– Спасибо, – проговорила я и сунула кость в сумку.
– Уверена, что эти твои родственники с нетерпением ждут тебя, а?
– Нет, – ответила я.
Энни подняла голову и улыбнулась, будто не поняла моего ответа.
– Нет? Разве они не знают о твоем приезде? Некоторое время я смотрела на нее, а потом вновь уставилась на дорогу, выпрямившись на сиденье.
– Нет, – повторила я. – Они даже не знают о моем существовании.
Автобус прибавил скорость, свет его фар скользил в ночи, он вез меня вперед, к ожидавшему меня будущему, будущему, которое представлялось мне таким же темным, таинственным и пугающим, как это неосвещенное шоссе.
Книга вторая
Глава 10
Неожиданный друг
Энни Грей была так возбуждена прибытием в Новый Орлеан на Марди-Гра, что болтала без умолку всю оставшуюся часть пути. Я сидела сдвинув колени и положив на них нервно сжатые руки, но все же благодарная ей за разговоры. Слушая ее описания празднования предыдущих Марди-Гра, на которых она бывала, я не имела времени на сожаления и беспокойство о том, что меня ждет, как только я сойду с автобуса, и хоть какое-то время могла отвлечься от беспокойных мыслей, столпившихся в самых темных уголках моего мозга.
Энни жила в Новой Иберии, но бывала в Новом Орлеане по крайней мере с полдюжины раз, навешала свою тетю, которая, как она сказала, была певицей в знаменитом ночном клубе во Французском квартале. Моя попутчица собиралась теперь жить у тетки в Новом Орлеане.
– Я тоже буду певицей, – хвасталась она. – Тетя устраивает мне первое выступление в ночном клубе на улице Бурбон. Ты ведь, конечно, слышала о Французском квартале, милочка?
– Я знаю, что это самая старая часть города и что там много музыки и люди все время устраивают вечеринки, – ответила я.
– Правильно, милочка, и там еще лучшие рестораны, много прекрасных магазинов и много-много антикварных и художественных галерей.
– Художественных галерей?
– Ага.
– Ты когда-нибудь слышала о Галерее Доминика? Она пожала плечами.
– Я не смогла бы отличить одну от другой. А что?
– Там выставлены некоторые мои картины, – гордо проговорила я.
– Серьезно? Ну ничего себе. Ты художница. – Видно, это произвело на Энни впечатление. – И говоришь, что даже не была раньше в Новом Орлеане?
Я покачала головой.
– О, – пропищала она и сжала мою руку. – Тебя ждет целая куча удовольствий. Ты должна сказать мне, где остановишься, и я пришлю тебе приглашение прийти и послушать мое пение, как только заключу контракт, о'кей?
– Я еще не знаю, где буду жить, – пришлось признаться мне. Это замедлило волну ее возбуждения. Она откинулась на спинку своего кресла и внимательно рассматривала меня с. удивленной улыбкой.
– Что ты имеешь в виду? Я думала, ты сама сказала, что едешь жить к родственникам.
– Да, это так… Я… просто я не знаю их адреса. – Мои глаза мельком встретились с ее, прежде чем скользнули в сторону. Я почти ничего не видела, но всматривалась в пейзаж, проносящийся мимо: в этот момент он представлял собой расплывшееся пятно темных силуэтов с одиноким светящимся окном какого-то дома.
– Но, милочка, Новый Орлеан немного больше, чем центр Хумы, – смеясь, проговорила Энни. – У тебя хоть есть номер их телефона?
Я опять повернулась к ней и покачала головой. Кончики моих пальцев покалывало, наверное, потому, что они были крепко сжаты.
Улыбка Энни увяла, она с подозрением сощурила свои бирюзовые глаза, и взгляд ее переместился на мой маленький чемоданчик, а затем вновь на меня. Она кивнула головой и отстранилась от спинки кресла, видимо, убежденная, что ей теперь все понятно.
– Ты убегаешь из дому, да?
Я закусила нижнюю губу, но не смогла помешать глазам наполниться слезами. Я кивнула.
– Почему? – быстро спросила она. – Ты можешь рассказать все Энни Грей, милочка. Энни Грей хранит тайны лучше, чем банковский сейф.
Я проглотила слезы и подавила комок в горле, чтобы быть в состоянии рассказать ей о бабушке Катрин, о ее смерти, о водворении в дом дедушки Джека и о том, как быстро он устроил мое замужество с Бастером. Энни спокойно дослушала меня до конца. Ее глаза выражали сочувствие. Затем они яростно вспыхнули.
– Это старое чудовище! Настоящий Papa La Bas, – пробормотала она.
– Кто?
– Сам дьявол, – заявила Энни. – У тебя есть что-нибудь, что принадлежит ему?
– Нет, – ответила я. – А что?
– Чтобы угомонить его. Я бы его околдовала. Моя прабабка, ее привезли сюда рабыней, она была Мама – королева вуду, и она передала мне по наследству множество секретов, – прошептала Энни, причем ее глаза были широко раскрыты, а лицо приблизилось к моему. – Ya, ye, ye li konin tou, gris-gris, – проговорила она нараспев. Мое сердце тяжело застучало.
– Что это означает?
– Часть молитвы вуду. Если бы у нас был клочок волос твоего деда, кусочек его одежды, хоть даже старый носок… он никогда бы не побеспокоил тебя снова, – заверила она меня и покачала головой.
– Ничего, все в порядке. Теперь у меня все будет хорошо, – мой голос звучал не громче шепота.
Некоторое время Энни смотрела на меня. Белки ее глаз казались теперь более яркими, будто за каждым глазом загорелся крошечный огонек. Наконец она кивнула еще раз, успокаивающе похлопала меня по руке и уселась поглубже.
– У тебя все будет в порядке, ты только не теряй ту кость черной кошки, которую я тебе дала, – заявила женщина.
– Спасибо, – выдохнула я.
Автобус подпрыгнул и повернул на шоссе. Впереди дорога стала светлее, мы приближались к более освещенным и населенным районам, большой город высился теперь передо мной как сновидение.
– Я скажу, что тебе прежде всего надо сделать, как приедем, – заявила Энни. – Придешь прямо в телефонную будку и найдешь своих родственников по телефонной книжке. Рядом с номером телефона будет их адрес. Как их фамилия?
– Дюма, – ответила я.
– Дюма. О милочка, в книге найдется сотня Дюма. Знаешь ли хоть какое-нибудь имя?
– Пьер Дюма.
– Возможно, их дюжина или около того, – проговорила Энни, качая головой. – А после имени у него есть инициал?
– Не знаю.
Энни немного подумала.
– Что еще ты знаешь о своих родственниках, милочка?
– Только то, что они живут в большом доме, в особняке, – сказала я. Ее глаза вновь заблестели.
– Может, тогда они живут в Парковом районе. Ты не знаешь, на что они живут?
Я покачала головой. Ее глаза сделались подозрительными, а одна бровь вопросительно поднялась.
