плакать.
Признаюсь, поначалу я судила о ней довольно сурово. Она, без сомнения, забавно выглядит, и у нее нет ни капли вкуса. Ее волосы – вообще трагедия. Она не читает журналов и не смотрит телевизор; у нее нет никаких интересов, кроме книг и рукоделия. Она не пользуется косметикой – вообще, даже не красит ногти! – и единственная музыка, которую она слушает, – это древняя классическая чушь, которую играет Уилл.
По правде говоря, она ужасно скучная. Если бы она не была такой странной, я бы не заметила ее на фоне обоев. Если бы мы вернулись домой, в Лондон, я бы на нее даже не взглянула.
Но я не в Лондоне. Не дома. Я чужая в ее стране, гость в ее доме, и она проявила ко мне доброту. Даже тем вечером. Я видела ее на кухне, она готовила западные блюда, чтобы мы с Уиллом чувствовали себя уютней. Она следит за тем, чтобы слуги приносили по утрам чай в наши комнаты. Тихо и незаметно она трудится над невыполнимой задачей – сделать всех счастливыми.
– Тебя научила мать? – спрашиваю я ее, желая узнать о ней побольше.
Хотя Нори улыбается, часто в ней чувствуется затаенная печаль. Ее лицо на мгновение искажается от боли.
– Мамы нет, – просто говорит она. – Меня научил этому другой человек.
Я пытаюсь взять ее за руку.
– Когда она умерла?
Нори скручивает две части моих волос вместе и скрепляет их шпилькой.
– Она не мертва, ее просто нет.
Не понимаю.
Я глупая, все в семье так считают, – но не настолько. Решаю зайти с другой стороны.
– Моя мать умерла, когда мне было семь. У меня две старшие сестры, Энн и Джейн; они воспитывали меня вместе с отцом. Так что я знаю, каково это – жить без материнского присмотра.
Нори улыбается, словно находит мой комментарий чудны́м.
– Я рада, что у тебя есть братья и сестры. Должно быть, это очень отрадно.
Я морщу нос. Так себе отрада. Джейн – отвратительная корова, а Энн просто в целом неприятна. Я не люблю ни одну из сестер.
– Ну, у тебя есть Акира. Вы вроде бы близки.
Это не совсем так. Ее пылкая преданность ему выглядит болезненно односторонней. Она всегда маячит на краю его поля зрения, надеясь, что брат одарит ее взглядом. А это, судя по всему, происходит редко.
Нори вставляет свою декоративную заколку мне в прическу.
– Вот, готово. Ты прекрасна.
Я благодарно улыбаюсь. Я знаю, что я очень красива. Не считаю себя тщеславной – а все говорят мне, что это так, – и, кроме того, это единственное, что у меня есть. У меня нет денег, потому что расходами управляет Уилл. Он дает мне карманные деньги, но это только для того, чтобы я не путалась у него под ногами. У меня нет имени, потому что отец меня его лишил.
По крайней мере, на данный момент.
– У тебя чудесные волосы, – с тоской произносит Нори. Она теребит свой локон. – Шелковистые и прямые. Жаль, что…
Ее голос затихает.
Теперь я чувствую себя виноватой за мысли о том, что она выглядит странно.
– Глупости, – говорю. – У тебя прекраснейшие глаза. У тебя идеальная кожа, а за такую фигуру я бы убила.
Нори краснеет.
– Не льсти мне.
Я жестом предлагаю нам поменяться местами, и Нори садится на бархатную подушку. Если подумать, девчонка – не самый пропащий случай на моей памяти.
– Как ты хочешь выглядеть?
Ее ресницы трепещут.
– Не знаю. Больше похожей на тебя…
Глубоко тронутая, я смотрю на ее честное лицо. Что-то подсказывает мне, что ей можно доверять.
– Ты никогда не спрашивала, почему я сюда приехала.
Она наклоняет голову.
– Элис…
Меня вдруг одолевает приступ тошноты.
– Да?
– Почему ты приехала?
И я выпаливаю, опасаясь, что сдадут нервы:
– Пришлось. Меня отослал отец – я навлекла позор на нашу семью. Влюбилась в мальчика, конюха. Такая банальщина… Я думала, что он тоже меня любит, но… он меня предал, он продал нашу историю в газету, так что я… я… Никто не пишет мне писем, никто. Меня отослали вместе с Уильямом путешествовать, но он меня ненавидит, ненавидит с самого детства. Он обращается со мной как…
Я замолкаю и чувствую, как по лицу текут горячие слезы. Ясно вижу в зеркале, какая я дура.
– Меня бросили все, кому, как я думала, могла доверять. Мне не вернуться домой. Я не знаю, когда меня простят и простят ли вообще. Даже в Париже было слишком много людей из нашего круга, так что мы не могли там оставаться. Теперь у меня никого нет.
Правда захлестывает меня, и я повторяю в тщетной надежде, что наконец-то смогу очиститься:
– Никого нет.
В наступившей тишине лицо Нори не меняется. Она поворачивается, берет обе мои руки. Ее прикосновение подобно мази на ожог.
– Я должна тебе кое-что рассказать.
Я подавляю рыдание.
– Что же?
Она криво улыбается.
– Присаживайся. История долгая.
Токио, Япония
Июль 1954 года
Четырнадцатилетие Нори было отмечено яркими огнями. На летнем фестивале было полно народа, и она крепко держалась за Акиру, чтобы его не потерять. Брат купил ей темно-синее кимоно, расшитое золотыми бабочками, и золотой пояс. Она провела несколько часов, выпрямляя волосы, и сшила цветочную корону из обрывков шелка.
Акира не заметил ни того, ни другого. Ну и ладно.
Элис лежала дома с простудой, и Нори не хватало подруги. Они двое стали неразлучны. Акира дал им молчаливое благословение, а вот Уильям рассердился.
Он терпеть не мог, когда его затмевали. Сперва Нори думала, что он похож на Акиру: мол, под первоначальной холодностью скрывается глубокий колодец доброты.
Теперь она в этом сомневалась.
В последнее время он вел себя с ней настолько неприятно – разумеется, в отсутствие Акиры, – что Нори повадилась его всеми способами избегать. Их ночные встречи сошли на нет.
К счастью, фестиваль он решил пропустить. Нори не пришлось ни с кем делить брата.
Акира бросил на нее подозрительный взгляд.
– Ты сегодня ужасно тиха.
Он нес рюкзак, набитый купленными для нее вещами, а в свободной руке держал три завернутых в бумагу шампура якитори.
Нори показала ему язык.
– Я ничего не замышляю, аники. Я просто счастлива побыть с тобой.
Лицо Акиры смягчилось, и он улыбнулся.
– Прости, что я так занят. Сочинять музыку трудно. Мне осталось всего несколько экзаменов до окончания школы. Я просто хочу все сделать хорошо.
– Ты все делаешь хорошо, – заверила брата Нори. – Без исключений.
Он поцеловал ее костяшки пальцев.
– Ты у
