А еще Ленка. Ершистая язва Ленка Волкова, несдержанная на язык, едкая и прямая, но при этом надежная, как скала. Тяжелая. Очень. Ее спас раненный паренек партизан, не дав истечь кровью, перетянув раны отмотанными с себя бинтами. И то, принимавший Волкову врач лишь неопределенно покачал головой. Это все ему рассказала Ида. Сашка в это время был совсем в другом месте, готовя совместно с командование ВВС Западного фронта бомбовый удар по немецким аэродромам и окружившим семитысячное партизанское соединение войскам.
Стаин стоял, понурив голову. Ему было страшно поднять взгляд. Увидеть в глазах друзей осуждение и презрение. Ведь это он! Он отдал приказ на вылет! И плевать, что разведка не сообщила о переброске в район операции средств ПВО, он должен был догадаться, предусмотреть, что если на этом участке фронта у «люфтов» нет ночных истребителей, то они обязательно примут другие меры для предотвращения воздушного снабжения партизан! И прожекторы с ЗСУ напрашивались сами собой! Так почему он не подумал об этом?! Занят был?! Это не оправдание! Как?! Как ему теперь смотреть в глаза ребятам?! Колькиной маме?! Как сказать ей, что она осталась совсем одна?! Что вслед за мужем, потеряла и единственного сына?! И Лена! Только бы она осталась жива! Ей же тоже придется рассказать, что ее Кольки больше нет… Почему?! Ну почему вокруг него только смерть и боль?! В том мире, в этом?! Неужели всем тем, кто сейчас стоит рядом с ним суждено погибнуть, как ребятам с Ковчега?!
Горло сдавило. Он попытался вздохнуть поглубже, но не получилось. Из груди вырвался то ли хрип, то ли всхлип. Сашка закусил губу и покачнулся.
— Сашенька, что с тобой?! Ты в порядке?! — тут же цепко уцепилась за рукав гимнастерки Настя, как воробей наклонив голову и пытаясь заглянуть в глаза парню.
— В порядке, — он поднял на нее взгляд и девушка отшатнулась. Глаза парня были совершенно пустые, мертвые глаза. — В порядке, — повторил он, дернув щекой. — Пойду я. Идти надо, — он тяжело развернулся и, высвободив из ее ладони рукав, оскальзываясь на размокшей земле, побрел от могилы.
— Саша, стой! — окрикнула его Настя, парень, не оборачиваясь, остановился, девушка в три шага догнала его, — Я с тобой.
— Зачем? — он непонимающе уставился на нее.
— Просто, — ну не говорить же ему, что она за него боится.
— Пойдем, — он пожал плечами и опять механически побрел в сторону виднеющегося неподалеку черной полоской перелеска.
— Саша, ты куда? — попыталась остановит его Настя, но он только махнул рукой и продолжил идти. Настя растерянно обернулась на стоящих у могилы ребят. Никифоров с Буниным уже спешили вслед за Сашкой. Но останавливать парня не понадобилось. Из мутной дождевой пелены, со стороны штабных палаток показался вестовой:
— Товарищ подполковник, — тяжело дыша, подбежал он к Стаину, — вас к телефону! Срочно! Товарищ Берия!
— Докладывай! — Берия тут же перешел к делу.
— Летчиками Первого ночного легкобомбардировочного полка осназа НКВД и отдельной вертолетной эскадрильи в ночь с 16 на 17 и с 17 на 18 апреля было совершенно два вылета для обеспечения окруженных немцами партизан товарища Воронченко. В общей сложности за две ночи партизанам переброшено 44 тонны грузов — боеприпасов и медикаментов, на большую землю из окружения эвакуировано 114 раненых партизан и 42 гражданских лица, в основном дети. В ночь с 17 на 18 апреля вертолеты при подходе к партизанам попали в зенитную засаду, организованную немцами. Потеряна одна машина, упала на территории контролируемой партизанами, экипаж в составе сержантов Ганжи, Халиуллиной, Ляховой погиб. Гибель экипажа подтверждена партизанами. Еще одна машина старшего сержанта Весельской дотянула до нашего аэродрома. Машина для дальнейшего использования не пригодна, буду отправлять на завод, там решат, восстанавливать или разобрать. В составе экипажа Весельской погиб бортстрелок сержант Литвинов, очень тяжело ранена и отправлена для лечения в тыл сержант Волкова, — голос Сашки был сух и деловит, и лишь когда речь пошла о потерях слегка, чуть заметно дрогнул. — Вина за потери лежит полностью на мне. Не предусмотрел возможность прожекторно-зенитной засады. Готов нести любое наказание.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На той стороне трубки воцарилась тишина, потом послышалась сдавленная фраза, произнесенная по-грузински, судя по экспрессии с которой она была сказана, явно ругательство и опять спокойный голос Берии:
— Это война, товарищ подполковник государственной безопасности, и на ней гибнут люди! Степень Вашей вины будут определять другие люди, а не вы! — окончание фразы нарком произнес зло, с сильным акцентом, а потом, помолчав, добавил, — Саша, ты командир корпуса, подполковник госбезопасности. Это не последние люди, которых ты послал на смерть. Это очень тяжелый груз, но кому-то его надо нести. Все предусмотреть невозможно. Теперь будешь умнее, опытнее. Никто не мог предположить, что немцам удастся затащить в лес ЗСУ с прожекторными установками. Не только мы способны на невозможное. Мы воюем с сильным, жестоким, хорошо подготовленным врагом.
— Я должен был предусмотреть засаду, товарищ Народный комиссар! — упрямо повторил Сашка.
— Джиути траки![i] — рявкнул Берия, — Это не тебе решать! Все, закончили с этим. Как планируешь действовать дальше?
— По плану сегодня совместно с частями ВВС Западного фронта должны были быть проведены бомбовые удары по аэродромам и окружившим партизан войскам противника. Но погода не позволяет. Дождь и низкая облачность пришли раньше, чем пообещали метеорологи.
Берия после паузы спросил:
— Совсем нельзя летать?
— От подготовки экипажа зависит. Если сильно надо, то можно.
— Сегодня утром случайный снаряд попал в штаб партизан. Тяжело ранены товарищ Воронченко и замполит соединения Деменков. Надо вывезти их на большую землю, а к партизанам доставить представителя командования, который и возглавит прорыв. Кто из твоих полетит?
— Я, товарищ нарком.
— Исключено, — тут же возразил Берия, — у тебя запрет от товарища Сталина.
— Тогда никто, товарищ Берия, — Сашка упрямо сжал губы, — у меня все только с выпуска.
— А Никифоров?
— Никифоров еще полгода назад был простым штурманом, — Стаин говорил спокойно и аргументированно, — Он сейчас лучший, но к ночным полетам в сложных метеоусловиях не готов. Про остальных и говорить нечего. Посылать кого-то другого, кроме меня, это провалить поставленную задачу. Еще Матвей Карлович, наверное, сможет, — справедливости ради добавил Сашка.
— Байкалов?
— Да.
— Ах, ты ж! — послышался хлопок, будто кто-то с силой ударил по столу, — Тоже исключено! Байкалов в госпитале. Неудачная посадка при испытаниях! Жди у аппарата, никуда не отходи, — и Берия повесил трубку, не дав Сашке возможность спросить про братьев Поляковых, которые теперь входили в экипаж Байкалова. Если Матвей Карлович побился, то что тогда с парнями? Хотя, если было бы что-то серьезное, Коротков, оставшийся в Люберцах, сообщил бы, наверное. Сашка вышел из «секретки», бросив старшине-связисту, что будет ждать звонка здесь у штаба полка. Мелкий дождь все так же висел в воздухе, пахнущем землей и травой. Зябко поежившись, Стаин нырнул под брезентовый навес, растянутый над вкопанными буквой «П» скамейками, и накрытый сверху маскировочной сетью. Махнув рукой четверке дымящих папиросами летчиков, пытавшихся вскочить при его приближении, он уселся подальше от них и прикрыл глаза. Послышался тихий бубнеж, становящийся громче и громче, а потом раздался веселый хохот. Один из летчиков рассказывал товарищам что-то смешное. Сашка прислушался:
— И вот, значит, голову-то во флягу я засунул, а обратно вытащить не могу. Застрял. И тут заходит Тамарка и удивленно так спрашивает: «Товарищ лейтенант, а что это вы делаете?», — опять раздался смех. Ясно, эту армейскую байку с застрявшей во фляге головой Сашка не раз слышал еще в той, прошлой жизни. Он бы ничуть не удивился, что история эта стара, как мир и берет начало где-нибудь в римских легионах[ii]. Мимо них, гальмуя в грязи, хрипящий мотором грузовичок куда-то потащил полуразобранный фюзеляж МиГа без крыльев. Издалека слышался сочный мат, кто-то кого-то душевно продирал. Аэродром жил своей будничной жизнью. А буквально в ста метрах от взлетки, под осклизлыми холмиками жирной земли лежат те, кто выпал из этой жизни, кому уже никогда не посмеяться над незатейливыми шутками товарищей, не посмотреть новый, привезенный замполитом кинофильм, не прочитать интересную книжку. А потом полк снимется и улетит на новое место дислокации, и про эти холмики будут вспоминать только самые близкие друзья тех, кто остался под ними ну и еще родственники, тех, у кого они остались. Сначала будут вспоминать часто, потом иногда, а потом только на День Победы. А про него и вспоминать здесь некому. Валя только, да Настя. И то… Сашке стало вдруг так жалко себя, как когда-то в детстве, когда его наказывали мама с папой за шалости, как ему тогда казалось несправедливо.
