Потом выхожу из туалета, беру два меню, а Дорота и Артемида смотрят на меня и, уверена, желают мне споткнуться и сломать нос.
Но я осторожна, двигаюсь медленно, стараюсь не хромать, хотя очень устала после двух часов беготни по ресторану. Выхожу в зал, выпрямляю спину и улыбаюсь.
Они так близко. Разговаривают доверительно-тихо. Я ещё успеваю вернуться. Пока они не подняли лица и не увидели меня, я могу исчезнуть и сказать Дороте и Артемиде, чтобы кинули жребий, решая, кто должен меня заменить.
Но я продолжаю двигаться вперёд. Я всего в нескольких метрах от его роскошных волос, синих глаз, похожих на синеву сапфиров, льда, моря, синие цветы… всех этих синих вещей вместе взятых. Я нахожусь всего в нескольких метрах от их возрождённой связи, которая убила меня.
— Добрый вечер, я ваша официантка. Могу я дать вам наше меню?
Арон резко поворачивает ко мне лицо. Он узнал мой голос и теперь узнал меня.
Он ничего не говорит, только смотрит на меня в изумлении.
Я имела преимущество заметить его первой и получила время опомниться от неожиданности, поэтому могу позволить себе роскошь выглядеть спокойной и ничуть не расстроенной этой случайной встречей.
По крайней мере, могу с уверенностью сказать, что встреча со мной не оставила его равнодушным. Арон продолжает смотреть на меня. В одной руке он зажал меню, которое я протягиваю ему, брови нахмурены, будто хочет задать вопрос, который не задаст.
— Вернусь через несколько минут, — добавляю я. — Так, у вас будет время выбрать с комфортом.
Сразу ухожу за перегородку, скрываясь. Один вдох. Три вдоха. Шесть глубоких вдохов. Я могу это сделать. О боже, нет, я не могу.
Поэтому я делаю то о чём, боюсь, буду жалеть, но без чего сейчас не обойтись. Иду в кладовку, наливаю себе бокал греческого вина и выпиваю одним глотком.
На несколько секунд у меня буквально перехватывает дыхание. Быстро дышу, дышу, дышу. Но потом мне становится легче. Вино вкусное. Очень вкусное. Почти…
Я считаю в обратном порядке, чтобы убедиться, что я всё ещё в сознании: десять девять восемь семь шесть пять четыре три два один, и, наконец, возвращаюсь к их столику.
Улыбаюсь более спонтанно, чем раньше, возможно, из-за вина. Арон, напротив, совсем не улыбается. Мне хочется сказать ему, что мужчина, который идёт на свидание с любимой женщиной и демонстрирует такое мрачное выражение лица (совсем не романтичное), должен задать себе два вопроса о чувствах, которые связывают его с дамой, с кем он разделяет трапезу. Короче говоря, он, похоже, больше стремится показать, что зол на меня, по неизвестным мне причинам, чем пленён чарами Лилиан. На ней, конечно, нет обручального кольца. Оно было на благотворительном вечере, но сейчас она его сняла. То ли Лилиан собирается расстаться с мужем, то ли спрятала на время в сумке, чтобы не выглядеть распутной?
В любом случае Арон смотрит на меня больше, чем на свою спутницу. Недобро. Как будто ему не выносимо моё присутствие. Я пытаюсь вспомнить, сказала ли я или сделала что-то настолько серьёзное, чтобы вызвать такую злость, но мои мысли затуманены первыми эффектами вина. Мне жарко. Голова кружится. Чувствую эйфорию и сонливость одновременно.
Беспрестанно улыбаясь, принимаю заказ и ухожу на кухню.
Дорота и Артемида окружают меня, выспрашивая, выяснила ли я, кто эта женщина с белокурым красавчиком.
— Как ты думаешь, они вместе?
— Ты не видела, есть ли у них обручальные кольца?
Потом они замечают, что я краснолицая, чрезмерно улыбчива по моим меркам и склонна к лёгкой глупой томности.
— Ты пила? Но ты же никогда не пьёшь! Ты не можешь пойти и упасть! Я об этом позабочусь, — возражает Дорота.
Артемида пресекает её претензии в зародыше.
— Тебя ждут два столика. Или, может быть, они заслуживают меньшего внимания, потому что клиенты неприятные?
— Смиритесь, — говорю я с удивившей меня твёрдостью. — Столик мой, и я вполне способна о нём позаботиться.
Не знаю, так ли это, но я вдруг рискую уронить тарелку с салатом на Лилиан. Я не делаю этого специально, клянусь. Арон помогает мне избежать беспорядка. Он хватает меня за запястье и останавливает.
Он ничего не говорит, просто продолжает разглядывать с тем неодобрением, которое выказал бы по отношению к необычному и раздражающему существу. Я ненавижу его, потому что он заставляет меня чувствовать себя дефективной, виноватой, словно меня здесь не должно быть, будто я помешала ему, как будто я помеха. И я даже не понимаю почему. Ничто не оправдывает столь суровое выражение.
Могу понять удивление, но почему такое раздражение? Может быть, он подумал, что я хочу навредить его красавице?
Нет, он был раздражён уже до этого момента.
Я ненавижу его, ненавижу, ненавижу.
Мне хочется размазать по его лицу заказанную им мусаку, проткнуть его роллом сувлаки и завершить всё это, вылив ему на голову соус цацики.
Вместо этого я вежливо обслуживаю его и ухожу. Сразу же после этого я прошу Артемиду позаботиться о ней.
Не хочу снова столкнуться с этим непонятно на что обиженным взглядом. Я запираюсь в маленькой комнате, где мы, девушки, переодеваемся, и опускаюсь на пол, прислонившись к одной из стен. Так и остаюсь, свернувшись калачиком, от желудка к горлу поднимается кислота, ноги подкашиваются.
Значит, они снова вместе? Не думаю, что он пригласил бы её на ужин, пусть даже в небольшой ресторанчик в Астории, который наверняка не посещает ни её семья, ни их друзья, будь между ними лишь тайная связь. Значит ли это, что они решили жить в открытую?
В моей голове властно и яростно сменяют друг друга вопросы. У меня нет ответа ни на один из них. Их не последовало бы ни будь я трезвой, и тем более сейчас, когда я немного навеселе.
Когда выхожу из комнаты, то узнаю, что Арон и Лилиан уже ушли. Он также оставил щедрые чаевые. Артемида предлагает разделить их, но я говорю, чтобы оставила всю сумму себе. Мне ничего не нужно, особенно деньги.
Мне следует остаться после закрытия, чтобы помочь навести порядок, но я прошу разрешения уйти пораньше. Алкоголь, который теперь циркулирует в крови, превратил меня в какую-то глупую куклу, и я даже икаю. Я не совсем лишилась способности рассуждать, но если не пойду домой, не лягу и не посплю, то рискую упасть в обморок, или меня вырвет, или даже меня вырвет и потеряю сознание.
Как только выхожу, я мельком вижу на расстоянии то, чего лучше было бы не видеть. Арон и Лилиан. Они стоят на противоположной стороне дороги, недалеко от его машины. Они целуются.
Тошнота усиливается до невозможности. Я сжимаю кулаки так сильно, что руки затекают. Не желая больше смотреть на это зрелище, бегу в противоположную сторону, к станции метро. Всего две остановки не в подземке; через десять минут я буду дома. Будь я менее уставшей и не такой пьяной, пошла бы пешком. Но я слишком устала, слишком пьяна и, главное, слишком грустная. Чувствую себя, словно во мне что-то остановилось: возможно, время, также мечты, и ещё надежды.
Прибывает поезд, а моя прострация достигает своего апогея. Одновременно с приступом икоты, головокружением и рвотным позывом со вкусом розового «Каненас» я делаю ошибочный шаг вперёд.
Я слишком поздно понимаю, что сейчас упаду на пути и меня размажет. Понимаю, но не могу лететь назад.
А может быть, и могу.
Потому что вдруг что-то тянет меня к платформе; стремительная сила вытягивает меня, как в сцене, прокрученной назад, и поезд только задевает нос.
Потом меня крепко хватает рука, и разъярённый голос говорит близко с ухом:
— Тебе не следует ездить в метро ночью! Особенно если ты пьяна!
***
Я смотрю на него с определённо глупым выражением лица.
Арон.
Что он здесь делает?
Разве он не должен быть с Лилиан?
Разве они не целовались несколько минут назад?
— Что… что… что… что… — заикаюсь я. По крайней мере, икота прекратилась.
— Ты чуть не оказалась под поездом! — продолжает он. — Ты говоришь, что можешь о себе позаботиться, но это неправда! Если бы меня здесь не было, ты бы сейчас лежала месивом!
