— Давай выедем на тракт, — предложил Валерий. — Через три-четыре версты, если свернуть на южную речку, должно быть жильё. Дадим передышку коням, сами малость прикорнём. На этот раз спать будешь ты, а я покараулю.
— На тракт засветло? — усомнился Томмот.
— Ты уже до того осторожный, что тоска с тобой!
Валерий решительно повернул на тракт, и вскоре по хорошо накатанной дороге кони затрусили равномерным, неспешным шагом. Тишина, усталость и эта убаюкивающая равномерность притупляли чувство опасности, всадники задремали в сёдлах, лишь изредка вскидывая и тут же бессильно роняя отяжелевшие головы. Пройдя через лес, дорога вышла на обширную сенокосную елань с несколькими озёрами, когда Валерий вдруг крикнул:
— Чычахов, люди!
Томмот вскинулся в седле и протёр глаза: по восточному краю елани прямо на них неслись двое конных. Всадники несомненно были красные — белые ещё не могли проникнуть в эти глухие места.
При свете дня едут, не скрываясь, да ещё спят в сёдлах! Ох, Чычахов, позор тебе! Надо было давеча заставить съехать с тракта этого заносчивого гордеца. Между тем всадники, скачущие навстречу, заметно прибавили резвости: хотят, как видно, на большую дорогу выехать раньше, размахивают ружьями. Может, принимают за своих? Задний конь заметно хромает, первый всадник то и дело придерживает своего коня и поджидает, пока приблизится товарищ. И всё же к перекрёстку дорог они явно ближе.
Валерий подвёл коня сбоку вплотную и протянул руку к винтовке.
— Дай мне…
Томмот отстранил его руку:
— Я сам! Скачи вперёд, коня не жалей, на меня не оглядывайся! Дуй! Я, может, стану отстреливаться.
Но Валерий не мог отвести глаз от винтовки: без оружия он чувствовал себя голым утёнком.
— Дай! Я не промажу!
Но Томмот внезапно ударил кнутом коня под Валерием, и тот понёс. За ним, не отставая, ринулся и Томмот. Развилка дороги была уже близко.
Второй преследователь безнадёжно отстал, первый же, не оборачиваясь уже на него, по-прежнему спешил наперерез, добрый конь под ним так и стелился. Когда он подскакал совсем близко, Валерию показалось: во весь лоб его шишастой будёновки — пятиконечная разлапистая звезда.
— Стой-те!
Вот и развилка. Томмот с Валерием проскакали мимо. Всадник в будёновке, приблизившись ещё, вскинул винтовку к плечу:
— Стойте! Стрелять буду!
Надежда была только на лес, темнеющий впереди, шагах в пятидесяти.
Сзади прогремел выстрел, и одновременно над ними тонко пропела пуля.
— Аргылов, беги! Скорей! Я его задержу!..
«В следующий раз он выстрелит, уже целясь в нас, — пронеслось в голове Томмота. — Что же делать?» Видя, как преследователь опять вскинул к плечу винтовку, Томмот, опережая его, поймал на мушку широкую грудь летящего в прыжке коня и нажал на спуск.
Уже вплотную приблизившись к спасительной стене леса, Аргылов обернулся и успел заметить, как на полном скаку конь красноармейца вдруг упал и покатился, а всадник, перевернувшись через голову, далеко вылетел из седла.
И ещё два-три раза хлёстко ударила винтовка Томмота. Где-то далеко позади раздался выстрел второго, отставшего всадника.
Томмот уже ступил в лес, когда почувствовал, как обожгло правую щеку. «Это мой «крёстник», — подумал он, прижимая к щеке чуть не оторванный пулей наушник шапки. — Метко стреляет, чуть мозги не выпустил».
— Ты чего стоишь! — возмутился Томмот, увидев Валерия, поджидающего его за поворотом дороги. — Или хочешь, чтоб они нас нагнали?
— Попали? — не обиделся на окрик Валерий, увидев, что Томмот закрывает лицо рукой.
— Не знаю… Потом!
Успокоились они, только ускакав от места перестрелки почти на кёс. Остановили коней возле остатков стога и подбросили им сена.
— А ну покажи! Везёт тебе, Чычахов! На обух ножа правее — и лежать бы тебе там. Ты, Чычахов, определённо доживёшь до ста лет.
— Пусть устами твоими вещает бог… А ты? Ты-то и вовсе цел?
Валерий молча достал кисет и стал набивать трубку.
Молчал и Томмот. «Такого доброго коня угробил! — с сожалением думал он. — А что оставалось делать? Ладно, что парень, кажется, не пострадал. Успел-таки взять на мушку, чуть башку не раздробил, чёрт этакий».
Докурив трубку, Валерий выбил пепел в ладонь, положил трубку в карман и повернулся к Томмоту: лицо его стало сурово, глаза потемнели.
— Выслушай меня. Ты меня дважды спас от смерти. Я тебе верю, как самому себе, иногда даже больше. В какие бы передряги ты ни попал, всегда помни: Валерий Аргылов в беде тебя не оставит. Смерть гналась за нами, но мы остались живы…
— Да, это так.
— Дай руку! И чтобы ещё вот так: друзья навсегда!
— Идёт!
— Ты храбрый парень, Томмот, и верный…
— Ладно-ладно! Не расхваливай, а то возгоржусь!
Лесная дорога была извилистая, как утиные кишки.
Обходя болота, взбегая на взлобья, минуя провалы, она вилась бесконечно и, казалось, то и дело пересекала сама себя. Парни пустили коней спорой рысью, рассчитывая остановиться на передышку вёрст через пять. А Валерий и молча продолжал свой необычный разговор с Томмотом, продолжал размышлять о случившемся. По его мнению, храбрецами могли быть только люди благородного сословия — так убедили его издавна, в том же убедил и он себя, хотя уже и до того теорию «благородной крови» сильно поколебала сама жизнь. В реальном училище дети бедняков хорошо успевали. Из бедняцких сыновей, смотри-ка, выросли даже главари коммунистов — Максим Аммосов, Платон Слепцов, Исидор Барахов… А где сейчас отпрыски богачей, обещавшие направить жизнь на истинный путь? Устрашённые жизненной непогодой, одни укрылись в своих родовых гнёздах, другие, как сказал старик Титтяхов, «толкутся в бандитах», а иные даже сотрудничают с красными. Да, что-то уходило из-под ног — день ото дня, день ото дня… Трудно, ох, трудно было признать Аргылову, что кровь богачей Аргыловых, в течение поколений безраздельно правивших улусом, может оказаться той же, что в жилах нищих кумаланов Чычаховых, выросших в глубине вонючего хотона среди навоза и, как сам он признался, ни разу за всю жизнь досыта не наевшихся. А между тем спроси у него, кого бы он взял с собой на опасное дело, он выбрал бы Чычахова, потому что, сколь ни умствуй, боец он настоящий. Давеча, увлёкшись, Валерий едва удержался, чтобы не сказать, что Кыча, дескать, любит тебя, она будет твоего, стоит молвить ей веское слово. Хорошо, что вовремя прикусил язык…
— Ты Соболева не забыл?
Валерий обернулся на Томмота, смысл вопроса не сразу дошёл до него.
— Ах, этот! — вспомнил он. — Агент Чека? Посчитался бы я с собакой!
— Опоздал!
— Э-э?! — Валерий крутнулся в седле.
— Умер он.
— Когда?
— На днях. Командировали его в Павловск, а он задумал сбежать оттуда, в Амгу. Ну, попался…
— Пристрелили? Собаке — собачья смерть…
— Да погоди ты! Гнались за ним, чтобы схватить, а он возьми да застрелись!
— Вот гад какой — выдал лазутчика Пепеляева и бежит к Пепеляеву же! Наверняка считал меня уже расстрелянным…
— Какой-то план, говорят, нашли при нём или что-то в этом роде.
— Ах, собака! Как-ков пёс!
С досады Валерий стукнул кулаком по луке седла. Тот самый план, который он же, Валерий, велел достать Соболеву. «Достал всё-таки, сволочь! Продал меня чекистам, а сам с планом махнул к Пепеляеву. Неплохо придумал!» И тут кровь бросилась ему в лицо: Соболев-то бежал к генералу не с пустыми руками, а он? Явится, как вывернутая сума, одна радость, что остался жив?
Если ты пуст, кому нужна твоя жизнь? Ошалев от счастья, что вырвался из лап чекистов, он совсем забыл о задании, с которым был послан генералом в Якутск. Погоди-ка, ведь и этот парень может кое-что знать. Надо из него повытрясти. Эх, давно бы повернуть разговор в нужную сторону, а не болтать о пустяках!
— Чычахов, — Валерий пристроился к Томмоту. — У Соболева была копия оперативного плана красных, этим он хотел откупиться от генерала. А ты что имеешь?
— Ничего у меня нет.
— Придёшь с пустыми руками — думаешь, тебе поверят? Ну, хорошо, ты меня вырвал из рук чекистов и сам пришёл со мной. Ещё что?
— Этого недостаточно?
— Не поймёшь простых вещей! Надо иметь про запас такой козырь, чтобы выкинуть его в нужный момент. Потому что ни тебе, ни мне с первого знакомства не поверят! Особенно тебе…
— Тогда что? — вспылил Томмот. — Или мне пристукнуть тебя и скакать обратно, или застрелиться, как Соболеву, так, что ли?
— Да подожди ты, надо подумать серьёзно. Ты же был чекистом, надёжным работником, красные тебе доверяли, ты ведь многое знаешь!
— А-а, много ли знает рядовой!
— Дурень ты! Да иногда единственное слово, услышанное невзначай, может такое раскрыть — ахнешь! Чекисты такого ранга, как Ойуров, должны знать о плане действий против Пепеляева. Хотя бы вскользь он тебе говорил об этом?
— Никогда.
— А не случалось ли тебе быть на совещаниях или собраниях, где бы шёл об этом разговор?
