Им вторила пресса, безудержная в своих нападках на правительство.
Наше правительство заклеймили как «бездействующее, пассивное, более того — недееспособное», называли «самым худшим за всю историю». Парламентского секретаря Партии мира и согласия Джона Ховарда совершенно огульно объявили закулисным руководителем, навесив на него кличку «серый кардинал».
Одновременно поднялись крики, что администрация президента — не более чем марионетка в руках Ховарда.
В истории нашей страны никогда еще не было ничего подобного.
Растерявшись перед неслыханными нападками, мы, однако, были искренне убеждены, что народ на нашей стороне.
Но довольно скоро наступил день, когда это заблуждение рассеялось.
Три крупнейших телекомпании опубликовали результаты опроса общественного мнения о доверии президенту.
Тринадцать процентов…
Это были самые позорные цифры со времен администрации Никсона.
Как только стали известны результаты опроса, президент принял решение подать в отставку.
Никто из высших чинов его не удерживал.
Все были готовы единодушно подать в отставку.
Президент попросил меня объявить об этом в шесть часов на традиционном брифинге для журналистов.
Я набросал текст заявления.
За все время моей работы в администрации у меня не было более тяжелой обязанности.
Однако заявление об отставке было в срочном порядке отозвано.
Дело в том, что открылись новые, совершенно удивительные факты. А именно, уровень доверия к вице-президенту Моргану был еще ниже, чем у президента, всего лишь семь процентов. И это еще не все. Поддерживающих формирование правительства оппозиционной Народной партией набралось еще меньше — каких-то четыре процента.
В анкетах были приведены мнения некоторых граждан, большинство из которых сводилось к следующим.
«В нынешнем правительстве сидят дураки, но оппозиция-то ничем не лучше. Я не доверяю ни тем, ни другим, думаю нынешнее правительство все-таки предпочтительнее, чем оппозиция» (служащий фирмы, пятьдесят лет).
«Политика? Плевать я хотел. Все политики давно прогнили. Совесть совсем потеряли. Подумали бы хоть немного о нас!» (разнорабочий, двадцать лет).
«Мне не нравится родимое пятно на лице президента» (служащая, двадцать семь лет).
«Оказывается, президент даже не знает, почем редька! Тут как-то в интервью сказанул, что шестьдесят три цента. Разве купишь сейчас редьку дешевле семидесяти центов? Как может управлять государством человек, не знающий даже, сколько стоит редька?» (домохозяйка, тридцать девять лет).
«Да никакой разницы, что президент, что оппозиция. Считаю, что пресса тоже во многом виновата: покричат, покричат и умолкнут. Если так пойдет дальше, народ вообще разуверится в политике. Хватит пренебрегать народом!» (управляющий фирмы, шестьдесят лет).
Ознакомившись с опросом, президент понял, что в нашем народе произошли чудовищные изменения. Он решил, что оставить сейчас пост президента значило бы изменить своему долгу.
Президент немедленно созвал японоведов и попросил высказаться по поводу опроса.
Ответ был единодушным.
«Господин президент, нет никакого сомнения. Это типичная политическая психология японцев».
На следующий день на заседании кабинета вступительная речь президента была исполнена неподдельным трагизмом и пафосом. Вот что он сказал:
«Друзья! Мы с вами сейчас остались в полном одиночестве. Все то прекрасное, что от самого основания государства было заложено в характере нашего народа, повержено в прах. Но мы не имеем права отказываться от своего долга. Что бы ни произошло с народом, что бы ни произошло с прессой, мы будем следовать избранному пути, как велит нам долг. Будущие историки вынесут свой вердикт. Через сто лет, может быть, через тысячу… Это не важно».
Вдохновленные его словами, мы вернулись к своим обязанностям.
Но, увы, нашего мужества хватило ненадолго.
Вскоре нам стало известно о невероятной коррупции, поразившей ряды нашей Партии мира и согласия.
Депутаты ушли с головой в дележ прибылей от государственных концессий. Государственные предприятия в мгновение ока стали их удельной вотчиной. Они с гордостью именовали это «депутатским подрядом», и сыпали такими фразами: «Здравоохранение — мой кусок пирога», «Пусть только эта строительная фирма поартачится, сто лет будут сидеть на голодном пайке!» «Телекоммуникации — вотчина моего босса! Пусть президент не сует свой нос, куда не следует!»
Довольно скоро нижняя палата перешла под контроль фракции, образованной этими «подрядными» депутатами, верхняя палата не замедлила последовать их примеру.
Из-за этого властные полномочия президента резко сократились, и, как «предупреждала» пресса, он сделался марионеткой в руках лидера парламентской фракции.
Вслед за этим, высшие правительственные чиновники один за другим потеряли свои посты (впрочем, теперь это на японский манер называлось «провести реорганизацию»).
На их место пришли рядовые, совершенно недееспособные депутаты, известные лишь своим долгим сидением в стенах парламента. А для того, чтобы как можно больше депутатов могли побыть в высоком ранге, срок руководителей министерств был ограничен от полугода до года, и самых тупоголовых, ни на что не способных депутатов направляли туда в порядке очереди.
Так что к концу президентского срока в его команде ни осталось ни одного из первоначально назначенных сотрудников. (Мне тоже полгода назад пришлось уступить свое место заднескамеечнику из Партии мира и согласия. Я не высказывал особых возражений. В тот момент я подсознательно руководствовался японской поговоркой «Плетью обуха не перешибешь».)
Президент во всем прислушивался к мнению партии, с лица его не сходило раболепное выражение. Когда пришел срок оставить свой пост, он, учтиво склонив голову, произнес следующую маловразумительную речь:
«Власть — это то, что мы торжественно наследуем от начальствовавших верховных правителей, издревле трудившихся молча, сжав зубы, в поте лица своего. При всей моей неспособности, я дерзнул на протяжении восьми лет нести на себе тягостное бремя президентства, в избытке благодарности, навек запечатленной в моем сердце, добросовестно ступая шаг за шагом, внимательно прислушиваясь к мнению окружающих, какой бы пост они ни занимали, старательно исполнял все, что исполнить мне надлежало, в соответствии с чаяниями народа…»
Таким образом, с лица земли исчез последний неяпонец, и мы вступили в новую, головокружительную эпоху. В эпоху, когда в мире, кроме японцев, никого не осталось…
Nihonkoku no gyakushu by Kyoji Kobayashi
Copyright © 1996 by Kyoji Kobayashi
© Дмитрий Рагозин, перевод на русский язык, 2001
хисаки мацуура
причуды жизни
Было это лет десять назад. Энокида совсем не помнит, как он оказался в том месте. Поздно вечером от станции Ниппори ему надо было идти к станции Угуисудани, расположенной на линии железной дороги Яманотэ; по дороге он заглянул в странного вида кофейню. С маленького пустыря у шоссе, ведущего в Иридани, он свернул направо; там вплотную к железнодорожным путям теснилось множество построенных десятки лет назад развалюх. Чтобы скрасить унылый вид, перед некоторыми домами стояли кадки с деревцами, но все равно оставалось ощущение, что жители квартала с трудом доживали там свои дни в ожидании неизбежного сноса домов. Оказавшись в столь неприглядном месте, Энокида несколько растерялся, но, когда за извилистой тропинкой его взору открылся маленький скверик с крохотными качелями и детской горкой, на душе немного потеплело.
На дальней стороне скверика стоял неказистый домик с вывеской «Кофейня „Аллея“». Вспоминая об этом позже, Энокида никак не мог взять в толк, что побудило его толкнуть открывающуюся в обе стороны замызганную стеклянную дверь, как вообще он мог войти в сомнительного вида заведение почти в полночный час. То ли начинавшийся дождь загнал его в эту кофейню, то ли хмель еще не выветрился, а может, просто захотелось выпить кофе. Как бы то ни было, Энокида открыл дверь и заглянул вовнутрь: безрадостное ощущение вызывали стоявшие почти вплотную друг к другу три столика, каждый на двоих, и убогое убранство — репродукции безвкусных картин на белесых стенах и дешевая утварь. К тому же в этом тесном заведении не было ни одного клиента, и Энокиде тут же захотелось повернуться и уйти. Но все же он вошел; возможно, на него благотворно подействовала необычайная мелодичность голоса пожилой женщины, которая поприветствовала его не слишком радушно, но и не холодно.
— Можно войти? Поздновато, правда…
— Проходите, пожалуйста. — Женщина неопределенным жестом указала на один из столиков. Увидев, что посетитель замешкался, она пробормотала: — У нас и второй этаж есть.
