Когда тему с сережками проехали, мама спросила: что тебе нужно? Ну, я такая: ты вообще меня слушаешь? А она мне: и что именно я должна была услышать? Ну, я ей объяснила: в своей речи, или как там ее еще назвать, я сказала, что нам нужна ваша помощь. А она такая: и как это понимать? Что еще мы должны делать, кроме того, что и так делаем?
А у меня не было ответа. Они меня кормят, одевают, дают денег на карманные расходы, за их счет я получаю образование. Когда я говорю, они меня слушают. Просто мне показалось, будто если я попрошу их мне помочь, то они помогут. Я не понимала, что мне нечего им сказать, а им нечего сказать мне, и они ничего не могут поделать.
И тот момент — когда мама спросила, чем они могут мне помочь — по ощущениям был очень похож на другой момент, когда тот парень спрыгнул с крыши. То есть это было не настолько страшно и ужасно, к тому же никто не погиб, да и вообще мы были внутри помещения и так далее. Просто есть такие мысли, которые сидят где-то глубоко в голове, — мысли на черный день. Например, вы думаете: если я не смогу так дальше жить, я сброшусь с крыши. Однажды, если у меня все будет совсем плохо, я просто сдамся и попрошу папу с мамой выгнать меня. В общем, оказалось, что коробочка для мыслей на черный день оказалась пуста, но самое смешное было то, что там никогда ничего не было.
Тогда я повела себя так, как обычно веду себя в таких ситуациях: сказала маме идти на хер, и папе я сказала идти на хер, после чего смылась оттуда, хотя, по идее, должна была поговорить с друзьями и родственниками кого-нибудь из остальных. Поднявшись по лестнице, я поняла, как глупо получается, но возвращаться было уже поздно, так что вышла на улицу, пошла до метро и села на первую попавшуюся электричку. Догнать меня никто не пытался.
Джей-Джей
В ту минуту, когда я увидел Эда с Лиззи, во мне сам собой вспыхнул огонек надежды. Такая мысль пронеслась: «Ура! Они пришли спасти меня!» Вечером мы отыграем небольшой концерт, после которого мы с Лиззи отправимся в уютную двухкомнатную квартирку, которую она сняла специально для нас! Именно этим она и занималась! Искала квартиру, а потом обустраивала ее! И… А что это за немолодой человек с Джесс? Может, это глава какой-нибудь звукозаписывающей компании? Может, Эд уже подписал контракт с ним? Нет, не подписал. А тот человек с Джесс — ее папа. Потом я узнал, что Лиззи живет с мужчиной, у которого есть свой дом в районе Хэмпстед и собственная фирма, занимающаяся графическим дизайном.
Чувство реальности вернулось ко мне довольно быстро. Ни на их лицах, ни в их голосах не было особой радости, и я понял, что у них нет для меня новостей, что они не принесли мне великую весть о моем светлом будущем. Я чувствовал их любовь и заботу, чуть не прослезился, честно говоря; я долго не выпускал их из объятий, чтобы они не заметили, как я расклеился. Но они пришли в «Старбакс» потому, что им сказали прийти в «Старбакс», но они понятия не имели зачем.
— Что стряслось, дружище? — спросил Эд. — Слышал, у тебя все не очень.
— Ну, так, — ответил я. — Все образуется.
Я хотел было добавить еще про диккенсовского Микобера из «Дэвида Копперфилда», но передумал — мне не хотелось, чтобы Эд взъелся на меня еще до того, как мы успеем поговорить.
— Ничего у тебя здесь не образуется, — возразил он. — Тебе домой надо возвращаться.
Я не хотел влезать в разговор о той договоренности насчет девяноста дней, и поэтому сменил тему.
— Ну и видок у тебя, — сказал я.
На нем был замшевый пиджак, выглядевший очень дорого, белые вельветовые брюки, и, хотя волосы по-прежнему были длинные, вид у него был холеный. Он походил на тех придурков, которые встречаются с девицами из «Секса в большом городе».
— Мне никогда особенно не нравилось, как я выгляжу. Я так выглядел потому, что у меня не было денег. К тому же мы всегда останавливались в таких местах, где даже душа нормального не было.
Лиззи вежливо улыбнулась. Мне было тяжело быть одновременно и с Лиззи, и с Эдом — все равно что попал в больницу, и тебя пришли навестить и первая, и вторая жена.
— Я никогда не считал тебя человеком, пасующим перед трудностями, — сказал Эд.
— Эй, выбирай выражения. Ты находишься в центральном отделении Клуба Людей, Пасующих Перед Трудностями.
— Ладно. Но судя по тому, что я слышал, у остальных все довольно серьезно. А у тебя-то что? Ничего.
— Вот именно. Ничего.
— Я не это имел в виду.
— Кому-нибудь принести кофе? — спросила Лиззи.
Я не хотел, чтобы она уходила.
— Я схожу с тобой, — сказал я.
— Да все сходим, — подытожил Эд.
Мы вместе пошли за кофе. Мы с Лиззи так и продолжали молчать, а Эд продолжал говорить — ощущение было такое, будто я заново прожил пару последних лет, только эти года уместились в то недолгое время, что мы стояли в очереди.
— Для таких, как мы, рок-н-ролл — это своеобразный университет, — сказал Эд после того, как мы сделали заказ. — Мы же из рабочего класса. Нам ничего не светит, пока не сделаем собственную группу. Но через несколько лет группа начинает доставать, разъезды начинают доставать, да и отсутствие денег тоже начинает доставать. Тогда ты находишь работу. Пойми, такова жизнь.
— То есть когда все начинает доставать… Это как конец обучения в университете.
— Вот именно.
— А когда Дилана все это достанет? А Спрингстина?
— Наверное, тогда, когда они начнут останавливаться в мотелях, где горячую воду дают только в шесть вечера.
Мы действительно останавливались в таком мотеле во время последнего турне по Южной Каролине. Но я помню концерт, на котором мы зажгли; а Эд помнит душ без горячей воды.
— Как бы то ни было, я знаю Спрингстина. По крайней мере, был на его концерте. И простите, сенатор Джей-Джей, но вы — не Брюс Спрингстин.
— Спасибо, дружище.
— Блин, Джей-Джей. А что я должен был сказать? Ладно, ты — Брюс Спрингстин. Ты — один из самых успешных исполнителей за всю историю шоу-бизнеса. В одну и ту же неделю твоя фотография попала на обложки «Тайм» и «Ньюсуик». Ты, блин, каждый вечер устраиваешь концерты, собирая стадионы. Вот. Теперь тебе лучше. Господи, ну пора бы уже повзрослеть.
— А ты, наверное, так повзрослел с тех пор, как старик из жалости взял тебя на работу, чтобы ты продавал людям незаконно выходящее в эфир кабельное.
Когда Эд собирается драться, у него краснеют уши. Пожалуй, эта информация совершенно бесполезна для всех, кроме меня, — понятное дело, он не особенно сильно привязывается к людям, с которыми он подрался, так что они не успевают заметить эту закономерность, да у них самих, как правило, нет особого желания с ним общаться. Возможно, я единственный человек, точно знающий, когда нужно увернуться.
— У тебя уши краснеют, — сказал я.
— Да пошел ты.
— Ты прилетел сюда только ради того, чтобы меня послать?
— Да пошел ты.
— Перестаньте! Оба, — вмешалась Лиззи.
Я не уверен, но, по-моему, когда мы последний раз встречались все втроем, она сказала то же самое.
Парень, который делал нам кофе, настороженно смотрел на нас. Я знал его — хороший парень, студент; мы с ним даже пару раз поговорили о музыке. Ему очень нравились «Уайт Страйпс», и я пытался приучить его к Мадди Уотресу и группе «Вулф». Ему было немного страшно.
— Послушай, — сказал я Эду, — я часто здесь бываю. Если тебе хочется надрать мне задницу, то давай выйдем на улицу.
— Спасибо, — сказал парень за стойкой. — В смысле, вы могли бы и здесь, если бы больше никого не было. Вы ведь наш постоянный посетитель, а мы стараемся приглядывать за постоянными посетителями. Но сейчас… — махнул он в сторону зала.
— Нет-нет, я все понимаю, — ответил я. — Спасибо.
— Ваш кофе оставить на стойке?
— Да, конечно. Мы ненадолго. Ему обычно достаточно разок врезать, чтобы успокоиться.
— Да пошел ты.
Мы вышли на улицу. Было холодно и темно, но уши Эда горели, как два маленьких факела во тьме.
Мартин
Я не видел Пенни и не разговаривал с ней с того дня, как в газете появилась статья про нашего ангела. Я думал о ней с нежностью, но не особенно скучал — ни в социальном, ни в сексуальном смысле. Мое либидо было в отпуске (нужно, кстати, быть готовым к тому, что оно подаст заявление о досрочном уходе на пенсию и больше никогда не приступит к исполнению своих обязанностей); моя социальная жизнь замкнулась на Джей-Джее, Морин и Джесс, что, возможно, говорило о ее столь же плачевном состоянии — не в последнюю очередь потому, что этих людей мне тогда было достаточно. И все равно, заметив, что Пенни флиртует с одним из медбратьев, я невольно разозлился.
Это никакой не парадокс, просто следует понимать извращенность человеческой натуры. (По-моему, я так уже говорил, и, наверное, эта фраза выглядит не так убедительно и не свидетельствует о тонком понимании человеческой психологии. В следующий раз надо будет просто признать извращенность и непоследовательность человеческой натуры и оставить ее в покое.) Ревность и так может овладеть человеком в любой момент, а этот медбрат был к тому же молодым, высоким, загорелым блондином. Такой тип может вызвать у меня приступ невольной злости, даже если бы стоял там в одиночестве или если бы я просто столкнулся с ним в городе.
