– Никифор, вы что, начальнички, охренели? Я не настоящий начальник штаба, а только временно и случайно исполняю эти обязанности, – попытался убедить в своей правоте капитан.
– А это поправимо. Отдадут приказ, и станешь. Я пойду доложу в полк о возникшей проблеме. Они крупные военачальники, с большими головами, пусть принимают решение. Пойдем вместе.
Мы вошли в штабной кунг, где тихо беседовали Губин с Масалиевым, и изложили нашу ситуацию. Меня качало из стороны в сторону, лицо горело, ноги и руки дрожали. Губин внимательно посмотрел в мои глаза, окинул меня со всех сторон проницательным взглядом и махнул рукой:
– Хорошо, иди ложись. Без тебя справятся. Дельце легкое, два дня сидеть в горах.
– А кто будет исполнять обязанности замполита батальона? – встрепенулся Муссолини.
– Шкурдюк. Старший лейтенант Шкурдюк. Честное слово не могу! Ну не сдохнуть же мне в самом деле в проклятых горах! – ответил я с надрывом в голосе, из последних сил пытаясь убедить начальство в своей правоте. И в результате отправился болеть. Поверили.
Роты улетели к заснеженным вершинам. Я впервые остался валять дурака на броне. В теплой, натопленной санитарной машине сутки трясся в лихорадке, лежа на подвесных носилках, и почему-то терзался угрызениями совести. Вскоре первая рота доложила о столкновении с мятежниками. Обошлось без потерь. Пронесло. Перестрелка велась дольше часа. Наши наскочили на группу противника, отходящую в сторону Панджшерского ущелья. Через день возвратившиеся офицеры рассказали трагикомическую историю.
Я отправил Бугрима с первой ротой. Он, шедший налегке, оказался в голове колонны. Витька забрался на вершину ледника, снял вещмешок, положил его на снег возле валуна. Сверху бросил автомат и оглянулся, лениво потягиваясь. Пехота ползла и хрипела метрах в пятидесяти ниже по склону, проваливаясь по колено в глубокий снег. Прапорщик помахал рукой офицерам. Мандресов и Острогин улыбались в ответ и беззлобно материли «комсомольца». Бугрим достал пачку сигарет, зажигалку и демонстративно прикурил. Выпустив первое кольцо дыма, он крикнул вниз:
– Быстрее, доходяги! – И в ту же секунду раздались выстрелы.
Виктор как стоял, так плашмя и рухнул лицом в снег. Пули стукнули по камням и, противно взвизгнув, рикошетом ушли в небо. Следующая очередь зарылась в снег слева от него. Он на четвереньках сделал два прыжка вправо. Очереди пошли вправо. Бугрим влево – очереди влево. Виктор прыгнул вперед – несколько пуль зарылись в снег прямо перед его лицом. Прапорщик катался по снегу, совершал прыжки, судорожные рывки, но никак не мог добраться до спасительного укрытия. Рота пыталась прикрыть его огнем, но сама попала под пулеметный шквал, и толку от поддержки было мало.
Бородатые гоняли «комсомольца», возили мордой по всему заснеженному пятачку. Это напоминало игру «кошки-мышки». Мышке некуда было бежать, а кошка наслаждается своей властью над попавшейся добычей. То поймает, то отпустит.
Как впоследствии рассказал Виктор, он почувствовал, что сейчас силы иссякнут, он упадет, и тогда конец Виктору Бугриму. Вот она – смерть! Собрал он последние силы и что есть мочи сиганул за огромный камень с высоким снежным сугробом сверху Затем скатился в лощину, ударившись пару раз головой о булыжники. Очередь с опозданием ударила в спасительный камень-валун. Витька-комсомол сделал еще скачок за очередной сугроб. Вновь следом полетели пули. Прапорщик усиленно пытался пробраться к своим, но мятежники отсекали ему путь. Стреляли, не жалея патронов. Наконец, оттолкнувшись ногами от большого валуна, он кувыркнулся, покатился кубарем по склону. В конце концов в три прыжка Витька достиг укрытия. Автомат и вещмешок продолжали маячить на холме и служили ориентиром для той и другой стороны. Духи предприняли попытку первыми. Но к тому времени солдаты поднесли мины к «подносу», и выстрелы из миномета отбили всякое желание повторить попытку.
Афганцы в ответ установили на дальней господствующей высоте ДШК и огнем вжали роту в снег. Так продолжалось часа полтора. Близость друг к другу передовых дозоров не позволяла применить артиллерию. Вертолетчики ударили по пулемету и заставили его заткнуться. Повезло, что авианаводчик оказался вместе с ротой. Он показал себя молодцом, скорректировал авиацию. В пятом часу стало смеркаться. Духи словно растворились в разряженной горной атмосфере, как призраки, на белом, чистом снежном насте остались лишь петляющие следы «комсомольца»… Мятежники быстро собрались и отошли ночевать в какой-то кишлак. Конечно, что они – дураки в горах в снегу мерзнуть?! Спят в теплых хижинах, у печек, на сплетенных из лозы кроватях. Это только мы, будто белые медведи, зимуем в снегу.
– Голова до сих болит! В ушах гудит, в глазах рябит, и ноги дрожат, – пожаловался Бугрим мне при встрече.
– Ерунда, Витюша! – усмехнулся я. – У прапорщика главный орган не голова, а руки. А тебе, как комсомольскому вождю, и они не нужны. Выносить нечего: склада не имеешь. И потом, в нашем батальоне у «комсомольца» должна быть контуженая голова. Это наследственное, еще от Колобкова, твоего предшественника.
– Зачем духи стреляли по тебе, до сих пор не могу понять! – с улыбкой недоумевал Острогин, поддерживая мои шуточки. – Обычно они ваше племя жуликов не трогают, а даже берегут! Наверное, по запаху учуяли в тебе комсомольского вождя! Распознали, что ты не жулик, не их благодетель, а идеолог. Марксизмом, Витька, от тебя еще попахивает. До сих пор!
– Ха-ха-ха! – загоготали офицеры.
– Никифорыч, мы пытались на следующий день прыгать с разбегу по его следам. Пытались попасть и не получалось! – поддержал приятеля Мандресов. – Чемпионские прыжки! Девятиметровые! Наверное, Витька реактивную струю пускал…
Ребята смеялись, и Виктор вместе с ними. Но смех был какой-то невеселый. Хотя чего грустить, повезло ведь. Могло быть и хуже, вместо шуток и подначек произносили бы сейчас третий тост…
Глава 12. Медные трубы. Испытание второе…
Батальон вернулся домой в подавленном настроении. Погиб командир роты, второй за два месяца! А сколько еще раненых и убитых.
Вечером после проверки офицеры и прапорщики собрались в женском модуле. Пьянку даже не маскировали. Расставили столы и стулья на центральном проходе, заняв весь коридор. Горе комбата и остальных было столь безмерно, что никто не думал о наказании.
Откуда ни возьмись вновь объявился Грымов. Приветливо улыбался, вникал в дела батальона, живо интересовался последними событиями.
– Василий Иванович! Грымов словно стервятник! Как кто-то погиб, он тут как тут. Назначите его на должность – буду категорически против. Возражать стану в полку и в дивизии! – заявил я комбату в резкой форме.
– Хм-м. Комиссар! А ты злопамятен! Не переживай, я не собираюсь из него делать командира роты, – усмехнулся комбат. – А кого предложишь ты, комиссар?
– Лучшей кандидатуры, чем Острогин, у нас нет, – ответил я.
– Ладно, возражать не буду, лучше он, чем новичок из Союза, – махнул рукой Подорожник.
– Спасибо, товарищ подполковник! Я тоже так рассуждал и сразу хотел Серегу предложить.
– Тянешь наверх старых дружков по первой роте. Вы оккупировали весь батальон. Только вот сама первая рота от этого заметно сдала. Не загубить бы окончательно лучшее подразделение сороковой армии, – вздохнул Иваныч.
Поминки прошли обыденно. Они стали превращаться в страшную традицию, которая завершала почти каждое возвращение из рейда. Комбат после третьего тоста огласил решение о назначении Острогина командиром роты. Народ воспринял его решение с одобрением, и мы выпили за Серегу.
– А теперь у меня следующее предложение, – обратился к офицерам Подорожник. – Внимание! Всем слушать и не перебивать болтовней! Я думаю, мы не обеднеем, если сбросимся по сорок чеков семьям Сбитнева и Арамова. Вдова Бахи беременная, на шестом месяце. Она завтра уезжает к его родителям, сопровождает гроб. Нас больше пятидесяти человек – соберем тысячу каждому. У Володи Сбитнева дочке три года, надо, чтоб ребенок не нуждался ни в чем, хоть на первых порах. Отец погиб как герой, значит, дочь должна быть одета, обута, с игрушками. Возражений нет?
Коллектив поддержал идею, практически не споря.
– Шапку по кругу! – рявкнул опьяневший Бодунов. – Собираем сейчас же!
– Нет, Игорь! Успокойся! Не надо показухи и шума. Все решим на трезвую голову, – остановил я прапорщика. – Завтра пройду по ротам, и тот, кто не против предложения комбата, сдаст деньги.
– Правильно говоришь, замполит! – обнял меня за шею опьяневший Чухвастов. – А то сейчас соберем и, не ровен час, потеряем или пропьем!
– Вовка! Хватит пить! Отпусти мою шею! – принялся я вырываться и тотчас попал в объятия Острогина и Шкурдюка.
– Мужики, вы меня нахваливаете, а мне стыдно! – сказал осоловелый Острогин. – Расскажу я вам, что приключилось в Анаве…
