— Откуда у вас такое мыло?
— От лучшего поставщика. Пожалуйста! — И он сует свою руку Аннеле прямо под нос.
Она отпрянула. Этого еще не хватало!
Конрад бросил на стол три книжки в тонкой обложке.
— Вот вам!
Держится уверенно, словно они заранее договорились о встрече.
Надо хоть предложить присесть! Гость все-таки!
— Пожалуйста, присаживайтесь! — Аннеле указала на стул.
— Это можно, — принимает приглашение Конрад. Садится, вытягивает ноги, опирается локтем о стол, подкидывает в руке принесенные книги:
— Как, нравится? Таких я могу сколько влезет принести. Мне это ничего не стоит!
Аннеле листает: «Роза с Сосновой горы», «Военачальник Ефстахий». Все это она уже читала. Спасибо!
— Если эти читали, я подыщу другие. Мне ничего не стоит!
— Нет, нет, не трудитесь, я обойдусь!
— Что значит обойдетесь, если я могу достать? Мне это даром все достается.
Аннеле отвечает коротко и резко:
— Мне сейчас не до чтения. — Пусть уймется, наконец!
— Я их вам оставлю. Раз читать некогда, пусть себе лежат. Есть ведь они не просят. Да и платить за них вам не придется.
Снова то же самое. И чего разглагольствует? Уходить, что ли, вовсе не собирается?
Не собирается. Сидит как сидел. О книгах все было переговорено, других тем для разговора не находилось. Чтобы заполнить время, Аннеле то в одной комнате что-то поделает, то в другой.
Гостю явно стало скучно. Он встал, приставил к столу второй стул.
— Присядьте. Поговорим, время скоротаем.
Словно бы он здесь хозяин!
Но о чем-то говорить надо. Ведь пришел он с добрыми намерениями.
— Вы тоже из деревни? — спросила Аннеле, обрадовавшись, что нашла тему для разговора.
— Ну, не-е-т! Что мне там делать? Это для мужиков!
Что на это ответишь? Как незваный гость он пришел, как незваный гость и говорил. Пусть наконец уходит!
Она встала.
— Темно становится. Надо лампу зажечь.
— Как сговоримся. Можно зажечь, а можно и не зажигать.
Но с места не двигается.
Его-то кто спрашивает! Аннеле уже еле-еле сдерживает гнев. Скажет еще: мне это ничего не стоит!
На то, чтобы зажечь лампу, уходит много времени. Зато разговаривать не нужно. Колпак надо вытереть, стекло вычистить. Все сделать как следует. Чиркает спичка, и с противоположных сторон к огоньку склоняются два носа. Получается так смешно, что Аннеле не может удержаться.
Гость посчитал это хорошим для себя предзнаменованием, и только девочка хотела отодвинуться, как почувствовала, что словно привязана к столу! Медвежья лапа придавила ее пальцы.
— Еще чего! Отпустите сейчас же!
— Давай на пальцах потягаемся!
То ли у Конрада это случайно выскочило, то ли он хотел сказать что-нибудь остроумное, чтобы еще посмеяться, кто его знает. Да и она чуть не рассмеялась — и рассмеялась бы, если бы не была так разгневана. Но мальчишке же не покажешь этого. И она, сверкнув глазами, исчезла в другой комнате.
За ней опрокинулся стул, в проеме двери показался локоть, и вот Конрад уже рядом с ней.
Чужие руки обхватили ее за талию, за плечи, за шею. Напомаженный пробор коснулся щеки.
Аннеле онемела от душившей ее ярости — как смел этот мальчишка коснуться ее, как осмелился! Подброшенная неведомой, дотоле не испытанной силой, она заклокотала, как вулкан, вырвалась, била, толкала, локти ее превратились в острые клыки, кулаки опускались, словно молоты, и готовы были раздавить этого мальчишку.
Тот отскочил испуганно, стоял и смотрел на дрожащую от гнева девочку.
— Уходите! Вон!
Конрад неловко улыбнулся.
— Ну, ну, ну! Я ж пошутил!
И смелее, сунув руки в карманы:
— Подумаешь, важная какая! Недотрога!
— Уходите! И забирайте свои книги! Не нужно мне!
— Возьму, возьму! Не оставлять же!
Аннеле стоит, лоб нахмурен. Конрад проходит мимо. Двери за собой не закрывает. Она захлопывает их, чуть не придавив ему ноги.
И вот бегает он по своей комнатушке, словно зверь по клетке. Аннеле затаилась. Уж она-то покажет этому мальчишке, что и ей хочется проломить стену от злости и смятения.
Что это было такое странное? Какой ураган налетел? И какая сила ее уберегла? Сказать матери, сестре? Нет! Не поймут. Мать выслушает, скажет: чего и ждать от городского! Кто его учил хорошему?
А кто должен учить? Сам должен учиться!
Гнев и гордость пришли ей на помощь. Они сказали ей, что надо делать. Она еще и сейчас ощущала их в кончиках пальцев. Да, с ними ей никто не страшен.
Что ей Конрад! С ним-то она справится!
Вернулась Лизиня, принесла добрую весточку:
— Через две недели переберемся на новую квартиру.
— На какой улице?
— На Зеленой улице.
«Зеленая улица», — откликнулась Аннеле, словно вручили ей подарок. Прекрасной, полной надежд казалась ей Зеленая улица.
ТРУДОВЫЕ БУДНИ
Словно партнеры в хороводе, менялись лето и осень. Школьники с хуторов солнечной Земгале снова запрудили елгавские улицы. Еще острее щемило сердце от слова, которым был отмечен каждый день Аннеле: отречение. Она о школе больше не говорила — все равно напрасно. Путь, который избрала она по собственному разумению в надежде познать жизнь, оказался ложным, для нее неприемлемым. Надо было все силы сосредоточить на работе, которую подсунула ей судьба: может быть, удастся все-таки освоить ее как следует.
Ранним утром приехал Мелнземис со своим старшим сыном Кристапом. Лошадь они оставили на постоялом дворе, каждый тащил на себе объемистый мешок. В одном была постель и одежда Кристапа, в другом съестные припасы. Для Зеленой улицы это явилось полной неожиданностью — Кристапа не ждали. Мелнземис сам решил: договорятся с хозяйкой, когда приедут, вместе все и обсудят. Они знали, что места у родни хватает, и Кристап сумеет пожить у них годик, пока в школу будет ходить, чтобы как следует считать научиться да по-немецки говорить — ни то, ни другое не очень-то ему дается. Дольше ходить в школу расчета нет — так и так хозяином будет. Продукты Кристапу возить станут. Будут себе варить, и его долю пусть закладывают, не придется лишний раз огонь разводить. Место для кровати да стола для него тоже найдется — ведь не откажут? А когда рожь обмолотят, и копейку сможет подбросить, пообещал Мелнземис.
В комнате, где спала мать, возле окна поставили для Кристапа стол, а за платяным шкафом топчан и покрыли его клетчатым одеялом. В первый день он вырядился — надел черный галстук, крахмальный воротничок, твердый, как дерево, и желтый, как трутовик, — видно, года два пролежал в сундуке у матери. А вечером сорвал этот хлам с натертой докрасна шеи. Завтра ни за что этот хомут не напялит, да и другие ребята пришли в школу, одетые по сельской моде — повязали пестрые платки. Ведь не в гимназию он ходит.
Настала осень, и работы прибавилось. Госпожа Ранка, самая приятная заказчица Лизини, была за границей и собиралась привезти чуть не полвагона премиленьких вещиц. А это значило, что к ее приезду нужно было освободиться, но прежде удовлетворить всех предыдущих заказчиц, которые настаивали на своих правах. Это были баронесса Хейдемане и вдова пастора госпожа Тидемане. Баронесса сообщила о своем приезде за день раньше, чем госпожа пасторша, поэтому к ней первой и надо было идти.
— Я сказала своим дамам, что у меня есть младшая сестра, которая у меня учится, и я должна взять ее с собой. Только с таким условием я согласилась работать у них дома.
— Что? Взять меня с собой? Что я, пакет какой-то?
— Ну, что ты, — погладила ее по плечу Лизиня. — Как же нам иначе устроиться?
— И они согласились?
— Как же им не согласиться? Вместо одной пары рук две получат, а платить станут за одну.
— Но это ужасно несправедливо!
— Иди скажи им об этом!
Аннеле попыталась скрасить горечь этих слов шуткой.
— Будем бегать по елгавским улицам с аршином и ножницами, как портяжка-еврей Иоске со своим сыночком или Ленивый и Шустрый Янкели.
— Будем делать то, что надо, — ответила Лизиня без улыбки.
Работать приходилось с восьми до восьми без перерыва. По утрам сестры встречали школьников, которые с портфелями и стопками книг спешили в школу. Аннеле пыталась не смотреть на них, идти мимо с гордо поднятой головой. Но как ни шла она, гордо или понурясь, избранники судьбы и внимания не обращали на маленькую работницу. Зато она думала о них весь день, весь день они стояли у нее перед глазами.
Хейдеманы жили в собственном доме на берегу Дриксы. Позади дома простирался сад, заросший деревьями и кустами, густой, без проблеска солнца. Сестры работали в комнате, окно которой затеняли высокие раскидистые каштаны. В комнатах был какой-то странный запах. Чем пахнет? Аннеле повела носом. Увядшими цветами, духами, чуть-чуть плесенью. Летом дом стоял необитаемым, окна почти не открывались. Воздух сырой, промозглый. Солнце сюда не заглядывало.
