– И в чём они?
– Сейчас мы активно работаем над решением украинского вопроса, – сделал он пояснение для Суровцева. – Генерал только что с Украины, – обратился он уже к Врангелю, – я думаю, знания обстановки будут не лишними для генерал-лейтенанта Слащова, который работает с украинскими представителями.
– Это мудрое решение, Павел Николаевич. Благодарю вас. Тем более, прямо должен сказать, свободных вакансий сейчас ни в войсках, ни в штабе просто нет. А вы познакомитесь с нашим героем – генералом Слащовым-Крымским. Генерал обладает неуживчивым и сложным характером, но герой, – резюмировал Врангель.
Суровцев со всей очевидностью понял: «Они хотят от меня избавиться. Пытаются попросту выпроводить за дверь». По договорённости и по инструкции, полученной от своего бывшего начальника, благодетеля, наставника и воспитателя – генерала Александра Николаевича Степанова, он должен сам принять решение относительно доверенной ему части золотого запаса империи. Если на то будет нужда.
Нужда в деньгах у Белого движения была всегда. Есть она и сейчас у Врангеля. Но отдать с таким трудом сохранённое и спрятанное золото на строительство крымской экономики – будет равнозначно тому, если бы он стал раздавать этим золотом милостыню. И на всех не хватит, и проблему неимущих не решить. Да и что это значит – отдать, когда золото находится в другом конце страны. «Эту информацию мне нужно держать при себе. В любом случае Врангель не тот человек, которому можно было рассказать о таком непростом и тайном деле», – сделал он горестный вывод.
– Надо бы вас переодеть, – перевёл разговор на другую тему Шатилов. – Вот что. Мы с вами одного роста. У меня есть новая черкеска. Поговорю с начальником конвоя. Думаю, папаху и всё остальное у казаков найдём. Вам черкеску не доводилось носить? – спросил он.
– Доводилось, ваше превосходительство.
– А у меня будет свой вклад в экипировку нашего гостя, – вдруг оживился главнокомандующий.
Врангель отправился к письменному столу. Открыл один из ящиков и достал из него кавказский кинжал из числа тех, кои без счёта дарили ему в последнее время. Из другого ящика извлёк увесистый бархатный мешочек.
– Примите от меня на добрую память этот замечательный кинжал и газыри к черкеске.
– Благодарю вас, ваше превосходительство, – искренне поблагодарил Сергей Георгиевич.
А в памяти всплыли события шестилетней давности. Он штабс-капитан. И казак вверенной ему сотни вручает ему шашку убитого есаула Кузлачёва со словами: «Возьмите, ваше благородие. А то ваша сабелька для рубки жидковата будет». А ещё через два дня казаки подарили ему черкеску взамен залитой кровью его офицерской формы. Было полное ощущение, что всё это происходило когда-то и не с ним вовсе. Казалось, целая жизнь прошла с того времени, когда он впервые примерил черкеску. Да так оно, собственно говоря, и было. Второй раз за последние сутки ему пришлось сменить костюм. Бестактность главнокомандующего в его нежелании выслушать бывшего личного представителя бывшего верховного правителя России хотя бы в малой степени компенсировалась участием в его экипировке.
В кабинет Павла Николаевича Шатилова он вернулся уже переодетый, с только что выписанным удостоверением о том, что с сего дня он «является генералом в распоряжении Главнокомандующего Русской армии генерал-лейтенанта П.Н. Врангеля». А ещё было у него предписание «явиться в Ливадию в распоряжение генерал-лейтенанта от инфантерии Я.А. Слащова-Крымского». Шатилов расписался в бумагах. Поставил печать.
– Хорошо. Очень хорошо на вас форма сидит. Погоны купите в городе. Ленты для орденов в каждой лавке продаются. Ну а с жильём я вам всё объяснил… Что ещё? – спрашивал сам себя Шатилов, глядя на Суровцева. – Содержание можете получить через день-два, а пока вот возьмите, – положил он на стол множество свёрнутых в рулон денежных банкнот. – Здесь сущая безделица. Каких-то сто тысяч. Не удивляйтесь. Из-за инфляции денежный счет в Крыму часто идёт на миллионы. Их теперь все стали называть «лимонами». Вам, конечно, нужно лично встретиться с начальником Особого отдела Русской армии генерал-лейтенантом Климовичем Евгением Константиновичем. Но сейчас и он, и начальник контрразведки Главной квартиры полковник Семинский выехали по делам службы в Джанкой. И вот ещё что, – Шатилов протянул Суровцеву узкую полоску бумаги, – это касаемо вашего вопроса о том, кто из генералов и офицеров контрразведки прежнего Генерального штаба сейчас в Крыму.
Суровцев взял из рук начальника штаба записку. «Батюшин Н.С.», – прочёл он. Далее следовал адрес. Он поднял глаза на Шатилова. Вернул ему бумагу.
– Должен вас предупредить. Характер у генерала не простой, – продолжал напутствовать его Шатилов. – Батюшин часто меняет адрес проживания. Охрану даже просил ему предоставить. Имейте в виду, что может и погнать, и разговаривать не захочет. Он, как и вы, без должности и состоит в распоряжении Главнокомандующего.
Второй раз за последний час Суровцев слышал о сложных генеральских характерах из уст командования. Как слышал и об отсутствии вакансий и должностей. Многозначительные язвительные замечания и комментарии Новотроицына приобретали реальные формы. Действительно, говорить о благополучии в Русской армии не приходилось, если сам Николай Степанович Батюшин – непререкаемый авторитет в старой армии – здесь без должности.
Уличный круговорот порождал головокружение. В публике преобладали молодые дамы и офицеры. Ему почему-то подумалось, что все самые красивые молодые люди страны оказались в Севастополе. Может быть, это нарождалась какая-то новая порода русских людей? Или это самые сильные, здоровые и жизнестойкие, которые смогли выжить, несмотря на невыносимые условия жизни в последние годы? Но придирчивый взгляд фронтовика видел и другое – желание оставаться в этой нарядной, почти праздничной среде как можно дольше за счёт других. И значит, эти молодые люди оставляли кому-то другому сомнительную честь защищать этот яркий, цветной мир от того ужаса, который стоит напротив крымских перешейков. На Приморском бульваре стал свидетелем громкого разговора двух офицеров – прапорщика и подпоручика:
– Сорок тысяч на человека выгоняют, – говорил молоденький прапорщик.
– Это замечательно, Мишель, но что разгружать? – интересовался подпоручик.
– Дрова. И ещё какие-то ящики.
– Так хорошо могут платить только за разгрузку снарядов.
– Да какая разница?! У меня жалованье на фронте было сорок пять!..
– Идём! – решительно объявил подпоручик, и молодые люди быстро отправились в сторону гавани.
Свидетелем разговора, кроме Сергея Георгиевича, оказался пожилой господин в белом парусиновом костюме с соломенной шляпой на голове. Играя тросточкой, мужчина прокомментировал, точно пригласил собеседника к себе в ровесники:
– Молодость есть молодость.
– О чём они?
– Как? Вы не поняли?
– Решительно ничего не понял.
– Значит, вы недавно в Севастополе. Молодые люди пошли в порт разгружать грузы.
– Но они же офицеры! – искренне удивился Суровцев.
– Ну и что с того? Вы же сами слышали, что у него месячное жалованье чуть больше, чем здесь дают за несколько часов честного труда.
– И офицерам разрешено?
– Конечно. Я и сам бы пошёл, будь я моложе.
Точно читая его недавние мысли о прогуливающейся публике, незнакомец вдруг добавил:
– Какой мы всё-таки красивый народ! Вы посмотрите на этих барышень! Чудо, а не барышни! Каждая как произведение искусства, – причмокнул он губами, точно говорил о чём-то вкусном.
Открытия следовали одно за другим. Он выпил чашку кофе в летнем кафе. Съел пирожное. И заплатил две тысячи рублей… Стало понятно, что имел в виду Шатилов, давая ему деньги. «Каких-то сто тысяч…» Эти отпечатанные ещё при Корнилове стотысячные купюры все здесь называли «колокольчиками».
Из любопытства зашёл в магазин. Рубашка стоила тридцать тысяч. Брюки – сорок. Ботинки – девяносто тысяч.
Невообразимое столпотворение царило в меняльной лавке. Услышал речь лавочника:
– Нет, милейший, серебро не меняем! Только золото. Исключительно золото! Сходите в ломбард, – говорил меняла офицеру, предлагавшему к обмену серебряные газыри от черкески. – Не принимают? Ну вот видите! И я ничем не могу вам помочь.
Стала понятна истинная ценность подаренных ему в последнее время вещей. Как стало понятно и то, что прожить на жалованье, даже генеральское, в Крыму невозможно. И если офицеры становятся портовыми грузчиками, то кем становятся здесь генералы?! Так и до паперти два шага. Неимущий генерал… А там и генерал-побирушка… Это что-то новое в истории русского воинства. Или это возвращение от регулярной армии к стрелецким полкам?
Хлеб стоил триста «колокольчиков» за фунт. Виноград – тысячу. По ту сторону моря хлеб стоил, как он знал, сто пятьдесят. Но там ещё нужно было найти того, кто продаст за такие деньги. Там другая история. Там нет почти ничего. Там пайки и распределение продуктов по спискам ревкомов. Фрукты на побережье, правда, очень дешёвые.
