лежать неподвижно.
Тем временем бой кончился. Часть всадников была перебита, другие успели бежать. Филопемен лежал среди трупов без движения. Его приняли за мертвого и стали поднимать. И вдруг он пошевелился и приоткрыл глаза… Восторженный вопль пронесся по ущелью. Во мгновение ока ему скрутили руки за спиной и поволокли в город.
«Немезида в конце жизни повалила Филопемена, как атлета, дотоле счастливо подвизавшегося на своем поприще. Когда в одном собрании присутствующие хвалили кого-то, считавшегося искусным стратегом, Филопемен, говорят, сказал: „Да разве стоит говорить о человеке, который живым был взят в плен неприятелями?“» (Plut, Philop. 18). И всего через несколько дней его самого постиг такой неслыханный позор и унижение.
Когда в Мессену прибыл вестник и сообщил о пленении стратега, его сочли помешанным. Но ликующий Дейнократ слал гонца за гонцом, и все твердили одно и то же:
— Филопемен взят в плен!
«Все жители Мессены от мала до велика, включая женщин, детей и рабов, высыпали из дому, чтобы собственными глазами увидеть это зрелище… Охранявшие пленника воины с трудом прокладывали путь сквозь густые толпы, запрудившие улицу, по которой они двигались» (Ливий). Задние ряды вопили, что им ничего не видно. Стали кричать, чтобы пленника отвели в театр, поставили на сцену, тогда народ, заняв зрительные места, все хорошо рассмотрит. Но Дейнократ этого не допустил. Враги его говорили впоследствии, что он боялся, как бы в народе не проснулась жалость при виде униженного героя. Но, быть может, им двигали более благородные побуждения, и он не хотел устраивать спектакль из чужого горя. Наконец он вырвал у толпы Филопемена и объявил, что его судьбу должен обсудить совет. Уже смеркалось. Все произошло настолько неожиданно, что не знали даже, куда поместить пленника. Тут вспомнили о древней подземной темнице, давным-давно заброшенной. То был глубокий каменный колодец, куда не проникал свет и почти не проникал воздух. Туда-то и спустили пленника, а вход завалили огромным камнем.
Правители государства собрались на совет и стали думать, как поступить с Филопеменом. Некоторые его жалели. Но другие кричали:
— Смерть ему!
Они напоминали, как страшен в гневе Филопемен. Им не жить, если будет жив он. Потом стали раздаваться голоса, что стратег ахейцев не заслужил легкой смерти. Его нужно пытать — пусть умрет в мучениях. Договориться ни до чего не могли. Тем временем уже совсем стемнело. Поэтому решено было пока разойтись по домам, а утром собраться снова. Но Дейнократ не стал ждать утра. Он уже принял решение.
Легко представить, какую ночь провел Филопемен. Усталый, больной, оглушенный ударом, он часто терял сознание и впадал в забытье. Придя в себя после очередного обморока, он увидал свет. С огромным трудом приподнялся и сел. Перед ним стоял раб со светильником и молча протягивал ему чашу. Филопемен сразу понял, что это значит. И он не ошибся. То был яд, присланный ему Дейнократом. «Взяв чашу, он спросил раба, не слыхал ли он каких-нибудь вестей о всадниках, особенно о Ликорте. Раб ответил, что большая часть их спаслась бегством. Филопемен кивнул, ласково взглянул на него и сказал:
— Хорошо. У нас дела не совсем еще плохи.
Не произнесши более ни слова… он выпил яд и опять лег; немного хлопот доставил он яду и вскоре угас от слабости» (Liv. XXXIX, 49–50; Plut. Philop. 18–20).
Ахейские же всадники стремительно бежали из рокового ущелья. Прошло немало времени, прежде чем они осознали, что с ними нет их стратега. Они ужасно испугались, бросились назад, метались по горам и долам, зовя Филопемена. Но ответа не было, и они поняли, что он убит. В отчаянии они проклинали себя и называли трусами. Они остались живы, а их вождь мертв! Тут с ними поравнялось несколько путников, двигавшихся по дороге. Путники остановились и сразу же стали рассказывать ошеломляющую новость — стратег ахейцев, знаменитый Филопемен, в плену у мессенцев!
Ахейцы немедленно отправили мессенцам грозное письмо, требуя выдать Филопемена. Этого-то, очевидно, и опасался Дейнократ. Он боялся, что его сограждане испугаются угроз и вернут Филопемена. Можно себе представить гнев и скорбь ахейцев, когда они узнали судьбу своего вождя. Стратегом тут же был выбран Ликорта. Не теряя ни минуты, он двинулся на Мессену, «не откладывая мщения» (Plut. Philop. 21).
В короткий срок ахейцы навели ужас на врагов. Силы были слишком неравны. Мессенцы не могли сопротивляться. Они сделали последнюю отчаянную попытку спастись — предложили, чтобы третейскими судьями были римляне (Polyb. XXIV, 11, 13). Разумеется, Ликорта с негодованием отверг это предложение. «Выбирать при тогдашнем положении было не из чего», — говорит Полибий (XXIII, 16, 9). И они открыли ворота.
Тяжела была вина мессенцев. Но какова бы ни была вина, ужасно было наказание. Страна была полностью разорена, разорена настолько, что следующие три года ахейцы вынуждены были не взимать подати с Мессении (Polyb. XXIV, 2, 3). Виновники восстания и гибели Филопемена должны были убить себя; тех, кто требовал пыток для Филопемена, самих пытали, и они умерли в мучениях. Множество людей изгнали. Наконец, толпы мессенцев в цепях шли за траурным поездом Филопемена. Их провели через весь Пелопоннес и забили камнями у памятника Филопемену (Polyb. XXIV, 11, 13; Plut. Philop. 21).
Но главный виновник всех этих бед, беспечный Дейнократ, счастливо избежал наказания. Не подвергли его ни истязаниям, ни позору. Как только было решено открыть ворота ахейцам, он покончил с собой (183 г.).
* * *
Так кончил жизнь Последний эллин. Как ни странно, Плутарх в своих параллельных жизнеописаниях сравнивает Филопемена с его врагом Титом. Страстный патриот, Плутарх всегда отдает предпочтение грекам. И, конечно, он благоговеет перед Филопеменом, этой закатной славой Эллады. Но сопоставляя его со знаменитым римлянином, он не знает, кому отдать пальму первенства.
«По значению благодеяний, оказанных Греции, ни Филопемен, ни многие иные, более славные, чем Филопемен, не достойны сравнения с Титом, ибо они были греками, а воевали против греков, тогда как Тит не был греком, а воевал за Грецию… Ахейский полководец Филопемен погубил греков больше, чем заступник Греции Тит — македонцев». Тит, продолжает он, был великодушен. Этого не скажешь о Филопемене. «В самом деле, Тит… оказал милость этолянам, тогда как злоба Филопемена заставила его отнять у родного города близлежащие селенья. И далее, один был всегда неизменно благосклонен к тем, кому однажды сделал добро, тогда как другой во власти гнева способен был в любой момент отказать в своем расположении… И погиб он, принося свою жизнь в жертву раздражению и соперничеству». С другой стороны,
