– Подъем! – скомандовал Василий Иванович. – Минута времени – проверить людей, оружие и в путь. Разведка в замыкании.
Комбат с широкой марлевой повязкой на лбу и рукой на перевязи шел налегке с одним автоматом. Ну вылитый Щорс! Шагал он быстро, невзирая на ранение, и еще постоянно подгонял остальных.
Действительно, идти нужно было еще быстрее, потому что на вершине нас дожидался только взвод Бодунова. Больше нет никого, остальные роты снялись и ушли к броне. Полки и бригады с утра сменили позиции. Армия выходила к технике, в сторону крепости. Громко звучит: армия, полки и бригады… А на самом деле в горах и тысячи штыков нет.
Ночь сразу вступила в свои права практически без плавного перехода. Вот только что светило солнышко сквозь тучи, сгущались сумерки, и неожиданно вокруг темень. Облака застилали черный небосвод, и даже звезды не освещали дорогу.
Шли на ощупь, но довольно быстро. Жить хочет каждый! Ноги гудели, ныли… Но надо идти. Осталось всего девять километров. Вскоре показалось далекое зарево и взлетающие в воздух всполохи. Так артиллеристы и минометчики создавали подсветку окрестностей, стреляя факелами. Термитные заряды медленно опускались на парашютиках, озаряя склоны ущелья бледным холодным светом, а далекие заснеженные вершины высокогорья в это время блестели изумрудными отблесками.
Горы, как седые великаны, угрюмо нависали над нами и давили на психику. Создавалось ощущение, что они отсюда выдавливают непрошеных гостей, как бы говоря: «Уходите, вы тут чужие! Отправляйтесь домой!».
* * *
Нас, оголодавших и еле передвигающих ноги, радостно встретил и бросился обнимать зам по тылу батальона Головской. Саня, недавно ставший майором, в последнее время округлился еще больше. Пока батальон воевал, он опять заметно увеличился в размерах. Его бы в горы загнать пару разочков, жирок растрясти. Но толстяк на такое мое предложение месяц назад заявил: «Только вертолетом туда и обратно, и по возвращении сразу орден. Кроме того, двойную порцию пайка! Для меня величайший подвиг, что я до сих пор не сбежал из батальона на склады, в бригаду обеспечения!»
Головской ворковал над ухом комбата:
– Василий Иванович! Обед и ужин подать сразу или чуть позже?
– Подожди, Саша! Сейчас доложу Губину, вернусь – тогда и накрывай на стол.
Я было хотел сесть с Чухвастовым и быстро перекусить чего-нибудь вкусненького, пока комбат ходит по начальству, но и про меня не забыли. Посыльный вызвал с докладом в «политорган». Он располагался в автоклубе-кинопередвижке. Там в тесноте сидели замполит номер два (Муссолини), парторг, пропагандист и начальник клуба. Со всех сторон посыпались вопросы, требования об отчете, докладах, списках…
В результате, когда я вернулся, ужин закончился, а оставшаяся еда давно остыла. Давясь холодным пловом и застывшим гуляшом, я размышлял о парадоксах жизни. Тут сейчас сидишь и высказываешь неудовольствие по поводу плохой кухни, а ребята уже и такого не попробуют! Их везут в цинковых гробах. Радоваться нужно жизни, каждой ее минуте, любой мелочи. Постоянно. Ведь жизнь дается человеку только раз. А если ее прожить, бурча от недовольства, в злобе, в зависти, то лучше и не жить вообще. Солнце светит – хорошо, птички щебечут – отлично! Звезды мерцают – прекрасно!
Комбат, проверявший готовность рот к маршу, ворвался в кунг и громко крикнул:
– Комиссар! Сколько в тебя лезет? Хватит жрать! Через пару минут начало марша. Ест и ест, а все худой. Ходи в туалет через раз! Задерживай пищу в организме.
– Издеваетесь, Василий Иванович! Если бы я, как Головской, от бачков с кашей и гуляшом не отходил, я бы толстел. А так, что в желудок попадает, через пот и выходит. В туалет можно по три дня не ходить, причина не в этом. Заброшенная в желудок пища перерабатывается в энергию.
– Шучу я, шучу. Доедай и садись на БМП. С кем поедешь? На первой машине я и Чухвастов. Ты, если не наелся, можешь в замыкании отправиться с Вересковым.
– Вот и хорошо! – обрадовался я. – Не надо давиться, спокойно доем.
Вересков пребывал в своем излюбленном состоянии легкой меланхолии.
– Ну как самочувствие, Никифорыч? В горы больше ни ногой? – спросил он меня с выражением вселенской печали на лице.
– Это точно. Никогда больше! Ни за что! По крайней мере, в данном году! Хватит! В отпуск, домой, в деревню!
– А-а-а. Я думал, ты психанул и получил нервный срыв. А ты ничего, молодцом держишься. Отпуск – хорошее дело. Отдохнешь, нервишки в каком-нибудь санатории подлечишь. Развеешься и обратно, опять на убой.
– Ну, что вы так мрачно! Нельзя с таким настроением воевать. Больше оптимизма! Вам осталось всего полтора года.
– В свете последних событий остатки моего оптимизма иссякли. Сколько хороших мужиков погибло! Да… А еще эта неприятная история у десантников… – задумчиво произнес майор.
– Что за история? – удивился я. – Не слышал. Рассказывай. – Мы все время в разговоре сбивались с «ты» на «вы» и обратно.
– Следствие ведется в полку. На выносной заставе солдаты рыли окопы, расширяли по приказу комдива сектор обороны. Делали новую линию ходов сообщения и наткнулись на чей-то истлевший труп. Рядом автомат. Чей труп может быть у стен заставы? Только своего. По номерку на шее определили, кто это был. Оказалось, года два назад пропал командир взвода, начальник заставы. Солдаты в один голос тогда заявляли, что лейтенант вышел с заставы с автоматом в руках в сторону кишлака и не вернулся. Теперь нашелся… Всех в Союзе вылавливают и под следствие. Взводный был новичок. Начал порядок наводить, с наркоманами бороться, они и убили его. Такая версия у следствия вырисовывается.
Вот судьба-злодейка! Прибыл на войну, а погиб от рук своих же негодяев. Бесполезная, бестолковая война и такие же человеческие трагедии, нелепые и ужасные!
* * *
Колонна медленно выползала из Панджшерского ущелья и, дымя двигателями, устремилась к трассе на Кабул. Мы проезжали захудалый кишлак, и оборванцы мальчишки, сидящие на заборах-дувалах, свистели, швырялись камнями, стреляли из рогаток. Солдаты в ответ направляли на них оружие, кидались сухарями, пустыми банками… На выезде из населенного пункта располагались три больших хороших дома, с ухоженными садами. На крышах телевизионные антенны, окна застекленные, дорожки выложены камнем. У калитки стояли девочки в юбочках, блузках и белоснежных платочках и мальчишки, одетые в рубашки и брючки. Ребятня дружно махала нам руками и улыбалась. Эти дети излучали дружелюбие и симпатию к нам.
– Слушай, комиссар! Ответь мне, как укладывается в ваши идеологические каноны то, что нищета нас люто ненавидит, а сытые и хорошо одетые обожают? – спросил насмешливо Иваныч. – Должно быть наоборот! Мы им равенство, свободу, право на землю несем. Счастье обещали… Социализм планируем построить. А?
Я промолчал и задумался. Рано утром я перебрался к комбату, потому что устал от нравственных терзаний зампотеха, его тягостных творческих раздумий и усталых вздохов. Так и самому загрустить недолго. Теперь я попал под удар философствующего комбата. Что сказать? Сам не знаю. Но ради того, чтобы эти девочки ходили в школу и могли жить без паранджи, я готов еще немного повоевать с религиозными шизофрениками.
– Может быть, дети увидят новую цивилизованную жизнь на своей земле? – продолжил комбат размышления вслух. – Заставили ведь мы своих мусульман из среднеазиатских республик жить по нашим законам…
– Василий Иванович! Но чтоб их заставить, пришлось с басмачами воевать двадцать лет! Сколько народу погибло за эти годы! – воскликнул я.
– А думаешь, мы сейчас мало истребили? Пройдет лет десять, и добьем всех недовольных. Заставим улыбаться при встрече с шурави не только днем, но и ночью. Отобьем желание держать в руках оружие. Смотри, какая военная мощь сконцентрирована! Не можем не заставить!
– То есть заставим быть счастливыми и загоним штыками в социализм?
– Загоним! Может, не в социализм, но в рамки государственного устройства такого общества, какое мы определим! – решительно воскликнул Подорожник. – Комиссар, эти речи должен не я толкать, а ты.
Я задумался. Н-да! Дорога к счастью по горам трупов. А надо ли это аборигенам? И как их спросишь? Моя-твоя не понимай. Твоя-моя не узнавай. Они для нас все на одно лицо, а мы для них. Обитаем на одной Земле, а образ жизни, словно мы с разных планет!
Подорожник из полевого лагеря уехал лечиться в медсанбат и оставил батальон на нас – заместителей. Вересков на все это пожал плечами и сказал:
– Ну что ж, я командую техникой.
Головской тотчас умчался пополнять запасы продовольствия для кухни. Остались я и Чухвастов.
– Вася, придется тебе в горы идти. Я еле живой. Мутит, температура поднялась, ноги в узлы скручиваются. Без бушлата погулял и простыл.
– Никифор, вы что, начальнички, охренели? Я не настоящий начальник штаба, а только временно и случайно исполняю эти обязанности, – попытался убедить в своей правоте капитан.
