Я внимательно и терпеливо слушал старика. Хоть он повторялся и с каждым днем порции нового в его речах уменьшались.
Рассказы отца Николая меня угнетали. Оказывается, уже пятьдесят лет назад в этих краях не осталось людей. А если так по всей стране и по всему миру? Если я опоздал родиться? Кто мои соратники: бывший служитель бога Иисуса и мальчик, который может плавать под водой? Даже мои друзья по школе гладиаторов уже мертвы…
А пока суть да дело, мы с Сеней продолжали жить в землянке у отца Николая. Наступило лето, болото подсохло, и старик стал втрое осторожен – он боялся, что с неба могут заметить дым от нашего очага. Арсений окреп, загорел – он больше любил воду, чем воздух.
Старик знал, какие грибы съедобные, а какие ядовитые. Он научил меня
– полагал, что это знание полезно, если я окажусь в лесу один, без друзей…
И еще я обзавелся зажигалкой – кремнем и огнивом.
Сеня и старик привыкли друг к другу, и отец Николай уже не считал мальчика исчадием ада. Сеня старика любил, но совсем не слушался.
Июнь был в самом разгаре, ночи стали совсем короткими, очень красиво пели маленькие птички, которых отец Николай называл соловьями. До августа, когда спонсоры начнут истреблять людей, оставалось всего два месяца. Я не мог далее жить в лесной землянке, потому что если погибнет Москва, людей в России останется совсем мало. Я не знал, к кому обратиться за помощью, но надеялся, что если я доберусь до Москвы, то обязательно кого-то найду. Я надеялся отыскать кого-нибудь в метро, а может быть, проникнуть в школу гладиаторов – ведь такие школы еще остались. Я должен ходить и рассказывать об опасности и предупреждать людей.
– Поймают тебя, – говорил мне на это отец Николай. – Народ у нас слабый, вымирающий, как зверь мамонт, сами же тебя властям сдадут. И станешь ты мучеником.
– Я не хочу быть мучеником, – сказал я.
У нас было плохо с солью, отец Николай использовал вместо нее золу от очага. Так что рыбу и грибы мне на дорогу мы сушили. У нас с Сеней было свое хозяйство – и неплохое. Мы собрали всякие вещи по деревенским домам – у нас были и кружки, и бутылки, и кастрюли, и горшки. С одеждой было хуже
– ткани почти не сохранились. Но я сделал Сене длинную распашонку из докторского халата, который унес из питомника. Может быть, эта одежда была не очень красивой, но Арсению она нравилась.
Остатков халата хватило мне на заплечную суму.
Сеня не хотел отпускать меня, но я обещал вернуться скоро. Я попросил отца Николая и Сенечку собирать и заготавливать на зиму побольше еды – ведь, может быть, я приведу с собой людей.
Я уже был почти готов к походу и решил начать его с бывшего города Серпухова, как случилось событие, изменившее мои планы.
Странный след я обнаружил возле деревни в низине, у родника.
Я возвращался с добычей, собранной по чердакам. На одном я отыскал сундук, в котором сохранились ремни, высохшие, но крепкие, а также резиновые подошвы. Я был рад такому улову.
День был жаркий, солнце стояло высоко. Я спустился к роднику.
И понял, что недавно здесь кто-то был.
Тонкие ветки у самой воды были сломаны, а на мокрой низине возле воды был виден странный след – будто к роднику подъезжал автомобиль на старых шинах.
Я сразу насторожился. Но вокруг стояла глубокая полуденная тягучая тишина. Жужжали насекомые, пели птицы. Как могла сюда заехать машина?
Я осторожно пошел в сторону, куда вел след. Я должен был выяснить, что это такое. Любой неизвестный здесь – смертельная опасность.
Я вновь увидел след наверху, в траве – трава была примята таким же колесом, как и у родника. Причем это случилось совсем недавно – ведь трава скоро поднимается и забывает о том, что ее примяли.
Следуя за незнакомцем, я вышел из деревни и бывшими огородами дошел до заросшей осиной пашни. Интуиция говорила мне, что чужой рядом.
Я достал кинжал. И замер, прижавшись боком к толстому стволу.
И тогда я услышал голос:
– Не бойтесь меня.
Голос был высоким, будто детским, и в то же время не настоящим – такие голоса звучат во сне, заманивая тебя в темную чащу леса.
Я повернулся в ту сторону, откуда он донесся. Сплошная листва лещины была недвижна.
– Я не сделаю вам зла, – сказал голос.
– Тогда выходите, – сказал я. – Почему вы прячетесь?
– Потому что вы можете испугаться и убить меня, – ответил голос.
– Почему я должен испугаться?
– Потому что вы меня раньше не видели.
– Смешно, – сказал я. – Мало ли кого я раньше не видел!
Между стеной листвы и мной была небольшая прогалина, метра в три, поросшая невысокой травой.
– Выходите, – сказал я. – А то получается неправильно: вы меня видите, а я вас – нет.
Листья раздались, и на поляну вывалилось чудовище, вид которого неизбежно должен вызвать отвращение у любого нормального человека.
Я отшатнулся от громадной, толстой, метра в полтора длиной, а толщиной в человеческий торс, мохнатой гусеницы, поднявшейся на задние ноги и шевелящей перед блестящим панцирным животом несколькими парами снабженных когтями передних лап. Глаза этого существа были стеклянными, большими и неподвижными.
Я отшатнулся, но не убежал.
– Вам страшно? – спросила гусеница. – Но я совершенно безобиден.
– Я знаю, – сказал я. – Это от неожиданности. Я и не знал, что вы бываете таким большим… то есть я не знал, что вы умеете говорить! Черт побери…
Ползун опустился, как бы садясь и изгибая в мою сторону нижнюю часть тела.
– Вы меня не боитесь, – сказал он утвердительно. – Вы меня знаете?
– Так вы же ползун! – сказал я.
– Нас так называют здесь, – согласился ползун. – Но я здесь один и я убежден, что мы с вами раньше не встречались.
– А я и не говорю, что встречались, – сказал я. – Только вы ползун, и я никогда не подозревал, что ползуны разумные. Мы же вас тысячами на переработку пускали!
– Что вы сказали?
– Я работал раньше, – сказал я, – на кондитерской фабрике. Там убивали таких как вы, маленьких. Только я не убивал – я грузил в контейнеры.
– Вы там были! – Голос ползуна поднялся до крещендо. – Вы это видели!
– Но ползуны несознательные, неразумные, – сказал я. – Я это видел. Я знаю.
– Вы там были! – простонал ползун.
Он был мною недоволен.
– А вы там тоже были? – спросил я. – И убежали, да?
После долгой паузы ползун сказал:
– Да.
– А почему вы разумный, а они нет?
– Скажите, – ползун отвернул голову от меня и стал столбиком, опираясь о землю двумя парами крепких, широко расставленных лап. – Скажите, а если вы родите маленького человека, совсем маленького, и сразу отнесете его на кондитерскую фабрику, он будет разумным?
– Это ваши дети?
– Это совсем маленькие, – сказал ползун. – Они еще не умеют говорить. Они еще не умеют думать. Им надо жить четыре года, пять лет, чтобы научиться говорить. Вы теперь понимаете?
– Так что же, получается, что спонсоры едят ваших детей?
– Вы тоже едите чужих детей, – сказал ползун невесело. – Вы едите рыб и животных, вы едите яйца птиц, которые еще не умеют говорить.
– Но мы не едим тех, кто разумный.
– А никто не знает, что маленький ползун будет когда-то разумным. Этого никому не говорят. Даже большинство спонсоров об этом не знают. Есть инкубаторы, в них выводят маленьких. Потом их немного растят. Потом их убивают. Это очень полезная пища, спонсоры ее кушают, но они не знают, что они кушают.
Я верил этой гусенице и не боялся ее. Но я же кидал убитых ползунов в контейнеры!..
– Вы не виноваты, – сказал ползун. – Вы не знали. Спонсоры кушают всех. Они кушают вашу планету, они кушали нашу планету.
– Но матери… где матери малышей?
– Мне сложно объяснить систему размножения, – сказал ползун. – Это надо изучать. Если интересно, я потом расскажу.
– Значит, взрослых ползунов здесь нет?
– Взрослый – я, – сказал ползун. – Они завозят сюда оплодотворенную икру – это экономично. И никто не знает.
– Но зачем? Разве на Земле мало пищи?
– Есть пища, а есть оптимальная пища, – сказал ползун, покачиваясь, как кобра, желающая нанести укус. – Наши дети – идеальная пища. Теперь ее потребуется больше. Людей станет еще меньше, а такой пищи надо больше.
– Вы знаете, что людей будет меньше?
– Я немного знаю.
– А почему вы здесь?
Живот у ползуна был хитиновый, блестящий, словно рачий хвост. А на боках и спине росла торчком шерсть. Ползун был некрасивый и даже страшный. Но я привык к ползунам. К тому же если чудовище с тобой разговаривает и даже жалуется тебе – трудно его бояться.
Ползун не хотел отвечать на мой вопрос. Если бы его глаза не были неподвижны, я бы сказал, что он рассматривает травинки.
– Я иду, – сказал ползун наконец.
– Неужели? И куда же вы идете?
– В Аркадию, – сказал ползун.
Это слово мне ничего не говорило.
– Где эта Аркадия? – спросил я.
– Далеко, – сказал ползун.
– Вы пойдете со мной? – спросил я.
