз вспомнила о венецианцах, готовых отобрать у паломников последние гроши. Говорили, что марсельцы испытывают денежные затруднения и не так надежны, как прежде. Я слушала с полным безразличием, пока не прозвучало имя Зеленый петух. Эти слова по понятным причинам взволновали меня. Место, где я сидела, было укрыто деревом, ребенок крепко спал — он вообще отличается спокойным нравом — а я старалась не пропустить ни слова. Настоятель жаловался, что компания не поставила оплаченный товар, и ему пришлось спускаться в город, в контору. Там он узнал, что компания потерпела большие убытки и намерена продать товар со складов, чтобы расплатиться с наиболее требовательными кредиторами. По-видимому, они не смогут удовлетворить всех, и это неизбежно сулит разорение. Поэтому настоятель советовал моей хозяйке поторопиться и получить свое. Пока они сокрушались о ненадежности здешних порядков, я предалась печальным воспоминаниям. Их счета куда менее значительнее моих. Эти люди убили моего отца, ограбили наш дом, разлучили нас с братом. Моя судьба могла сложиться счастливее. Так что их нынешнее разорение не показалось мне достаточным наказанием.
Вскоре я узнала, что сестра-хозяйка отправляется в город за покупками. Я уже могла ненадолго оставить сына и решила этим воспользоваться. Сестре я объяснила, что собираюсь со скуки ненадолго выйти в город. Она — добрая женщина, умеющая, однако, хорошо считать. Мне помогли одеться соответственно, никому не придет в голову приставать к монахиням. Наша обитель находится в верхней части города, внизу, ближе к морю, земля застроена плотно, сверху видны крыши и длинные каменные изгороди. Улицы укрыты от солнца, темны и приходится пробираться наощупь, держась друг за друга среди грязи и зловонных испарений. Хорошо, что моя спутница знает дорогу в этих мрачных местах. Но какое счастье — увидеть сверкающую синеву моря. Оно проявлялось все чаще, пока, наконец, каменные лабиринты не распахнулись, и мы оказались на площади. Был полдень. Ветер с моря холодил лица. Солнечный свет, крики чаек и человеческие голоса были наградой после трудной дороги. Все здесь для меня ново. Каменный причал выдается в открытое море длинным языком и с обеих сторон заставлен судами. С пристани на площадь непрерывно съезжают повозки с грузами. Толчею создает множество людей, которые машут руками, спорят и орут. Более пестрой и возбужденной толпы мне не приходилось видеть. Но среди купцов это — обычное дело. Я своими глазами видела, как христианин торговался с мусульманином, причем каждый клялся своим богом, а имя Христа мелькало вперемешку с именем Магомета. Были здесь и евреи. Я узнала их по остроконечным шапкам и манере вертеть во все стороны головой. Похоже, они чувствуют здесь себя хозяевами. После того, что я знаю об их унижениях, это наблюдение кажется мне удивительным. На родине Раймунда праздник Светлого Воскресения начинается с крепкой оплеухи, которую местный господин отвешивает еврею прямо на паперти. Там это никого не смущает, в первую очередь, самого еврея, которого для такой цели специально готовят его же соплеменники. Он подбирает сбитую ударом шапку и уходит, пятясь задом, кланяясь и бормоча себе под нос. Несмотря на мое равнодушие к этому народу, это зрелище вызывало у меня протест и напоминало, что я тоже чужая в этих краях. А здесь торговля уравнивает всех, и евреи находят свою выгоду. Мой отец всегда ценил их способности в торговом ремесле. Они были его соперниками, но в его отношении к этому народу не было ничего предосудительного.
Мы обошли площадь. Сестра-хозяйка должна была подыскать ткани для нужд обители. Их легко можно было приобрести в ближайших лавках, но мы надеялись на случай. Иногда товар удается купить прямо с корабля, а, учитывая наши аппетиты, это сулило немалую выгоду. Мы отыскали знакомого — шумного толстяка, на котором, несмотря на жару, было наверчено столько красной, розовой, желтой и голубой ткани, что хватило бы на десяток модниц. Сестра объяснила, что так он демонстрирует товар. Показывать его посреди улицы запрещено, для этого есть специальные места. Вместо носа у нашего торговца зияла дыра, и при разговоре он выдувал из нее звуки, на которые способна только морская раковина. Мы обещали ему хорошее вознаграждение, и он заторопился, изображая наибольшее усердие, какое можно получить за деньги. Сестра рассказала, что этот человек поплатился за мошенничество. Он пытался тайком вывезти из пределов Восточной империи груз кошенили. Византийцы охраняют секрет окраски тканей не менее тщательно, чем военные приготовления. Тем более, кошенили, которую, по слухам добывают из каких-то особых насекомых. Так что наказание этого человека было весьма суровым. Ему вырвали ноздри и несколько лет продержали в тюрьме. Теперь он старается мелкими услугами заработать на стакан вина и насладиться нынешней жизнью взамен прежней.
