В незамысловатом рассказе Николсона сквозила наивность, присущая детям из этой маленькой долины, в обществе которых Николсон проводил немало времени. Размышляя об этом, Хоуп отвлекся от собственных мрачных дум и переживаний, с какими он явился в стены святилища. Нехитрый рассказ даже заинтересовал его, и полковник едва не захлопал в ладоши, услышав о чудесном спасении девушки. Выражение его лица весьма воодушевило Николсона.
— Но ее отец по-прежнему намеревался расправиться с ней. Он посадил ее в открытую лодку, без весел, в устье реки Аберлесси, которая, как утверждают хроники, называлась тогда Пастью зловония, поскольку тысячи гниющих рыбин валялись на песке по ее берегам. И снова молодая женщина принялась молиться, три дня и три ночи ее утлое суденышко носилось по волнам холодных, северных морей, до тех пор, пока ее лодку не прибило к песчаному берегу Куллеросса, к северу от залива Солуэй-Ферт. Она была слаба и больна, но первая ее молитва была не о ней самой, а о ее еще не родившемся ребенке, которого она намеревалась посвятить служению Христу.
Она брела по пустынному берегу, продуваемому морозными северными ветрами, но один такой порыв раздул уже затухший было костер, который разжег на берегу какой-то рыбак. Она бросила в огонь собранный ею на берегу хворост. И здесь, возле костра, она родила Кентигерна — случилось это приблизительно в пятьсот восемнадцатом году, — и именно этот костер, словно Вифлеемская звезда, указал дорогу пастухам, которые пришли и позаботились о мальчике, чья мать, исполнив свой трудный долг перед Господом, скончалась.
Хоуп ощутил приступ сентиментальной грусти, он так и видел эту мужественную юную деву, на пустынном берегу отдавшую Богу душу после тяжелых родов. Николсон не мог рассказывать эту печальную историю без душевного волнения, и сейчас он чувствовал, что такой человек, как Хоуп, тоже тронут до глубины души.
— Поблизости жил один старый отшельник по имени Серван, он-то и взял себе этого ребенка, и много лет спустя мальчик стал его самым дорогим другом, его Мин Гу, или Мунго. Вы обнаружите множество церквей, посвященных святому Мунго, это ласкательное прозвище Кентигерна. Мы знаем, мальчик и в самом деле был очень благочестивым, чувствительным и непоколебимым в вере. Он отправился в монастырь. Подобно отроку Самуилу[38] снимал нагар с монастырских ламп и поддерживал в них огонь. Нам известно, что он был объектом зависти и постоянных насмешек со стороны своих сверстников и что даже в эти годы он уже обладал даром исцеления — воскресив малиновку, которую жестоко убили его товарищи по учебе.
— Дар исцеления, — повторил Хоуп, — и дар совершать чудеса?
— Да… и хотя он жаждал вести созерцательный образ жизни, но судьба заставила его выйти в мир и одарила саном епископа в Стратклайде, в Глазго, когда ему было всего двадцать пять лет от роду. На этом поприще он сражался во имя Христово на протяжении десяти лет. Его миссию можно сравнить разве только с подвигом отважных миссионеров, которые в наши дни отправляются в самые дикие уголки Африки, поскольку языческий король Моркен был его врагом и завидовал славе Кентигерна, хотя в конце концов оставил его в покое. Кентигерн всей своей жизнью подавал пример подвижничества: он всегда путешествовал только пешком, во всем придерживался умеренности, каждое утро купался в холодной воде, даже зимой, ночью ложился в каменный гроб, и пепел служил ему матрасом. И при этом он был деятелен, его приходы росли, церкви строились по всей стране, и всегда в одной руке он держал простой жезл священника, а в другой — псалтырь.
Николсон продолжил рассказ о том, как умер король Моркен и как его дети поклялись убить Кентигерна. Однако к тому времени святой отправился на юг в Карлайл, а затем его путь лежал в самое сердце Озерного края, поскольку, как он слышал, люди на холмах по-прежнему исповедуют язычество. Но, придя в сей край, он обнаружил множество церквей и учрежденных миссий. И тогда он вошел в воды Дервентуотера, по шею погрузившись в озеро, прочитал псалмы, а затем отправился в Уэльс. Богатое воображение Хоупа нарисовало перед его взором картину столь живописную, точно он собственными глазами видел этого отшельника, миссионера, священника, не страшащегося владык земных, истинного посланца Божия, целителя и чудотворца. И полковник почувствовал, словно одно это помогает ему самому очиститься от грехов. «О Господи! — мысленно восклицал он, по мере того, как молодой священник рассказывал о новых и новых чудесах и духовной славе святого Кентигерна. — Освободи меня от злых помыслов и злых деяний, от этой безнравственной жизни…» Эта мысленная молитва постепенно все больше захватывала внимание Хоупа, и когда Николсон наконец замолчал, то заметил, что слушатель, глубоко уйдя в собственные размышления, даже не заметил окончания рассказа.
И словно выстрел в мертвой тишине церкви, наступившей на короткое мгновенье, прозвучал вопрос Хоупа:
— Как вы сумели стать таким? Как вам это удалось?
Николсон улыбнулся, растерянно разведя ладони: жест полного бессилия. Однако решительный взгляд Хоупа говорил лишь о том, что полковник желает получить правдивый, быстрый и полезный ответ. И все же Николсон ответил, отводя взгляд:
— Это благодать Божия.
— И чем вы заслужили такое?
— Все в руках Господа.
— Но есть же такое, что вы можете сделать.
— Храни свою веру и веруй в Него.
— Вы можете безропотно верить и не получать взамен ничего, — ответил Хоуп. — Но если хочешь определенности, что же тогда делать?
— Нет ничего определенного в нашей жизни, кроме смерти, конечно.
— Все определено, — заметил Хоуп. — Все, что мы делаем, — определено. Он знает, какой вы есть человек. Почему Он позволяет нам совершать такое?
— Он послал к нам Сына своего единородного ради нашего спасения.
— И в чем же мы свободны? И как мы можем быть свободны, если только не сражаемся за свободу и не нарушаем одну или более из Его Заповедей?
— Неисповедимы пути Господни, — произнес Николсон, обескураженный страстным ответом.
— Почему? Почему Его деяния настолько таинственны? А как же те из нас, кто не обладает святостью и кто не целитель и не служит Господу или не такой, как вы, и не такие, как те, кому легко исполнять службу Господню… почему Он так таинственно ускользает от нас? Что мы сделали?
— Это первородный грех… — начал было Николсон.
— До моего рождения? В этом дело? Так если я не имел шанса еще до того, как родился, то какой же шанс представится мне в течение жизни? Нет. В Нем нет тайны. В Нем все ясно. Есть те, кто остаются с Ним, те, кто отвергает Его, и те, кто не идут ни по тому, ни по другому пути и которые вынуждены тратить жизнь в мучениях беспрерывных сомнений.
— А разве это не присуще всем нам?
— Нет. Большинство скептиков либо полагают, будто снискали благодать, или же не заботятся ни о чем, кроме как о дне сегодняшнем. И я это понимаю. Временами я тоже… — Хоуп усилием воли сдержал порыв отчаяния. — Временами мне тоже хотелось думать так же.
— Но вы преодолели это, — торжественно произнес Николсон. — Вы вновь обрели Его.
Хоупа трясло, он вдруг испугался, что наговорил лишнего. Ему было трудно дышать. Он словно со стороны увидел плотного, прилично одетого джентльмена, едва не задыхающегося от волнения, и бледного священнослужителя со светлыми глазами в этой древней церкви, сама атмосфера которой была проникнута святостью. Он увидел себя совершенно нагим, исхлестанным бичом, во власянице, смиренным перед лицом несправедливости, стойким перед наказанием, чистым, как освященная вода у алтаря.
— Я остановился в «Голове королевы», — только и сумел произнести он. — Пожалуйста, приходите ко мне позже, вечером, — тогда мы сможем поговорить побольше.
Он почти выбежал из церкви, разговор с Николсоном лишь вновь возродил муки совести, которые стали терзать его с новой силой. Священник же подумал про себя, что сейчас ему довелось поговорить с самым религиозным человеком, какого ему до сих пор случалось встречать.
Хоуп быстрым шагом направился к Кесвику, удаляясь от стоявшей особняком церкви. Этот маленький городишко теперь представлялся полковнику ловушкой, в которую заманили его — ничего не подозревающую жертву, оставив в душе ощущение, будто ему подрезали крылья…
Мисс д'Арси находилась с мистером Муром в гостиной, где еще совсем недавно Хоуп разговаривал с полковником. Теперь это казалось таким давним событием, — и еще более давним представлялось его собственное предложение руки и сердца, точно праздник, который стерся из памяти через пару дней, заполненных обыденными заботами. Джордж Вуд со всеми возможными почестями препроводил его в гостиную: еще бы, высшее сословие встречалось с великим богатством, дабы в переговорах породить союз этих двух незыблемых институтов, и это значимое событие происходило не где-нибудь, а в гостинице Джорджа Вуда.
