было достижением Ренана: связать Восток с самыми последними компаративистскими дисциплинами, среди которых одно из важнейших мест принадлежало филологии.
Различие между Саси и Ренаном – это различие между основателем и преемником. Саси – создатель, чья работа состоит в сотворении научного поля и его статуса дисциплины XIX века, уходящей корнями в революционный романтизм. Ренан принадлежит ко второму поколению ориенталистов: его задачей было укрепить официальный дискурс ориентализма, систематизировать его открытия и установить его интеллектуальные институты и институции. В случае Саси его персональный вклад запустил и вдохнул жизнь в это поле и его структуры; Ренан же своей адаптацией ориентализма к филологии и их обоих к интеллектуальной культуре того времени позволил укрепить ориенталистские структуры интеллектуально и сделать их более заметными.
Ренан был фигурой самостоятельной – не полностью оригинальной, но и не абсолютно вторичной. Поэтому как влиятельного деятеля культуры или как важного ориенталиста его невозможно свести лишь к его личности или к набору схематических идей, в которые он верил. Скорее, Ренана лучше всего воспринимать как динамичную силу, возможности для которой уже были созданы такими первопроходцами, как Саси, принесшую свои достижения в культуру как своего рода валюту, которую он использовал снова и снова (если еще немного усилить этот образ) из-за ее постоянного обращения. Коротко говоря, Ренан – фигура, которую следует понимать как тип культурной и интеллектуальной практики, как стиль ориенталистских высказываний в рамках того, что Мишель Фуко назвал бы архивом[533] своего времени[534].
Важно не только то, что сказал Ренан, но и то, как он это сказал, что, учитывая его предыдущий опыт и подготовку, он решил использовать в качестве своего предмета, что с чем соединялось и так далее. Тогда отношения Ренана с его ориентальным предметом, с его временем и аудиторией, даже с его собственной работой можно описать, не прибегая к формуле, основывающейся на неочевидном допущении онтологической стабильности (например, Zeitgeist[535], истории идей, историко-биографического описания). Так мы сможем читать Ренана как писателя, делающего нечто, поддающееся описанию, в месте, определенном во-времени, пространстве и культуре (а следовательно, в архиве), для аудитории и, что не менее важно, для укрепления его собственной позиции в ориентализме своей эпохи.
Ренан пришел к ориентализму из филологии, и благодаря той необычайно высокой и заметной позиции, которую эта дисциплина занимает в культуре, он смог наделить ориентализм его наиболее важными техническими характеристиками. Для тех, кому слово «филология» кажется отдающим пылью, скукой и малозначимым словокопанием, заявление Ницше о том, что он, как и величайшие умы XIX столетия, является филологом, станет неожиданностью – пока не припомнить бальзаковского «Луи Ламберта»:
Что за чудную книгу можно было бы написать, рассказывая о жизни и приключениях одного слова! Конечно, оно получало различные оттенки благодаря тем событиям, которым оно служило; в зависимости от места действия оно пробуждало различные идеи; но разве не важнее рассмотреть его в трех различных отношениях: души, тела и движения?[536]
Какая категория, спрашивает Ницше далее, включает в себя его самого, Вагнера, Шопенгауэра, Леопарди[537], всех филологов? Этот термин, по-видимому, подразумевает как дар исключительного духовного проникновения в язык, так и способность создавать произведения, сочетающие в себе эстетическую и историческую силу. Хотя профессия филолога родилась в тот день, когда в 1777 году «Ф. А. Вольф[538] придумал для себя латинское наименование студент филологии (stud. Philol.)», Ницше тем не менее изо всех сил старается продемонстрировать, что профессиональные ученые, занимающиеся классическими языками – греческим и латынью, – обычно неспособны понять эту дисциплину: «…они никогда не достигают корней вопроса: они никогда не представляют филологию как проблему». Просто потому, что «знание филологии древнего мира, разумеется, не может длиться вечно; ее материал конечен»[539]. Именно этого и не может понять толпа филологов. То, что объединяет тех немногих выдающихся духом, которых Ницше считает достойными похвалы – не такой однозначной и не такой поверхностной, как я описываю, – это их глубокая связь с современностью, связь, которая дана им благодаря их занятию филологией.
Филология проблематизирует себя, тех, кто ею занимается, настоящее. Она воплощает в себе особое состояние быть современным (modern) и европейским, поскольку ни одна из этих двух категорий не имеет подлинного значения, не будучи связанной с более ранней чуждой культурой и временем. Ницше видит филологию как нечто порожденное, созданное в виконианском смысле как знак человеческого начинания, созданного как категория человеческого открытия, самопознания и самобытности. Филология – это способ исторически отделить себя, как это делают великие художники, от своего времени и непосредственного прошлого, даже если, как ни парадоксально и антиномично это ни звучит, поступая таким образом, человек в действительности характеризует собственное время (modernity).
Между Фридрихом Августом Вольфом 1777 года и Фридрихом Ницше 1875 года стоит Эрнест Ренан, филолог-ориенталист, а также человек со сложным и интересным ощущением того, как друг с другом связаны филология и современная культура. В книге «Будущее науки»[540] (написанной в 1848 году, но не опубликованной до 1890 года) он писал, что «основоположниками современного мышления являются филологи». И что такое современное мышление, говорит он в предыдущем предложении, если не «рационализм, критика, либерализм, [все из которых] появились в тот же день, что и филология?» Филология, продолжает он, одновременно и компаративная дисциплина, овладели которой лишь люди современные (moderns), и символ современного (и европейского) превосходства: любой прогресс, достигнутый человечеством с XV столетия, может быть приписан мыслителям, которых нам следует назвать филологами. Задача филологии в современной культуре (культуре, которую Ренан называет филологической) состоит в том, чтобы продолжать видеть реальность и природу ясно и отчетливо, тем самым преодолевая веру в высшие силы, продолжая идти в ногу с открытиями в физических науках. Более того, филология позволяет увидеть человеческую жизнь в общем и систему вещей: «Находясь там, в центре, вдыхая аромат, оценивая, сравнивая, комбинируя, побуждая, я прихожу к сути системы вещей». Филолог осенен безошибочно угадываемой аурой власти. И Ренан высказывает свою позицию о связи филологии и естественных наук:
Заниматься философией – означает познавать, ведь, следуя замечательному выражению Кювье, философия – это наставление мира в теории. Как и Кант, я уверен, что каждое чисто спекулятивное доказательство имеет не больше достоверности, чем доказательство математическое, и не может ничего нам поведать о существующей реальности. Филология – это точная наука об умственных (mental) объектах [La philology est la science exacte des choses de l’esprit]. Для гуманитарных наук она как физика и химия для философских наук о телах
