Ничего не добившись, мы спускались по лестнице конторы, как вдруг навстречу нам появился Левушка, загорелый и поправившийся. Посреди лестницы мы расцеловались на глазах у капитана и всего честного народа. Лев поблагодарил капитана, и мы ушли в гостиницу. Оказывается, он набрал каких-то поручений на берег и приехал с 1-м таможенным катером, попросту сбежал. Четыре дня он не появлялся на п[аро]х[од], чем вызвал выговор, потом взял отпуск, до отхода из Черного моря, потому что на «Шмидте» в каюте он помещался не один, и я не могла с ним уехать.
Он получил свои билет для проезда на любом т[епло]х[оде] Черного моря, и мы выехали на «Крыме», получив 5-ти местную каюту на двоих. Мы взяли с собой немного вещей и очень уютно расположились в просторной каюте. Мы готовили себе какао и лимонад, ходили голышом по вечерам и чувствовали себя прекрасно.
Во всех портах мы ходили гулять, всюду он встречал знакомых моряков, вечером мы ходили в кино, помещавшееся в столовой 3-го класса. Потом мы брали ванну и укладывались спать. Когда мы пришли в Батум, он был весь под снегом. К полудню потекли ручьи, а наутро я уже грелась на солнце и купалась в море. Забавный вид имел бульвар с пальмами, покрытыми снегом. Цвели магнолии и олеандры, в садах распускались ирисы. «Шмидт» пришёл в то же утро, что и «Крым», хотя вышел на два дня позже. Мы наведались на него и пообедали с двумя капитанами, старым и новым, и целым сонмом помощников и механиков.
Накануне в Поти мы навестили Анатолия на «Калинине». Пока «Крым» стоял, мы успели побывать в городе и поужинать в гнусной шашлычной. Нас было четверо, на «Калинине» служил помощником приятель Льва. Он все уговаривал Льва по старой памяти выпить, но я ему категорически запрещала. Вино было отвратительное, кислое, пахло козлом, потому что наливалось из нового меха, нам подали «сациви» из курицы, которые невозможно было есть. Я была страшно зла на все это, особенно на приятеля Льва.
Когда мы вернулись, я заперлась в каюте и не желала выходить, демонстративно поцеловала Анатолия при прощании и легла спать. Лев был немножко пьян и устроил мне сцену. Мы в первый раз сильно поссорились, и я чуть Не уехала утром из Батума обратно. Но он поклялся, что больше этого никогда не будет, признался, что вел себя глупо, приревновав к Анатолию, хотя, признаться, не без основания. Анатолий, встретив нас на «Калинине», бросился вперед в свою каюту, сорвал висевшие над койкой мои портреты и сунул их в ящик, чтобы Лев не видел, где они висят.
В Батуме мы пробыли несколько дней, много гуляли, много говорили, потом, выпив перед отъездом с капитаном, уехали на «Ленине» в Сухум. Ну, и п[аро]х[од] этот «Ленин». Он принадлежал раньше частной компании и был очень неблагоустроен. Когда п[аро]х[од] остановился в Сухуме, Лев сошел на берег, чтобы найти нам комнату и вернулся через полчаса за мной.
Он снял маленькую, беленькую комнату у гречанки, рукодельницы. Там мы провели 3 дня, лазая по горам, собирая цветы, греясь на солнце. Цвели мимозы, и я пела «Как в марте хорош Сухум, ай, ай, ай, когда в нем цветут мимозы». В день нашего отъезда разразился шторм с дождём, «Грузия» опоздала часов на 6, дождь лил непрерывно, волны перекатывались через набережную, т[епло]х[од] не мог пристать. Он стал на якоре и ждал, когда сможет принять пассажиров. Мы тоже ждали под дождем, слоняясь с чемоданом по ближайшим кафе.
В 1-м часу ночи, наконец, решились подойти к стенке и начать посадку. Меня сунули в каюту к четырем другим женщинам, все остальное было занято, а Льва — в такую же к мужчинам. Наутро, когда суета улеглась, нам удалось получить такую же самостоятельную каюту, как на «Крыме», даже под тем же номером. Порядочно качало, мы сидели наверху и выходили часто на палубу, Лев учил меня ходить, чтобы не терять равновесие. Мы единственные с большим аппетитом обедали и старались поменьше сталкиваться в коридорах с пассажирами, которых поголовно укачало. На лестницах и на полу лежали беспомощные люди, не в состоянии подняться. Это было отвратительно. Но я всё-таки вечером принимала ванну, хотя половина воды выплеснулась на пол.
В Феодосии мы сошли на берег и побывали в кино, чтобы посмотреть Льва А. в картине «Рубикон»[412], потом обозревали город. Как в 1919 году, никого не было на улицах, лавки стояли заколоченными, нигде ничего не продавалось. Мы зашли в чайную, где висели антиалкогольные плакаты, подавали чай без сахару и вместо пирожных нечто совершенно несъедобное и непитательное. Было несколько пивных, в которых в качестве закуски были крутые яйца; в единственной чебуречной с весьма высокими ценами тоже были только яйца. Мы вернулись ужинать на п[аро]х[од], недоумевая, чем же живёт население Феодосии, да и всего Крыма.
В Севастополе мы сошли ненадолго, зашли к С.Н. Унковскому, нас встретила его жена и сообщила, что Сергей Николаевич уже полгода сидит и только в последнее время ему разрешена передача[413]. Мы съездили на поклон Балаклаве, купили банку консервов из дельфина, которые пытались есть, но неудачно. Лев острил по этому поводу: «Крым едет к социализму на упряжке из куриц и дельфинов».
В Одессе было еще холодно, ветрено и шёл снег. До отхода «Шмидта» мы провели несколько дней очень хорошо, были два раза в театре, причём, представление шло на украинской «мови», и мы помирали со смеху, слушая, как французский король из балета выражается на чистейшем полтавском наречии. В Одессе замечательное правило не выпускать зрителей раньше окончания действия. Мы не могли высидеть, и, чтобы уйти, Лев притворился, что его тошнит. Весь зал смотрел на нас больше, чем на сцену, нас всё-таки выпустили. Я привезла с собой либретто, написанные по-украински, и они доставили много удовольствия моим знакомым в Ленинграде. Были несколько раз в ресторанах, превратившихся в последнее время в кабаки, за исключением «Лондонской», где было пусто и страшно Дорого, даже по сравнению с Ленинградом.
Последние дни перед отходом «Шмидта» из Одессы Льву уже пришлось работать, и я приходила к нему помогать. Я сидела в его каюте и переписывала на машинке разные бумажки, иногда путала, но это было ничего, Лев дорожил моим присутствием. Всё свободное время мы были неразлучны, никогда ни с одним человеком я не чувствовала себя так близко. Мы очень сроднились за этот месяц, что провели на Черном море. Наконец был назначен день отхода, для меня достали билет на поезд на тот же день, и мы почти одновременно двинулись в разные стороны — я в Ленинград, а он — в Константинополь.
На этот раз мы не плакали, расставаясь, мы должны были встретиться через сорок дней во Владивостоке, и у нас была уверенность в том, что это будет, хотя на моем пути стояло много трудностей. Мне предстояло, на основании договора с Дальневосточной конторой Совфлота[414] получить подъемные и дорожные, сумму довольно большую, без которой я не могла бы двинуться в такой путь с ребёнком и багажом. Я уезжала из Одессы совсем простуженная и в поезде расхворалась еще больше.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
