– Игорь, – неуверенно позвала я. Он не ответил. Пару секунд потоптавшись на месте, я зябко поежилась – после коридоров здешняя прохлада ощущалась отчетливо – и еще неуверенней приблизилась к мужчине. А потом как-то вдруг решилась и осторожно обняла его. Сразу стало теплее, уютнее и даже как будто легче дышать. – Не сердись, – тихо попросила я. Извинилась бы, если бы понимала, на что именно он так обиделся. Не обещать же, в самом деле, больше никогда и ни с кем не разговаривать!
– Я повел себя как полный кретин, да? – со смешком спросил он.
– Ну… не самым умным образом, да. – Я не удержалась от облегченного вздоха. По крайней мере, он явно больше не злился и был настроен на разговор, а все остальное уже мелочи. Одержимый оставил полюбившуюся опору, обернулся ко мне, обнял за плечи. – Что тебя так разозлило? – уточнила я, окончательно осмелев, и чуть отклонилась назад, чтобы заглянуть ему в лицо. – Объятья и поцелуй в щеку?
Ротмистр в ответ как-то странно поморщился, отстранился и принялся расстегивать китель.
– По лбу бы дать тому, кто тебя сюда приволок в таком виде, – вместо ответа проворчал он.
– Во-первых, за покушение на наследника престола полагается смертная казнь, а во-вторых, тут же… пледы есть, – закончила я, когда плечи уже накрыл неожиданно тяжелый черный мундир, хранящий тепло чужого тела и чужой запах, а Ветров остался в рубашке.
Интересно, я когда-нибудь привыкну в общении с этим человеком не быть последовательной, а начинать сразу с главного? Есть подозрение, что ждать появления у Ветрова терпеливости и умения выслушать можно будет до конца жизни и в итоге так и не дождаться.
– Ну и черт бы с ними, – поморщившись, отмахнулся он. Потянул меня к ближайшему дивану, уютно и уже вполне привычно устроил у себя на коленях. Лоза отзывалась на каждое движение тихим ворчливым поскрипыванием, и это почему-то было приятно.
– Ты так и не ответил. Чем мы с Полонским так тебя прогневали? – уткнувшись носом ему в шею, упрямо уточнила я.
– Ты никогда не улыбалась мне так. Смотрела ему вслед, и… Извини. Я понимаю, друг детства, – мрачно проговорил он.
– Ничего ты не понимаешь, – я вздохнула. – Дурак. Я о тебе думала. А Миша говорил, что очень рад за меня, что не помнит меня такой счастливой, и звал в гости. Нас обоих, потому что хотел с тобой познакомиться и пригласить стать крестными ребенку, которого ждет его жена.
– Действительно дурак, – глубоко вздохнул Одержимый через пару секунд, крепко прижимая меня к себе. – Ты не сердишься?
– Почти начала, но не успела, – ответила я после небольшой паузы, решив воспользоваться поводом перейти к интересующей теме. – После твоего ухода я имела весьма… познавательный разговор с одной малоприятной особой. Графиней Ремезовой.
Реакция на эти слова оказалась весьма показательной. Одержимый замер, будто окаменел, и через пару мгновений очень тихо сквозь зубы поинтересовался:
– И что эта… женщина тебе наговорила?
– Немного, – уклончиво ответила я. – Но мне хватило, чтобы понять, насколько сильно я не желаю с ней общаться, – пояснила как могла мягко. Сейчас мне было немного неловко за ту вспышку ярости – не потому, что вдруг изменила мнение относительно этой особы, а потому, что признавала справедливость слов Измайлова. Графиня определенно не стоила таких эмоций. – К счастью, своевременно подоспел Лев Анатольевич, и ничего непоправимого не случилось. Я сделала вывод, что вы были хорошо знакомы с графиней, но Измайлов порекомендовал спросить у тебя напрямую. А еще Их Высочество просили передать, что не против, если ты поделишься со мной фактами об Одержимых.
– Сколько я всего пропустил, – пробормотал Ветров.
– Полагаю, если бы ты был рядом, ничего этого не случилось бы.
– Я это и имею в виду, – угрюмо хмыкнул он.
– Тем не менее я рада, что обстоятельства сложились именно так, – я пожала плечами. – По крайней мере я буду знать, почему Одержимым тяжело с остальными людьми, и лучше тебя понимать. Танцы на минном поле, знаешь ли, очень утомляют, а с тобой это случается регулярно.
– И ты решительно настроена на допрос, прямо здесь и сейчас? – усмехнулся он.
– Место не хуже прочих. По крайней мере, здесь никого нет. Или ты полагаешь, что нас кто-то подслушает?
– Это вряд ли. А если и подслушают, не думаю, что узнают нечто новое.
– Тем более, – удовлетворенно кивнула я. – Игорь, ты ведь и сам понимаешь, что это необходимо. Тебе же станет легче.
– Ну, раз того же мнения придерживаются и Измайлов, и цесаревич, кто я такой, чтобы спорить? – хмыкнул он. – С Одержимыми… все проще, чем кажется. Такому большому механизму, как Империя, нужна смазка, а смазкой государственной машине во все времена служит кровь – в прямом ли, переносном смысле, неважно. Одержимые служат именно ей. «Половина души – Империи, половина души – Императору, для себя – честь, верность и отвага», – нараспев явно процитировал он. – Это не просто слова клятвы, это смысл и вся суть нашей жизни. Здесь даже иносказательности никакой нет. Наличие у человека души – это объективный факт, и когда мы к кому-то крепко привязываемся, по-настоящему любим, ее части переходят к объекту этих чувств. Только у Одержимых, в отличие от остальных людей, этот процесс происходит осознанно, порой даже контролируемо. Сложно объяснить словами тому, кто не способен увидеть. Эти осколки, на которые мы разделяем себя, никуда не исчезают, продолжают жить и умирают только с новым владельцем. Я именно это имел в виду, когда говорил о твоем отце. Пока ты жива, часть его живет с тобой. Это нормально и естественно, просто не всем полезно об этом задумываться и, главное, точно знать.
– Поэтому все скрывается? – ошарашенно пробормотала я.
– В некоторой степени. Но главное, ты представляешь, как можно все это перевернуть и каким чудовищем выставить Императора?
– Почти дьявол, паразитирующий на чужих душах, – проговорила я. – Но что происходит с Одержимыми, когда умирает очередной Император? Вы окончательно лишаетесь половины души?
– С этой частью все не совсем так, как в иных случаях, – осторожно подбирая слова, принялся пояснять мужчина. – Наша присяга приносится некоему символу законного правителя, а не конкретному хорошо знакомому человеку. И после его смерти она переносится на наследника. А в случае спорной ситуации, как было с прабабкой нынешнего Императора, – на самого достойного. Поэтому у нас очень сложно провести государственный переворот или устроить свару вокруг престолонаследия: для этого сначала нужно вырезать всех Одержимых, потому что за законного наследника каждый из нас будет стоять до последнего.
– И среди Одержимых действительно не бывает предателей и сомневающихся? – уточнила я достаточно известный и распространенный факт.
– Одержимыми становятся только те, кто готов к такому шагу и такой жизни. Благодаря чертам характера, моральным установкам, чему-то еще, составляющему личность. Некоторые уже рождаются с этим, большинство приходит к этому в разные моменты жизни, и никто из нас не жалеет о собственной участи и не хотел бы для себя другой. Мы, можно сказать, как один одержимы жаждой сохранить Империю и готовы за нее бороться. Вот только тем, кто пожелает использовать это знание, будет плевать на реальное положение вещей, а скандал можно раздуть грандиозный. Мы же способны на многое, но не всемогущи.
– И как это связано с отсутствием женщин-Одержимых?
– Понятия не имею, – пожал плечами Игорь. – Мы на самом деле очень многого не знаем о собственной природе. Откуда взялся самый первый? Почему вдруг в какой-то момент времени вообще возникло такое явление, почему стало массовым, как происходит превращение и по какому точно принципу? С женщинами… наверное, какое-то свойство психики. У вас она значительно более гибкая и выносливая. В конце концов, среди женщин и маньяков почти не бывает, – хмыкнул он.
– Равно как и гениев, – медленно кивнула я, соглашаясь. – А откуда берутся все ваши странные способности? Ходить между мирами и все прочее. Этого ты тоже не знаешь?
– Частично. Свято место пусто не бывает, – усмехнулся ротмистр. – А у Вселенной тоже есть душа. Во всяком случае, у нас сложилось именно такое представление о той сущности, которая заполняет освободившееся пространство, хотя подробностей мы не знаем и способов исследования ее так никто и не придумал. Впрочем, она дружелюбно-пассивна, не доставляет неудобств, очень пластична и весьма послушна, но в какой-то мере нас можно назвать одержимыми и в библейском смысле этого слова. Я же говорил, это очень точное название.
– И не страшно? Впускать в свою душу нечто, чего вы совсем не знаете и не понимаете?
– Мы порой не знаем и не понимаем окружающих людей, это же не мешает впускать в свою душу их, – логично возразил мужчина. – А это нечто… его невозможно осознать и понять, но, мне кажется, им движет что-то, похожее на созерцательное любопытство, и это не самый худший вариант.
