«А может быть, извести его зельем каким? — порой приходила ей на ум страшная мысль, которую не так-то просто было отогнать. — К колдуну пойти, что ли, какому или к знахарю? Такое снадобье раздобыть, которое подействует не сразу, и все будут думать, что заболел урод!»
Но потом желание убить урода, как ни странно, пропало, и Кудруна сама этому дивилась.
Был у нее и еще один выход из положения. Догадывалась она в глубине души, что можно и не ждать смерти мужа, а просто… просто полюбить его. Хоть и помнилось то первое, жуткое впечатление, которое произвел на нее Владигор, сняв маску, но с тех пор накопилось в душе немало новых чувств.
Не могла не видеть Кудруна, что муж ее умен, горяч, властен и в то же время добродушен, не кичлив и мягок даже с челядью, не говоря уже о воинах простых. Видела она, что всегда он спокоен, но за спокойствием этим — огромная сила воли, скрытая до времени, но готовая расправить крылья, когда придет нужда. Силу эту ощущала Кудруна в каждом его шаге, резком и широком, в каждом движении рук его и плеч, в гордом повороте головы и невольно тянулась к нему, когда невзначай забывала о страшном его лице.
— Ну вот, благороднейший князь, как все устроилось прекрасно! — за ужином говорил Владигору Крас, обсасывая косточки куропатки. Любава не могла посметь отказать приехавшим в большом приеме. — И это потому, что наградили тебя боги большим государственным умом. Дальше все пойдет словно по маслу — живи и правь, я же, если не прогонишь, стану советником твоим, а благородный Хормут будет дружиною твоею повелевать. В ратном деле он толков!
Владигор ответил тихо, но твердо:
— Поживете еще два или три дня — и отправитесь восвояси, ты и Хормут. Да воинов своих в дорогу захватите. Не хочу, чтобы по Ладору ходили слухи, будто я из борейцев дружину себе набрать решил.
Крас осуждающе головой покачал, облизнул покрытые жиром губы:
— Ай-ай, благороднейший, нехорошо, нехорошо! Зачем же тебе борейцев сторониться да ими брезговать? Ты же родичем борейца стал, супругой княжну борейскую сделал. Дружить нам надо, любить друга друга, а ты друзей гонишь. Ай, нехорошо, нехорошо!
Отужинали и спать отправились рано, потому что все с дороги очень устали. И приметила Любава, весь вечер не спускавшая с Владигора внимательных глаз, что не в спальню молодой жены прошел он и Кудруна тоже не спешила проследовать туда, где собрался ночевать супруг. Это обстоятельство смутило Любаву даже сильнее, чем маска на лице приехавшего брата.
«Как же так? — думала она, бродя по коридорам дворца, освещенным факелами. — Не может быть, чтобы супруги так скоро друг к другу охладели. Видно, и не муж с женой они или только притворяются ими, а на самом деле…»
Размышления Любавы были прерваны легким прикосновением чьей-то руки к ее плечу. Резко обернулась она — старик посланник, что прибыл с Владигором, переминался перед нею с ноги на ногу, как будто не решаясь заговорить.
— Чего тебе? — была готова прогневаться Любава за неучтивое поведение посланника.
— Осмелюсь, благороднейшая княжна, слово молвить, только вот не решаюсь все…
— Ну говори! — потребовала, отчего-то начиная волноваться, Любава. — О Владигоре что-нибудь?..
— О нем, о нем. Только не изволь гневаться на меня, княжна. Я о внешности его хочу сказать. Понимаешь, лицо Владигора столь изуродовано ранами, что трудно сказать, на кого он сейчас похож. Сердце у него болит из-за того, что ты в нем родного брата не признаешь, вот и надел личину он. Ах, страшные раны те, ужасные!
Сердце Любавы забилось так сильно, что показалось ей — сейчас лишится она чувств, падет на плиты пола. Силы все собрала в кулак, сказала:
— Хочу… на лицо его… взглянуть!
— Когда заснет, взглянешь… — с готовностью ответил Крас, попятился и скрылся в темноте.
Долго еще ходила Любава по переходам дворца. Страшно было идти к Владигору — боялась причинить боль и ему, и себе. «Может, — думала, — и не надо колупать болячки, а то больно будет, ой как больно! Ну живет себе в личине, да и пусть живет. Что мне в том? Я ему не мать, не отец, приказать не смею. Доказал уж он, что не самозванец. Не надо смотреть, не надо!»
Но доводы рассудка разбивались вдребезги, едва наваливалась на них глыба, название которой женское любопытство. Любаве интересно было знать, что же случилось с лицом брата, что за раны такие необыкновенные получил он в бою, зачем скрывает их далее от своей сестры. Наконец она решилась.
В горнице своей взяла свечу, зажгла от факела, прикрыла сверху чашей. Так и пошла по переходам дворца к двери, что в спальню вела Владигора. Толкнула тихонько дверь — не заперта, по полу, устланному мягкими шкурами, тихо двинулась туда, где стояла кровать, боясь, что найдет брата с маской на лице.
Ровное, сильное, но спокойное дыхание свидетельствовало о том, что Владигор спит. Сердце Любавы колотилось так, что казалось — оно своим стуком разбудит спящего. Любава подошла совсем близко, можно было уже и чашу со свечи снять…
Сняла. Взглянула и не закричала, не забилась в рыданиях. Только так затряслись у нее руки, что чашу глиняную выронила… Упала на пол чаша и со звоном разбилась вдребезги.
— Кто здесь?! — проснулся Владигор, руку сразу протянул к изголовью, где Светозоров меч висел, сестру увидел, белое ее лицо в свете дрожащего пламени свечи. Рука уже не к мечу поспешила, а к маске, лежащей на скамье, рядом с постелью, хотел поскорее лицо прикрыть, но понял — поздно.
— Кто ты? — едва шевельнулись губы помертвевшей от ужаса Любавы.
Владигор, с трудом пересилив желание броситься на грудь Любавы, чтобы выплакать свое горе, надел личину и сказал холодно, отчужденно:
— Вот, потрудился чародей какой-то над братом твоим. — А потом уже гораздо мягче: — Не послушал тебя, Любавушка, туда поехал, где, как теперь понимаю, только и ждали моего приезда, чтоб испоганить меня. Ну… и испоганили.
Любава, не глядя на Владигора, задумчиво проговорила:
— Потеряла я брата, а народ синегорский — князя…
— Да что ты говоришь такое! Как — потеряли? — вскричал Владигор, приподнимаясь на постели.
— Мне брата с таким лицом не нужно, — твердо ответила Любава. — Прежде в лице твоем видела я умерших матушку и батюшку, теперь же ты кикиморам одним да прочей нечисти подобен. Не примет тебя народ ладорский!
Сказала так и, свечку рукою затушив, быстро к выходу пошла.
На следующий день к княжескому дворцу со всех сторон Ладора и даже из слобод стали стекаться люди. Купцы, ремесленники, водоносы, хлебопеки, бортники, голытьба ладорская, — шли они по улице угрюмой, молчаливой толпой, и тем, кто высовывался из окон, объясняли в двух словах цель своего похода, после чего любопытствующие немедленно к ним присоединялись.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
