Морин
Я думала, мне не придется особенно много говорить. То есть Мэтти мне было нечего говорить. И медбратьям, казалось мне, я просто не найду, что сказать. Я спросила, не хотят ли они чая, но чая они не хотели; тогда я спросила, не тяжело ли им было спускаться с Мэтти по лестнице, и они ответили, что не особенно, поскольку их двое. А я тогда сказала им, что не смогла бы этого сделать, будь здесь даже десять таких, как я, и они рассмеялись, после чего мы просто стояли и смотрели друг на друга. Потом один из них — невысокий такой, похожий на игрушечного робота Мэтти, у которого была квадратная голова и квадратное туловище, только он был не из Австралии — спросил, по какому поводу все собрались. Я даже не задумывалась, что они не будут ничего знать.
— Я пытался догадаться, но у меня никак не получается.
— Понятно, — сказала я. — Да, наверное, странно вот так ничего не понимать.
— Ну так скажите нам. Стив предполагает, что у вас проблемы с деньгами.
— У некоторых они действительно есть. Но не у меня.
Мне и вправду никогда не приходилось беспокоиться насчет денег. Я получаю пособие, живу в доме матери, к тому же она оставила мне небольшое наследство. А если никогда никуда не выходишь и ничего не делаешь, на жизнь много денег не уходит.
— Но ведь у вас есть какие-то проблемы? — предположил робот-австралиец.
— Да, у нас у всех свои проблемы, — признала я. — Но они очень разные.
— Да, про того парня я знаю, — сказал второй парень, Стивен. — Его выгнали с телевидения.
— Да, у него проблем хватает, — согласилась я.
— А откуда вы его знаете? Сомневаюсь, что вы ходите в одни и те же ночные клубы.
В итоге я все им рассказала. Я не собиралась. Все как-то само собой произошло. А когда я начала им рассказывать, то уже было не важно, как много они узнают. И только добравшись до конца истории, я поняла, что не следовало им всего этого говорить, пусть они и нормально отреагировали — даже посочувствовали мне.
— Вы ведь не станете об этом рассказывать своим начальникам, правда? — спросила я.
— А почему мы должны об этом рассказывать?
— Если они узнают, что я собиралась оставить у них Мэтти навсегда, они могут отказаться брать его в следующий раз. Они могут подумать, что каждый раз, когда просила приглядеть за ним, я собиралась спрыгнуть с крыши.
Мы договорились. Они рассказали мне про другой приют неподалеку от моего дома — частное учреждение, в котором условия даже лучше, чем в их приюте, и я пообещала позвонить туда, если соберусь покончить с собой.
— Дело не в том, что мы не хотим знать, — объяснил австралиец Шон. — И не в том, что мы не хотим потом ухаживать за Мэтти. Просто иначе каждый раз, когда вы будете нам звонить, нам будет казаться, что у вас все плохо.
Не знаю почему, но мне от этого разговора стало легче на душе. Двое незнакомых мужчин попросили меня не звонить им, когда мне захочется совершить самоубийство, а мне захотелось их обнять. Понимаете, я не хочу, чтобы меня жалели. Я хотела, чтобы мне помогли, пусть даже помощь будет заключаться в том, что они не будут мне помогать, — надеюсь, я не слишком путано объяснила. Что самое забавное, именно это и пыталась сделать Джесс, организовав эту встречу. Но она не думала, что мне это что-то даст, а ребят она попросила взять лишь потому, что иначе было не привести Мэтти, но этим людям хватило пяти минут, чтобы хоть в чем-то мне стало полегче.
Сначала мы со Стивеном и Шоном наблюдали за остальными, смотрели, как у них дела. У Джей-Джея было все замечательно, поскольку он еще не подрался со своими друзьями. Мартин и его бывшая жена молча наблюдали за тем, как их девочки что-то рисуют. Джесс ругалась с родителями. Это могло бы быть и добрым знаком, если бы предметом спора было что-то действительно важное, но время от времени Джесс выкрикивала что-то настолько громко, что ее слышали все, и было непохоже, чтобы спор шел о чем-то действительно важном. Например, она как-то закричала: «Да не трогала я эти чертовы сережки». Все услышали эту фразу, а мы с Мартином и Джей-Джеем переглянулись. Никто из нас не знал, о каких сережках речь, так что мы не решались как-то оценивать этот выкрик, но мы сильно сомневались, что сережки были причиной всех проблем Джесс.
Мне стало жалко Пенни, сидевшую в одиночестве, и я подошла к ней, чтобы пригласить к нашему столику.
— Вам, думаю, и так есть о чем поговорить, — сказала она.
— Нет, мы уже все обсудили, — объяснила я.
— Похоже, у тебя самый симпатичный парень из всех здесь присутствующих.
Она имела в виду Стивена — высокого медбрата. Когда я взглянула на него издали, то поняла, почему она так сказала. У него были длинные светлые волосы, голубые глаза, а еще его улыбка озаряла все кафе. Жаль, сразу не заметила, но я уже о таких вещах не особенно задумываюсь.
— Так подойди и поговори к ним. Ему будет приятно, — уверила я ее.
Я не была уверена, что ему действительно будет приятно, но если нечего делать, кроме как стоять за мальчиком в инвалидном кресле, то, наверное, приятно встретить симпатичную девушку, которая ведет шоу на телевидении. Я не могу брать на себя никакой ответственности, поскольку ничего особенного не сделала — я лишь пригласила Пенни к нам присоединиться. Но все же забавно — столько всего произошло лишь из-за того, что Пенни захотелось поговорить со Стивеном.
Джесс
Похоже, все неплохо проводили время, исключая меня. Я паршиво проводила время. А это было нечестно, потому что я потратила кучу времени на организацию этого вечера. Я нашла в интернете электронный адрес менеджера группы Джей-Джея. А он дал мне телефонный номер Эда, и мне пришлось встать часа в три ночи, чтобы застать его после работы. Когда я рассказала ему, что происходит с Джей-Джеем, он согласился приехать, а еще он позвонил Лиззи, которая тоже согласилась принять участие. Затащить туда Синди с детьми было непросто, так что я целую неделю убила, а что получила взамен? Ни хрена. С чего мне взбрело в голову, будто от разговора с моим гребаным папашей и моей гребаной мамашей будет хоть какой-то толк, мать его за ногу. Я, блин, каждый день с ними говорю, но ничего не меняется. На что я надеялась? И что могло изменить характер наших разговоров? То, что там был Мэтти, Пенни и все остальные? То, что все происходило в «Старбакс»? Наверное, я надеялась, что они прислушаются ко мне, особенно после моих слов про то, как нам нужна их помощь. Но когда мама опять заговорила про сережки, я поняла, что могу спокойно отправляться на улицу и просить первого встречного меня удочерить.
Мы никогда не закроем тему про сережки. Даже на последнем издыхании они их мне припомнят. Похоже, это ее любимое ругательство. Когда злюсь на нее, я часто произношу всякие грубые слова, а когда она злится на меня, она часто произносит слово «сережки». Хотя это все равно были не ее сережки. Это были сережки Джен, и я их не трогала — уже сто раз ей говорила. Дело в том, что первые несколько недель — самое ужасное время — мы просто сидели у телефона и ждали сообщения, что полиция нашла ее тело, и тогда сережки лежали на ее прикроватном столике. Мама утверждает, что она каждый вечер приходила к ней в комнату, сидела на кровати и с фотографической точностью помнит, что было на столике, а там были сережки, пустая чашка из-под кофе и какая-то книжка в мягкой обложке. А потом, когда мы стали потихоньку возвращаться к нормальной жизни с работой и учебой, сережки исчезли. И конечно, их взяла я, ведь я постоянно все таскаю из дома. Да, я действительно так делаю. Но таскаю обычно деньги, и у них. А сережки принадлежали Джен, а не им. К тому же она купила их на блошином рынке фунтов за пять.
Я не знаю, права ли я, и не собираюсь особенно себя жалеть. Но ведь у родителей должны быть любимчики, правда? Как может быть иначе? Как, например, мистер и миссис Миног могли не отдавать предпочтение Кайли? Джен никогда ничего у них не воровала, много читала, хорошо училась в школе, обсуждала с папой перестановки в правительстве и всякие другие политические штуки, ее никогда не рвало прямо перед министром финансов и так далее. Возьмите даже тот эпизод, когда меня вырвало. Просто фалафель попался плохой, понимаете? Я смылась из школы, потом мы выкурили пару косяков, я выпила пару банок «Баккарди Бризер» — в общем, ничего криминального. А потом съела фалафель. Поворачивая ключ, я уже чувствовала, как он просится наружу, так что именно он во всем виноват. А до туалета я бы ни за что не успела добежать. Папа сидел на кухне с этим гавриком-финансистом. Я, конечно, пыталась добежать до раковины, но не успела — фалафель и «Баккарди Бризер» были повсюду. Вырвало бы меня, не съешь я этот фалафель? Нет. Поверил ли он, что все дело было в фалафеле? Нет. Поверили бы они Джен? Да, и только потому, что она не пила и не курила траву. Я не понимаю. Так всегда — фалафели и сережки. Все умеют говорить, но никто не знает, что сказать.
