Ольга заглянула в салфетку. Голубева радушно улыбнулась, спросила:
– Вам нравится?
– А что это?
– Иван говорит, что мы должны сами придумать проект герба. Ну типа если виноделы, то бутылку туда надо, а если кузнецы, то молот. – Она смущенно показала салфетку. – А вот мы спорим, муж говорит, что ружье надо. Я не против оружия, это ему по работе ближе, но я всю жизнь цветы выращиваю. Вы не представляете, какие у меня клумбы. Я в Версале фотографировала и так же делала! Предлагаю, чтобы оружие было обвито цветами. А им не нравится…
– Цветы и оружие? Забавно. А герб для чего? – спросила Ольга.
– Ну, это в пакете продается. Дворянство, проект герба, генеалогическое древо. Они там сами найдут предков. Но у меня где-то были… Поддержите меня. Ведь цветы и оружие – это страшно красиво! – попросила Голубева.
– Не знаю…
Ольга села на свободное место к Наташе, торопливо доедавшей закуску.
– Олюсик, малыш, ты в курсе? Мы решили этого так не оставлять! – гневно объявила Наташа с полным ртом. – Мы напишем коллективную жалобу!
– Жалобу? На кого? – спросила Ольга, пододвинув свою тарелку рыбного ассорти с кружевами салата.
– На то, что всех кинули! Нас уже несколько человек: я, Инга, Галя и Олеся! Надо поговорить с юристом. Или в киногазету напишем, или в туристический журнал! Сюда, сюда несите! Здесь совсем ничего нет! – замахала она официанту, раскладывающему с подноса морепродукты.
– А кто вас кинул? – спросила Ольга.
– Как кто? Не прикидывайся! Дина и Лиза!
– И как они вас кинули?
– С нас взяли деньги! Нам обещали шикарный отдых – привезли в промзону! – обвела Наташа руками окно ресторана, утопающее в вечернем море.
Ольга чуть не подавилась:
– Наташ, на юге Италии практически нет промышленности. Основной доход этих мест – туризм!
– Нас кормят каким-то говном! – Наташа с отвращением швырнула вилку в тарелку, правда, ненадолго, потому что по залу уже носили подносы с ризотто, охренительно пахшим белыми грибами. – Я знаю, что такое настоящая итальянская кухня!
– По-моему, очень вкусно. Но ты должна радоваться, сможешь похудеть! – подколола Ольга.
– Нас никуда не возят, никаких интересных экскурсий! Фильмы смотреть невозможно!
– Почему?
– Да потому, что там одна чернуха!
– Попроси другой глобус! С другим состоянием воды! Особенно мне нравится возмущение Инги. Объясни ей, что, если бы не Джакопо, она провела бы сутки в карцере, попала бы в компьютеры как хулиганка и алкоголичка и никогда бы не выехала в Евросоюз!
– Олюсик, малыш, с человеком случилось несчастье! Но я не понимаю, почему ты их защищаешь! А Лизу я раньше считала подругой, она мне вообще должна! – почти вскрикнула Наташа.
– Что она тебе должна? – опять не поняла Ольга.
– Она отдыхала у меня. Она пользовалась всем тем, чем я пользуюсь, моими домами за границей! А потом кинула меня с этим фестивалем!
– Я не поняла, а как она пользовалась? Ты же сама все время всех зовешь, чтобы к тебе приезжали в гости. Ты и меня звала! Ты же одна от тоски на стены кидаешься! – напомнила Ольга.
– Да, я приглашаю. Но человек ведь должен иметь благодарность! – Наташа уже тянула за пиджак официанта, боясь, что обнесут ризотто.
– Слава богу, я к тебе так и не приехала! Так ты бы сразу предупреждала, что, когда дружишь, все время записываешь в столбик, что твоим друзьям отломилось от твоей собственности! – сказала Ольга. – Чтоб потом не было неожиданностью, что они тебе за это должны!
– Я… ты… такое про меня… – задохнулась Наташа. – Да я все готова отдать людям! Я даже не могу с тобой после этого продолжать разговаривать! Иди, поцелуйся с моей сестрой!
Она встала и величественно поплыла за другой столик. Потом вернулась, схватила тарелку с ризотто и все-таки ушла с обиженной спиной. За новым столом Наташа могла взять точно такую же новую тарелку и новую порцию ризотто, но хватательный рефлекс оказался сильнее здравого смысла.
Ольга подумала, что вот так и дети Даши с Наташей делали деньги. Наследственность. Неспособность сохранить лицо из-за бессилия против полной тарелки в руках. Какое счастье, что они с мужем воспитывали детей по-другому.
Однажды, приехав на конференцию в Иерусалим, Ольга серьезно заболела. Она лежала одна в номере и не понимала, как не только выжить при тяжелейшей ангине, но и начать ходить на заседания.
Звонила подруге-врачу в Москву, та велела срочно пить антибиотики. Но в израильских аптеках их в принципе не продавали без рецепта. А тут еще вызванный в гостиницу врач не только не выписал рецепт, а вообще долго решал за счет Ольги проблемы своих нелегких отношений с СССР, которого давно не существовало.
– Вы там у себя в эсесерии командуйте! – предложил он вместо рецепта, уходя. – Я от вас уехал, а вы сюда приезжаете, чтобы учить меня, что выписывать, а что не выписывать! Полощите горло и больше пейте! Беседер!
Ольга набрала телефон Наташи, они тогда были знакомы, но не дружили близко. Наташа лечила в дорогой разводной клинике Тель-Авива очередную придуманную болячку, но встала с постели и приехала. Привезла антибиотики, мгновенно выписанные ей в разводной больнице даже без созерцания больной Ольги, лишь бы не огорчать выгодную клиентку. Привезла воды, сока, фруктов, шоколада и даже теплую ночную рубашку.
Ольга была ей невероятно благодарна. И до сих пор, бравируя, залезала в эту рубашку зимой. Прежде у нее никогда не было такой. Все Ольгины ночнушки и пижамки ориентировались на игривость. Эта ночная рубашка твердо называлась «Давай поболеем» и с точки зрения дизайна не предполагала появления живого мужчины в радиусе километра. Даже врача.
Она пахла не старостью, а «женской половиной дома», доступ на которую строго существовал только для массажисток, домработниц и кошек. Покрой обрушивался на тело как приговор. И требовал чепца старой графини. На ее фоне даже ночные рубашки Ольгиной матери выглядели прикидом стриптизерши.
Этой рубашкой Наташа рассказала о себе больше, чем могла рассказать словами. Она купила ее потому, что сама Наташина жизнь пополам делилась на жизнь в такой же рубашке и жизнь в бравурных бело-розово-лимонно-голубых кружевах и шляпах.
Ни в первом, ни во втором случае она не попадала в свой возраст, а принимала продиктованный одеждой. И ежесуточно разрывалась внутри себя между пиковой дамой и ее воспитанницей Лизой. Но уж полночь близилась, а Германна все не было.
Осознав это, Ольга содрогнулась от жалости и решила терпеть от Наташи все. И долго терпела, но только что сломалась на подсчете Лизиного долга за пользование Наташиной недвижимостью. И подумала, что хватит нянчить богатых дур, потому что в этом мире есть более нуждающиеся в ее опеке.
И точно. Обернулась и увидела за столиком сзади себя Бабушкина. Бабушкин ей не понравился. Его лицо и глаза под новыми очками были ровного малинового цвета от количества выпитого. Ольга подумала, что, видимо, именно с таким лицом людей хватает кондратий; пересела поближе и бережно спросила:
– Все нормально?
– Археологи разберутся, кто был прав! – ответил Бабушкин, стало понятно, что он нечеловечески пьян. – Скажу тебе, Оля, ты тут одна настоящая баба! А это все фуфло и прошмандовки!
– Игорь, у вас не болит голова? Не хотите пойти в номер? Может быть, выпьете кофе? – Она не понимала, что делать, и подумала, что хорошо бы позвать Ингу, но той, как назло, не было видно в зале.
– Кофе? Кофе можно! Мальчик, кофе, мокрое полотенце и розы даме! – заорал Бабушкин, но в шуме и музыке официант его все равно не слышал и не понимал.
Ольга намочила салфетку водой из бутылки «Свежачка», дала ему приложить ко лбу, поманила официанта и гаркнула:
– Сaffи! Rapidamente!
Слышала, что именно так кричал Джокопо.
– Si, certo, signora! – уважительно кивнул официант.
– Оля, я тут один режиссер! Хорошо, что хоть ты это понимаешь! Я и во всей России один режиссер… – запричитал Бабушкин, прижимая ко лбу мокрую салфетку, – а вокруг только сброд! Только рыла! Знаешь, как говорят эти тухлые макаронники? У них главная поговорка: «Деньги – ключи от всех дверей!» А у меня нет столько денег! И главное, никогда не будет!
– И не надо, – успокоила Ольга. – Одним деньги, другим – талант!
Подбежал официант с маленькой чашкой кофе. Ольга придвинула ее к Бабушкину и сказала, как больному ребенку:
– Надо сделать всего один маленький глоточек! Это нам поможет!
– Я не могу… – несчастно прошептал он, – меня… меня губы не слушаются… Я весь ватный…
Ольга взяла ложечку кофе, влила ее в рот Бабушкину, он покорно глотнул.
Массимо на сцене пел «Cortigiani, vil razza dannata…».
Бабушкин глотнул вторую ложечку из рук Ольги и сказал:
– Как хорошо… Можно еще? Массимо категорически нельзя петь Верди… не тянет… здесь никто в этом ни черта не понимает… впрочем, как и в кино…
Ольга поднесла к его губам чашку с кофе, он капризно замотал рыжей головой:
