делать что? – нахмурившись, коротко спросил синьор Антонио.
– Быть вашим соседом, – снова пожал плечами Джузеппе, пытаясь за улыбкой скрыть раздражение.
– Наслаждаясь двенадцатью акрами и тремя этажами одиночества и праздности? – голос Барецци звучал так, как будто он отчитывал подростка за проступок в школе.
Верди понадобились все признательность и уважение к своему бывшему покровителю, чтобы удержаться от грубости. Он открыл рот, но запнулся. Барецци молча смотрел на него в ожидании ответа. Что сказать, Джузеппе толком не знал.
– Не говори мне ничего, пока не определишься с ответом для себя самого, сынок, – с родительской горечью вздохнул синьор Антонио, – Ты можешь рассчитывать на мою поддержку независимо от того, каким он будет. Когда ты к ним едешь? – добавил он.
– Завтра по утру, – буркнул Джузеппе, с детской досадой понимая, что его провокация не заслужила даже обсуждения.
Под «ними» Барецци имел в виду Карло и Луиджу Верди. Поместье в Ле Ронколе композитор купил своим родителям, с которыми не виделся уже почти три долгих года.
Писать родители не любили. Все новости Джузеппе узнавал от синьора Антонио, который в свою очередь частенько заезжал в трактир к Карло Верди на обед, рассказывал об успехах композитора и передавал по просьбе маэстро денежные суммы на развитие отцовского бизнеса.
Лишь только успело рассвести, Джузеппе, словно скрывающийся от правосудия преступник, вышел из задней калитки поместья Барецци и двинулся за угол, опасливо озираясь по сторонам. У главного входа поклонники дежурили и днем, и ночью. В соседнем переулке ждала карета, заблаговременно загруженная заботливым Барецци подарками отцу и матери композитора. Верди запрыгнул в экипаж и тот понес по дороге, хранившей одни из самых теплых воспоминания из детства маэстро.
Снаружи великолепный пейзаж пшеничных полей под ослепительно голубым небом сменялся полосами зеленых крон леса, которые вновь уступали раскинувшимся по долине полям. Когда-то, трясясь в больно бьющей по спине на каждой кочке полуразваленной телеге отца, Джузеппе наслаждался мелодиями, что пел каждый клочок этой земли. Теперь мягкий вельвет обивки салона и последняя модель рессор комфортабельной кареты тушили все звуки, и тишина рождала пустоту. Маэстро стало грустно.
Предупрежденные о его визите родители уже стояли у трактира. Как всегда, чрезвычайно эмоциональный отец бросился расцеловывать сына. Сдержанная во всем мать лишь сжала его ладонь, перекрестила и поцеловала в лоб.
Джузеппе сидел на помнящем еще его детство деревянном стуле и недоуменно осматривал крохотную кухоньку. Ничего в обстановке за время отсутствия композитора не изменилось. Разве что помещение теперь было как будто раза в три меньше, чем раньше. Он казался себе Гулливером в стране лилипутов. Утварь и безделушки, которые когда-то были ему симпатичны, теперь отталкивали взор потрепанным и обветшалым видом, хотя и выглядели точно такими же, какими он их помнил. Выцветшие потертые шторы, треснувшие ставни с отколотым хохолком у резного петуха. Склеенная рама картины на стене, которую Джузеппе разбил еще подростком. Отец громыхал в погребе в поисках, достойной случая, бутылки вина. Мать суетливыми, несколько раздраженными движениями накрывала стол.
Маэстро уже и забыл, какой бывает бедность.
– Синьор Антонио должен был передавать вам некоторые суммы… – с неуверенностью в голосе решил уточнить Джузеппе.
– Я все откладывал! – с неподдельной гордостью перебил его отец, который уже заходил на кухню с пыльной бутылкой, – Нам пока ничего не нужно. Уж поверь мне, сынок, если Карло Верди в чем и знает толк, так это в том, как управлять деньгами!
– Мы справляемся пока, так пусть останутся на черный день, – пробормотала Луиджа, расставляя на столе тарелки, – Отец и я не молодеем, держать хозяйство с каждым днем все трудней, а мы совсем одни.
Джузеппе вдруг отчетливо понял, что в мире этой кухоньки, как и во всем окружающем ее доме, ничего не менялось десятилетиями не от того, что костлявые лапы нищеты отказывались выпускать ее обитателей. Сами хозяева по какой-то немыслимой причине охраняли убогость каждого своего дня.
Мать машинально вытерла ладони о фартук. Картинка из детства. Только в кистях появился тремор. Никогда раньше Джузеппе не видел дрожи в ее руках.
– Ох, прекрати, старуха! – без всякой злости осадил ее отец, пытаясь справиться с винной пробкой. – Имя твоего сына не сходит с газетных заголовков, а ты все про хозяйство!
– Жизнь вольного артиста полна непостоянства. Сегодня ты король, завтра нищий, – спокойно ответила та, все еще занимаясь сервировкой стола. – Таких примеров пруд пруди.
– У меня достаточно средств, чтобы обеспечить вам достойную старость, даже если я выйду на пенсию завтра, – задумчиво подал голос маэстро.
– И тем не менее… – проговорила Луиджа и, поставив перед Джузеппе стакан, потрепала его по волосам. Заканчивать фразу она явно не собиралась.
Джузеппе нахмурился и посмотрел на лицо матери, на ее зажатые, как будто все время ожидающие удара плечи, на не по-женски сильные грубые руки. Плотно сжатые губы, сосредоточенный взгляд, отточенная четкость каждого движения хозяйки, служащей этой кухне всю свою жизнь. Вот только тремор… Откуда же взялась эта чертова трясучка!
В тишине, нарушаемой лишь знакомым с детства позвякиваем готовящейся трапезы, отец и мать расставляли на стол перед Джузеппе все самое лучшее, чем мог угостить их скудный быт. Большая глиняная супница с риболлитой, ржаные лепешки, вяленое мясо, паста из чечевицы. Кружившие по комнате запахи окрыляли вернувшимися ощущениями юных надежд и детской решимости.
Маэстро рассматривал черты усаживающихся за стол родителей, и вдруг ясно осознал то, что никогда раньше не приходило ему на ум. Бедность вскормила их, дала им защиту и ощущение нужности. Именно она приносила смысл в бытие каждого их дня, врачевала их чувством собственной значимости. Служа своему хозяйству, они всю жизнь учились верности друг другу и трудолюбию. Привычный уклад никогда не ранил их трагедиями падений и болью предательств. И сколь не были бы велики тяготы быта придорожного трактира, они будут защищать его с постоянством и преданностью, которых он достоин. Милые, простые, настоящие.
Отец разлил вино, поднял бокал и уже открыл рот, чтобы произнести тост, но маэстро его перебил.
– Я купил вам дом.
Впервые в жизни на лице матери Джузеппе увидел изумление.
Организовав все, что нужно для переезда родителей, и изрядно утомившись от невозможности выйти из дома без эскорта из нескольких десятков восторженных поклонников, Джузеппе отправился покорять Рим.
Тот сдался ему без боя. Фурора «Двое Фоскари» не произвели. Однако, позволить себе игнорировать новую оперу самого модного композитора, обыватели были не в силах, а потому коммерческий успех оказался вполне на уровне ожиданий. Все остались довольны.
Не проведя после премьеры в «вечном городе» и двух недель, маэстро
