Потом Ирен вспомнила, что актер ни разу не написал ей. Он оказался мудрее ее. Он понял, что в их жизни нет ничего общего и лучше отнести эти несколько дней путешествия к разряду приятных воспоминаний.
Почти сразу же после того, как стал известен приговор, проблема ребенка отпала: оказалось, что тревога была ложной. Прощай, маленький революционер, ты не пойдешь в тюрьму на свидание с папой!
Два года спустя в лабораторию на имя Ирен пришло письмо. Оно было опущено в Париже. В конверте лежал листок папиросной бумаги, исписанный бисерным почерком. Поднеся письмо к глазам, можно было увидеть, что каждая буква выведена синими чернилами отдельно, как бы печатным шрифтом. Таким образом, послание легко было прочесть. Чтобы написать текст так плотно малюсенькими буквами с обеих сторон листка, должно быть, потребовался кропотливый труд, на который способен только заключенный. Под этим письмом, по-видимому переправленным нелегально — привезено кем-то и опущено в Париже, — стояла подпись актера. Оно было написано по-испански. Ирен принялась расшифровывать текст.
«Дорогой друг, я обращаюсь к тебе, памятуя о том, что два года назад во время твоего путешествия по нашей несчастной стране ты проявила интерес к общему делу и согласилась оказать услугу Революции. Ситуация не изменилась. Напротив, диктатура все больше угнетает наш народ. Никогда еще столько товарищей не было брошено в тюрьмы. Изменить ситуацию изнутри вряд ли возможно. Поэтому мы придаем большое значение всему, что может информировать мировое общественное мнение».
Далее следовали похвалы по адресу печати демократических стран, перечислялись фамилии журналистов, которых Ирен должна была разыскать и добиться, чтобы они через свои профсоюзы потребовали предоставить репортерам всего мира возможность разъезжать по стране, посещать тюрьмы, беседовать с политзаключенными и публиковать материалы. Автор письма жаловался на тюремные условия: ограниченная возможность читать газеты и книги, посещать заключенных разрешается только близким родственникам. Ирен было стыдно даже вспомнить о своих глупых мечтах. Письмо заканчивалось вежливой фразой: актер говорил Ирен о своих лучших воспоминаниях, просил передать интернациональный привет всем журналистам и выражал надежду, что они с вниманием отнесутся к его письму.
Ирен еще раз перечитала строчки, с таким усердием выведенные микроскопическими буквами. Но так ничего больше и не смогла увидеть за ними. Несмотря на то что со времени их последнего свидания прошло два года и эти годы сделали свое дело, Ирен была уязвлена. Она спрашивала себя, имеет ли она на него какое-то право. Чего она хочет? Чтобы все десять лет заключенный в тюрьме проводил дни и ночи в мечтах о ней? А он решил, что есть на свете дела поважнее, и включился в революционную работу. Так было лучше для его внутреннего спокойствия и — не стоит бояться этого слова — для его счастья. Даже если ему суждено провести в тюрьме много лет, он закален против болезней души, как правило поражающих идеалистов. Теперь он только боец. Только боец, тактик, прагматик, который оказался способен написать это письмо, обдавшее ее холодом. Ирен с горечью повторяла: «Почему он говорит мне о своей борьбе? Ведь не она же сближала нас!» Дело было совсем не в этом. Она теребила пальцами тоненький листок, густо исписанный синими строчками — маленький шедевр тюремного искусства, — и ей захотелось скомкать его в шарик. Если она и сохраняла еще остатки нежности к автору этого письма, то лишь потому, что он способен был питать некоторые иллюзии и искренне верил, что мобилизует демократическую печать на борьбу за свободу его маленькой родины. Но журналистам приходилось разоблачать столько позорных явлений и в стольких странах мира, что демократическая печать оказалась перенасыщенной подобными материалами. Ирен знала, как грустно строить иллюзии, а потом понять, насколько это было глупо. Какую горечь испытываешь в такие минуты, какой разбитой и несчастной чувствуешь себя!
Два вечера ушло у Ирен на то, чтобы перевести и переписать это письмо. Отпечатанное на машинке, оно заполнило шесть страниц. Она сняла с него фотокопию и разослала несколько экземпляров в редакции самых крупных газет, сопроводив их врезкой. Запечатывая конверты, она говорила себе, что делает все это только для того, чтобы воздать дань прошлому, тому, во что долго верила — настолько, что и по сей день испытывает душевную боль, хотя теперь всю эту историю можно отнести лишь к разряду занятных приключений.
LA CROISIÈRE © Editions Gallimard, 1977. Перевод Л. Завьяловой.Примечания
1
«Le Monde», 4 октября 1973.
2
«Le Monde», 19 ноября 1976.
3
Roger Grenier. Les embuscades. Paris, Gallimard, 1958.
4
Roger Grenier. Les embuscades. Paris, Gallimard, 1958.
5
Roger Grenier. La Voie romaine. Paris, Gallimard, 1960.
6
Roger Grenier. Le Palais d’hiver. Paris, Gallimard, 1965.
7
Там же.
8
Перевод на русский язык опубликован в журнале «Знамя», 1976, № 9, 10.
9
«Le Combat», 25 апреля 1974.
10
* © Editions Gallimard, 1977.
11
Из-за местонахождения (лат.).
12
Бриджи (англ.).
13
Похитители детей (англ.).
14
* © Editions Gallimard, 1977.
15
На американском и кастильском (исп.).
16
Перевод впервые был опубликовав в «Неделе», 1969, № 32.
17
Белое вино. — Здесь и далее примечания переводчиков.
18
* © Editions Gallimard, 1977.
19
* © Editiong Gallimard, 1977.
20
* © Editions Gallimard, 1977.
21
Голливудская кинозвезда.
22
«Я ничего не могу дать тебе, кроме любви, детка» (англ.).
23
«Дым застилает твои глаза» (англ.).
24
«Эти безумства» (англ.).
25
«Без сожаления» (англ.).
26
Звонкие колокольчики (англ.) — слова из рождественской песенки.
27
«Джаз-банд Александра» — песенка из одноименного голливудского фильма.
28
«Шепот» (англ.).
29
По библейским преданиям, образ изгнанника, осужденного на вечные скитания.
30
Корабль, на котором совершал путешествие герой романа американского писателя Германа Мелвилла (1819–1891) — «Моби Дик».
31
Марка кинопроектора.
32
Лоти, Пьер (1850–1923) — французский писатель, описывавший в своих романах путешествия в экзотические страны.
33
Река (исп.).
34
Он задержан (исп.).
