Теперь нам предстояло ждать очереди на разгрузку. Впрочем, плаванье настолько утомило всех, что о вынужденном отдыхе мы узнали без огорчения. Кто мог тогда знать, какой бедой обернутся эти несколько дней?
Мне не хочется говорить, но по справедливости следует признать, что Товита сама стала жертвой затеянного ею соперничества. Не успев оправиться от болезни, она обильно стала пользоваться пудрой, белилами и румянами, которыми запаслась в Венеции. Мне, озабоченной нынешним положением, было смешно и грустно наблюдать за проявлениями ее ревности и жеманства. Раймунд не настолько искушен, чтобы замечать мелочи, которые женщине бросаются в глаза. Товий, сдружился с моряками и не отходил от них, она же стала за двоих требовать внимания Раймунда и, конечно, захотела, чтобы он свозил ее на берег. Мой муж, смутившись, предложил мне поехать с ними, но я предпочла этого не делать. Зира, которая распоряжалась теперь решительно всем, и слышать не хотела ни о каких прогулках. Пока же мне приходилось вдыхать запах серы, благо, я целые дни проводила на палубе, в укрытии от солнца, и подставляла лицо ветерку, доносящему свежесть близкого леса. Раймунд с Товитой отправились вдвоем, здешние лодочники предлагают услуги всем желающим. Наши попутчики из бережливости или, подобно мне, из других соображений предпочли провести этот день на борту. Вечером смущенный Раймунд привез мне вышитую золотой нитью голубую ленту, которую я могу носить вместо пояса. Женщины этого острова славятся рукоделием. Остальным, по-видимому, воспользовалась Товита. На следующий день, когда желающие последовать примеру Раймунда собрались у борта, с берега ударил колокол. Живя в детстве возле церкви, я научилась различать его язык, такой же разный — праздничный, озабоченный или печальный, как человеческие голоса. Сейчас этот голос звучал тревожно. Увы, я не ошиблась, достаточно было глянуть на нашего капитана. Он поспешно отогнал от корабля лодки и запретил даже издали общаться с местными зазывалами. Колокол звучал, не переставая, а вечером мы наблюдали две монашеские процессии с крестами во главе. Было очень жарко, запах серы стал невыносим, а капитан к тому же приказал открыть отверстия в палубе, через которые густо повалил дым. Мы роптали, но капитан не обращал внимания. Хорошо было видно, что берег, вчера еще густо заполненный людьми, сейчас опустел. Мимо нас в море ушли несколько кораблей, они торопились покинуть остров, не дождавшись разгрузки. Так мы узнали, на острове вспыхнула болезнь, есть умершие. Наш капитан колебался. Видно, ему очень хотелось сбыть груз, тем более, что очередь поредела. Последние сомнения исчезли на следующее утро. Колокол теперь не утихал. Вновь потянулись процессии, к которым добавились груженные доверху повозки. Солнце жгло пуще вчерашнего, но глаза меня еще не подводят. На мысу, замыкавшем дальний край гавани, монахи принялись за работу. Объяснения были лишними. Корабли один за другим спешили в море, мы еще медлили, окутанные серными парами, но команда требовала уходить.
Обычная наблюдательность, отвлеченная зрелищем похорон, вернулась ко мне, и я с опозданием увидела то, что должна была заметить раньше. Товиты не было на палубе, хоть сошлись все, даже наши таинственные пассажиры. По бледному лицу Раймунда я догадалась, Товита больна. У нее был сильный жар и понос, будто она объелась горьким огурцом колоквинтом. Раймунд был растерян, но я потребовала немедленно доложить капитану. Отсутствие Товиты было бы непременно замечено, ведь только они были на берегу. Тридцать раз я была права, что бы ни думал об этом мой муж.
Капитан приказал, чтобы Раймунд неотлучно находился с Товитой, отдельно от всех остальных, но прежде несколько раз прошел сквозь серные пары и повторял это ежечасно. Подобной участи не избежали и остальные, тут капитан был менее жесток, иначе мне пришлось бы выбирать между смертями от кишечных колик или удушья. А Раймунда отвели к Товите. Снаружи к ним был приставлен моряк, который должен был снабжать их водой и всем, что понадобится. Никому из нас капитан не доверился. Кроме того, он приказал засыпать вход в каюту известью, а все, что исторгнет организм, выбрасывать в море руками Раймунда. Остальным было велено оставаться на палубе. Только ночью мы смогли вернуться в свои каюты.
Благодаря счастливой судьбе и принятым предосторожностям, никто больше не заболел. Жизнь Раймунда я вымолила у Бога. Все это время не уставала просить Его сохранить мне мужа. Видит Бог, я просила и за Товиту. Но она умерла. Ее погребли в море на следующий вечер. Капитан запретил подходить к телу. Двое монахов, плывущих, как и мы, в Святую Землю, прочли молитву. Остальное выполнил Раймунд. Лицо Товиты высохло, кости будто готовы прорвать кожу, глаза запали, глазницы казались ямами. Она была сама Смерть, как я видела ее в одном манускрипте. Голова, как деревянная, стучала о палубу, пока Раймунд пеленал тело. Потом он привязал камень, который должен был отправить Товиту на дно. Для придания устойчивости на судне всегда есть запас камней. Мы наблюдали издали. Крест, который подносили к губам покойной, капитан приказал положить в саван. Раймунд взял тело и на веревках опустил его в море. Медленно, как будто прощаясь, оно стало уходить в глубину, пока не исчезло совсем. Капитан отправил Раймунда под замок, где тот пробыл еще три дня под неусыпным надзором. Таков порядок. Раймунд трудно пережил горе и, когда присоединился к нам, голова его поседела.
Этих печальных дней хватило, чтобы миновать открытое море и приблизиться к Яффе. Пассажиры встретили окончание плавания с облегчением. Нужно было видеть восторг при виде Святой Земли. Люди стояли на коленях и обливались слезами, которых хватило бы на небольшой дождь. Я же пребывала в странном спокойствии. Не из равнодушия, а потому что забота о будущей жизни приучила меня к взвешенности собственных желаний. Я твердо знаю, в моей судьбе нет ничего случайного. Следуя за Высшей волей, я обязана быть внимательной и угадывать оставленные для себя знаки. Так я и поступаю.
Море было спокойным, мы легко миновали страшные камни у входа в гавань. На берег сошли без помех, если не считать мои собственные. Можно представить себе женщину с заметным животом, не умеющую плавать. Я не стала перешивать платья, а сделала простой балахон, в котором могу сносно передвигаться.
Нас теперь четверо — Раймунд, Зира, Товий и я. С Раймундом еще двое слуг — исполнительных, но довольно ленивых, я чаще вижу их затылки, чем лица. Товий мало изменился со смертью матери. Он остался таким же равнодушным ко всему, что не касается развлечений. Раймунд, сойдя на берег, ожил. Возможно, к нему, как и ко мне, возвращаются ощущения давней молодости. За прошедшие годы Яффа преобразилась, это уже не один, а два или три города. Гостиницы не пустуют ни дня. Так много народа отправляется отсюда вглубь Палестины. Конечно, заметны различия в сравнении с Венецией. Там царят самодовольство и пресыщение, а здешние люди одержимы возвышенными стремлениями. Иначе не стоило покидать родину. Но искушения здесь особенные. Из этих мест берут начало многие ереси, и о явлениях, которые в Европе потребовали бы ладана, здесь судят спокойно. Если в Европе более угождают собственному желудку и сребролюбию — вот главные демоны, смущающие христианина, то здесь более рассуждают о природе человеческих добродетелей и проявлениях божественного, причем в спорах каждая сторона непримирима. В первый же вечер я услыхала, что демоны властвуют над миром, ангелы сброшены на землю, а все мы отделены от ада слоем земли не толще ручки от лопаты. Потому землетрясения разрушили здесь храмов больше, чем в любых местах, а полчища язычников множатся, как саранча.
Теперь вернусь к описанию наших будней. Деньги, которые сберег для нас генуэзец, оказались весьма кстати, и мы сняли пристойную комнату в итальянской гостинице, чтобы передохнуть перед тем, как двигаться дальше. Муж мой, однако, проявлял большое желание быстрее добраться до Иерусалима. Корабли приходят в Яффу ежедневно, и столь же часто вглубь страны отправляются караваны. Передвигаться в одиночку способны лишь странники и божьи люди, которые не имеют за душой корки хлеба. Впрочем, их часто убивают и без всякой выгоды. Но теперь путешествовать стало спокойнее. Христианские рыцари рассеяли отряды грабителей, а уцелевших отогнали от дорог и, главное, сопровождают своих до самого Иерусалима. Хоть и тут язычники не успокаиваются. Несколько лет назад они совершили неожиданный набег на Яффу, разграбили и подожгли много домов, прежде чем наши опомнились и вышибли их из города. К таким неожиданностям здесь привыкли. Но дорога все же стала безопаснее. Обо всем этом нам рассказал хозяин гостиницы, он здесь многие годы и может судить основательно.
Прошло несколько дней, прежде чем я пришла в себя после плавания, а Раймунд уже торопил ехать. Для меня снарядили отдельную повозку. Это должно было немного облегчить дорожные трудности, вообще же мое положение встречает понимание без раздражения и насмешки. Все было готово, но я совершенно разболелась. Лицо раздулось, как подушка, а мочи стало отходить намного меньше. Это один из самых грозных признаков нездоровья будущей матери, и решено было оставить меня в покое. Зира — по-истине бесценный человек, вот уж не знаю, что бы я делала без нее, потребовала отправить Раймунда и Товия в Иерусалим. Оба одержимы крайним нетерпением, а нам не следует спешить. Один из слуг должен был остаться с нами, и Зира, естественно, выбрала лучшего. Она уже накупила полотна для будущего младенца, а мне объявила, пока Раймунд с испуганным лицом будет расхаживать рядом, она ни за что не может поручиться. Он волнуется так, будто именно ему предстоит рожать.
