— Нина? — прошептала она, — Я заснула, да? Аристарх Федорович ругаться будет! — она попыталась встать, но не смогла, вовремя придавленная сильной рукой Кононовой и опять провалилась в забытье.
Машина остановилась около некогда красивого, а сейчас обшарпанного с осыпавшейся штукатуркой, сырыми, покрытыми черной плесенью проплешинами и местами обвалившимися карнизами четырехэтажного дома в Прокудинском переулке.
— Приехали, товарищ подполковник, — обернулся к Сашке водитель, — вот четырнадцатый дом, как прсили.
— Спасибо, Михалыч, — поблагодарил парень шофера, — я сейчас, — он прикрыл глаза и стиснул зубы, заставляя себя решиться выйти из машины, подняться в квартиру и сказать Колькиной матери, что его больше нет. Можно было, конечно, расписаться в похоронке и все, там уже была бы работа почтальона. Но не правильно это. Не по человечески. Он должен сделать это сам. Зачем, для чего это ему надо, он и сам не очень понимал, но что-то, больно царапающее нутро, заставило его приехать сюда. Сашка никому не сказал куда поехал. Лишь Короткову и Гуляеву сообщил, что ночевать будет дома, в Москве. Но им по службе было положено знать, где находится командир. А остальным ни к чему. Даже Насте, даже Игрорьку Бунину и братьям Поляковым. Наверное, это плохо, не правильно, что он их не взял, все-таки они проучились с Колькой гораздо дольше его, да и дружили они, в отличие от Сашки, которого сложно было назвать другом Литвинова. Слишком много было между ними сложного. И глупая Колькина ревность и скрытое его соперничество, и желание доказать, что он ничуть не хуже Стаина. — Сейчас, сейчас, — повторил Сашка и, надев на бритую голову фуражку, ставшую какой-то великоватой, и подхватив туго набитый вещмешок, решительно вылез из машины. Голый затылок непривычно обдало холодком. Будь она не ладна, эта седина, из-за котрой пришлось бриться на лысо! И теперь он похож не на комкора, а на лопоухого призывника, по ошибке или из глупого форса надевшего подполковничью форму. Но уж лучше так, чем сочувствующие взгляды окружающих.
В подъезде стоял неприятный затхлый вперемешку с чем-то пригорелым запах. Лестничные клетки были захламлены старой мебелью, какими-то страшными тазиками и чашками, полуразобранными велосипедами. На ступеньках разминулся с шустрым мальчонкой с конопатым лицом и непослушным вихром, выбивающимся из-под бесформенной кепки и закрывающим один глаз, ровесником Вальки. Сашка пошел дальше, а мальчуган с любопытством, вытянув тонкую шею, глядел ему вслед, пока не увидел, в какую дверь и сколько раз позвонит незнакомый подполковник. Ага, в семнадцатую три раза. К Литвиновым значит. Утолив свое любопытство, мальчишка стремительно скатился по ступенькам вниз.
Щелкнул замок, скрипнула дверь и на Сашку, подслеповато щурясь недобрыми глазами, уставилась косматая старуха с одутловатым сизым лицом, одетая в линялый бесформенный то ли халат, то ли платье. В нос шибануло запахом плесени, туалета и перегара.
— К Ирке чтоль? — бесцеремонно, не поздоровавшись, спросила она. Сашка кивнул, с брезгливостью глядя на это существо.
— К Литвиновой Ирине Николаевне, она дома? — сухо подтвердил он.
— Куда она денется, — недовольно проворчала старуха, — спит после смены. Она прошаркала грязно-коричневыми тапками по коридору и пнула одну из дверей. — Ирка, вставай давай. Тут к тебе пришли, — и словно ей было мало пинка, она с каким-то злорадным наслаждение заколотила по двери кулаком. На шум из одной из комнат выглянула седая дряхлая старушка и тут же испуганно скрылась, а с другой стороны коридора, судя по звяканью оттуда посуды из кухни, выползло еще одно такое же пьяное существо только уже мужского пола.
— Любка, лярва! — гаркнул он на весь коридор, — Че шумишь?! — и выдал длинную матерную тираду.
— Да к Ирке Литвиновой хахаль пришел, не видишь что ли! — обернулась алкашка к мужику не переставая колотить. Послышался щелчок и дверь открылась. Из комнаты выглянула усталая, заспанная женщина, очень красивая, если бы не бледное осунувшееся лицо и мешки под глазами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Люба, что стучишь, опять участкового звать? Опять нажрались?! — зло выговорила она тетке.
— Ой, ой, ой! Участкового! — алкашка плюнула в пол, — Да зови! Кузины никого не боятся! — качнувшись, она развернулась и пошла на кухню, бросив на ходу Колиной маме, — К тебе тут хахаль нарисовалси.
— Вы ко мне? — удивилась женщина, — Проходите, — она посторонилась, пропуская его в комнату.
Сашка зашел и исподлобья огляделся. Три железных койки, одна смятая, другая за занавеской, наверное, Колькина, под темно-синим покрывалом, с отбитыми, как в казарме уголками. Круглый стол посередине, на котором среди вороха тряпья стоит швейная машинка, шифоньер и тумбочка с грязной посудой. На стене фотография в рамке. Маленький Колька насуплено и серьезно глядит из под буденовки на мир. А по бокам от него стоят улыбающиеся мама и папа. Почти такая же фотография есть и у Сашки. Парень закусил губу и, подняв тяжелый взгляд на женщину, произнес:
— Ирина Николаевна, Ваш сын Литвинов Николай Сергеевич геройски погиб в бою, — женщина, тихо вскрикнув, осела на койку. Сашка стоял, понурив голову, и не знал что еще сказать. Все слова, крутившиеся в голове, были какими-то пустыми, лишними, не нужными. А женщина сидела с сухими глазами и тихо шептала:
— Коля, Коленька, сынок… Коля, Коленька, сынок… — вдруг, словно спохватившись, она уставилась на Сашку, — А Вы кто?
— Командир его, — виновато сказал парень, боясь посмотреть женщине в глаза.
— Командир, значит?! — она сказала это зло, словно плюнула в парня, — Живой! В орденах весь! — ее взгляд пылал лютой злобой, — Пошел вон отсюда, командир! — тихо прошипела она, и Сашка дернулся словно от пощечины. Парень молча развернулся и шагнул к двери, но тут же вернулся и поставил рядом со столом вещмешок:
— Тут мы с ребятами собрали Вам, — пробормотал он, — ну и вещи Колины. Там адрес, телефон, если сто-то понадобится, — и он выскочил из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь из-за которой тут же послышался наполненный болью, нечеловеческий вой. Теперь почти изо всех дверей в щелки выглядывали люди. Только из кухни раздавалась ругань алкашей. Сашка будто пьяный дошел до входной двери, взявшись за ручку он передумал и решительно шагнул на кухню. На него уставились две пары пьяных глаз, третий собутыльник сидел на табуретке покачиваясь и уставясь в столешницу. «И не на фронте же, твари!» — ударило в голову Сашке. — Слушайте, сюда, — он зло оглядел пьяную компанию, — Ирина Николаевна мама моего погибшего боевого товарища. Я буду за ней приглядывать. И не дай Бог, мне что-то не понравится! — он посмотрел на Любу, — Ты поняла меня? Только рот открой, сгною! — Сашка был очень зол. Там на фронте гибнут такие ребята! А здесь такое отребье процветает! Это вот за этих Колька и девчонки погибли?!
И тут подал голос третий, самый пьяный. Он ухватился синими от наколок пальцами за край столешницы и стал подниматься:
— Да я тебя, — проревел он и, подняв голову, напоролся на Сашкин взгляд.
— Пристрелю, — тихо, едва слышно, произнес парень, и чуйка уголовника заверещала, подсказывая, что этот лопоухий подполковник не пугает, не берет на понт, а вот так вот просто, как он это сказал, возьмет и пристрелит. Да и форма его не располагает к конфликту. Ох, не простой подпол заглянул к ним. Мгновенно протрезвевший алкаш тут же тихонько опустился на место:
— Понял, начальник, — он медленно кивнул головой, не убирая со стола рук, — Ошибся Захар, извини. Не обидим мы вашу Ирку.
— Вы меня услышали, — Сашка развернулся на пятках и, забрав со стола бутылку, бросил Любке, под которой растекалась вонючая лужа, — Пол протри! Женщина закивала, но Сашка этого уже не видел, покинув коммуналку. Надо будет завтра ребят отправить к Колькиной маме. Зря он их не взял! Идиот! Он остановился на площадки между этажами и жадно хлебнул из бутылки, тут же закашлявшись. — Ну и дрянь! — едва выдохнул он и поставил бутылку на какую-то разобранную тумбочку. — Михалыч, — обратился он к водителю, едва усевшись в машину, — У тебя водка есть? Хорошая.
