– Grandpere, пожалуйста, – начала я, но дед шагнул вперед и с поразительной ловкостью схватил меня за левую лодыжку. Я завизжала, увидев, что он обмотал вокруг моей ноги что-то похожее на велосипедную передачу, а потом пропустил эту цепь внизу вокруг ножки кровати. Я слышала, как он защелкнул замок. Потом он выпрямился.
– Вот, – заявил он. – Это должно помочь привести тебя в чувство.
– Grandpere… отпусти меня! Старик отвернулся.
– Еще будешь благодарить меня, – пробормотал он. – Благодарить меня.
Он, спотыкаясь, вышел за дверь и оставил меня истерически рыдающей от ужаса.
– Grandpere! – вопила я. Мое горло болело от напряжения и слез. Я перестала кричать и прислушалась. Послышался какой-то шум, будто дед оступился и скатился вниз по лестнице. До меня донеслись его проклятия, а потом я услышала еще стук и звук ломающейся мебели. Через некоторое время все стихло.
Потрясенная тем, что сделал мой родной дед, я была способна только лежать и рыдать, пока не почувствовала себя так, будто моя грудь набита камнями. Дед был хуже, чем болотное животное, он был чудовищем, потому что болотные животные никогда не бывают такими жестокими по отношению к себе подобным, подумала я. Вот до чего могут довести человека виски и пиво.
Я заснула от изнурения и страха, жадно принимая дремоту как возможность бегства от кошмара, подобного которому я не могла даже и вообразить.
Когда я проснулась, мне показалось, что я проспала много часов, но на самом деле не прошло и двух. И, к сожалению, случившееся не оказалось просто ужасным кошмаром, потому что, как только я пошевелила ногой, загремела цепь. Я быстро села и попыталась сдвинуть ее с лодыжки, но чем сильнее я тянула, тем глубже и острее она впивалась в кожу. Я застонала и на какой-то момент закрыла лицо руками. Если дед оставит меня привязанной таким образом на целый день… если я просижу так до прихода Бастера Трао, то буду совершенно беззащитна и беспомощна.
Леденящий озноб пронзил мое сердце, словно по нему пропустили электрический ток. Я не могла припомнить, чтобы когда-либо испытывала подобный ужас. Я прислушалась. В доме все было тихо. Даже ветер лишь слегка заставлял потрескивать стены. Казалось, время застыло на месте и я будто попала в ловушку в центре урагана, и он вот-вот разразится над моей головой. Я глубоко вздохнула и попыталась хоть немного успокоиться, чтобы быть в состоянии рассуждать здраво. Затем я осмотрела цепь и исследовала ее на всем протяжении вплоть до ножки кровати.
Волна облегчения захлестнула меня, когда я увидела, что дед Джек в своем пьяном угаре просто обмотал цепь вокруг ножки кровати и замкнул ее, забыв, что можно поднять кровать и сдвинуть цепь вниз. Я изогнулась так, чтобы спустить свободную ногу на пол, затем неуклюже, причинив себе боль, подтянула вторую ногу так, чтобы ослабить цепь. Мне потребовалась вся моя сила, но кровать все же поднялась, и я стала потихоньку подталкивать цепь вниз до тех пор, пока она не упала с ножки кровати. Я выпутала ногу, стертая лодыжка была красной и болела. Осторожно, стараясь не шуметь, я положила цепь на пол. Затем подняла свой чемоданчик с одеждой и дорогими мне вещами, вынула из-под матраса деньги и подошла к двери спальни. Я только чуть-чуть приоткрыла ее и прислушалась.
Все было тихо. Бутановый фонарь внизу слегка подрагивал, бросая тусклый свет и заставляя искаженные силуэты танцевать на лестнице и стенах. Дед спит в комнате бабушки Катрин? Я решила не проверять и вместо этого выскользнула из своей спальни и на цыпочках прокралась к лестнице. Но как бы мягко я ни ступала, деревянные половицы все же скрипели. Будто дом хотел предать меня. Я остановилась, прислушалась и продолжала свой спуск по лестнице. Когда я достигла последней ступеньки, я остановилась и прислушалась вновь. Затем двинулась вперед и увидела дедушку Джека распростертым на полу перед входной дверью. Он громко храпел.
Я не хотела рисковать, перешагивая через него к парадной двери, поэтому повернула в заднюю часть дома, но остановилась на полпути в кухню. Нужно было сделать еще кое-что: в последний раз взглянуть на портрет бабушки Катрин, написанный мной и висящий в гостиной. Я тихо вернулась обратно и остановилась в дверях комнаты. Лунный свет, лившийся через незакрытое окно, освещал портрет, и на мгновение мне показалось, что бабушка улыбнулась, что ее глаза были полны счастья, потому что я выполняла данное ей обещание.
– До свидания, Grandmere, – прошептала я. – Когда-нибудь я вернусь на протоку и возьму твой портрет с собой, где бы я ни была.
Как бы мне хотелось сейчас обнять и поцеловать ее. Я закрыла глаза и попыталась представить себе, как делала это в последний раз, но тут дедушка Джек застонал и повернулся на полу. Я не шелохнулась. Его глаза открылись и вновь закрылись. Если он и видел меня, то, возможно, подумал, что это во сне, потому что не пробудился. Не теряя ни секунды, я повернулась и быстро, но уже спокойно прошла через кухню и вышла через заднюю дверь. Затем я поспешила обогнуть дом и направилась к выходу со двора.
Дойдя до дороги, я остановилась и посмотрела назад. Что-то нежное и горькое застряло у меня в горле. Несмотря на все, что произошло и что могло бы случиться, мне было больно покидать этот дом, которому были знакомы мои первые шаги. В этих простых старых стенах мы с бабушкой Катрин столько раз вкушали нашу скромную пищу, вместе пели и вместе смеялись. На той галерее она раскачивалась в своей качалке и рассказывала мне историю за историей о собственной юности. Наверху, в той спальне, она нянчила меня маленькую, когда я заболевала, и рассказывала мне перед сном сказки, с которыми я засыпала и видела приятные сны, и всегда чувствовала себя в безопасном, в надежном коконе из обещаний, который бабушка свивала своим нежным голосом, глядя на меня такими любящими глазами. Жаркими летними ночами, сидя у окна спальни, я воображала свое будущее, своего принца, представляла сияющую в драгоценностях свадьбу с золотой пылью на паутине и чарующей музыкой.
О, я покидала больше чем старый дом на протоке. Все мое прошлое – мое детство, мои ощущения радости и печали, мои грусть и восторг, мой смех и мои слезы. Даже сейчас, после всего случившегося, было трудно отвернуться и позволить темной ночи опустить свой занавес позади меня.
И как быть с протокой? Смогу ли я оторвать себя от этих цветов, птиц, от рыб и даже аллигаторов, которые всегда с интересом поглядывали на меня? На ветви явора в лунном свете сидел болотный ястреб, его силуэт казался темным и величественным на фоне белого сияния. Он расправил крылья и держал их раскрытыми, будто говорил «прощай» за всех наших зверей, и птиц, и водных обитателей. Потом он сложил крылья, я повернулась и поспешила прочь, но силуэт ястреба все еще стоял у меня перед глазами.
