— Ну такъ что жъ, если и такъ? — спросилъ всегда невозмутимый к осторожный инспекторъ.
— Онъ, можетъ быть, и теперь гдѣ-нибудь тамъ.
— Что же изъ этого?
— Моя лодка тутъ, на пристани, гдѣ и всѣ остальныя.
— Да говорите прямо, куда вы гнете, любезный, — проговорилъ все такъ же невозмутимо инспекторъ.
— Я говорю: не сѣсть ли мнѣ въ мою лодку да не посмотрѣть ли, что онъ тамъ дѣлаетъ? Я знаю всѣ мѣста, гдѣ онъ плаваетъ, всѣ уголки, куда онъ заходитъ. Я знаю, гдѣ онъ бываетъ въ то или другое время прилива и отлива. Я не даромъ былъ ему близкимъ товарищемъ. Вамъ незачѣмъ показываться: вы не выходите отсюда. Лодку я и одинъ спущу на воду: подмоги мнѣ не надо. А что меня увидятъ, такъ это не бѣда: я бываю на берегу во всякое время.
— Отъ васъ можно было бы, пожалуй, услышать что-нибудь и похуже, — сказалъ инспекторъ, подумавъ. — Ну отправляйтесь, попробуйте.
— Постойте минутку. Надо условиться. Когда мы мнѣ понадобитесь, я подплыву къ Товарищамъ и свисну.
— Если мнѣ будетъ дозволено сдѣлать замѣчаніе моему досточтимому и доблестному другу, въ мореходныхъ познаніяхъ котораго я не смѣю сомнѣваться, — заговорилъ Юджинъ, лѣниво растягивая слова, — то я скажу, что подать знакъ свисткомъ, значило бы объявить во всеуслышаніе о существованіи какой-то тайны и породить догадки. Надѣюсь, мой досточтимый и доблестный другъ извинитъ меня, какъ независимаго члена палаты, за это замѣчаніе, которое я долженъ былъ сдѣлать по своимъ обязанностямъ представителя народа въ парламентѣ и сына своего отечества.
— Это кто говоритъ — другой почтеннѣйшій или законникъ Ляйтвудъ? — спросилъ Райдергудъ, такъ какъ они вели разговоръ, пригнувшись подъ лодкой и не видя другъ друга.
— На этотъ вопросъ, предложенный моимъ досточтимымъ и доблестнымъ другомъ, — отозвался Юджинъ, лежавшій на спинѣ, прикрывъ лицо шляпой, что онъ, повидимому, считалъ самою удобной для наблюденія позой, — на этотъ вопросъ я, не затрудняясь, отвѣчу (ибо это не противно принципамъ общественной дѣятельности), что высказанное сейчасъ замѣчаніе принадлежитъ другому почтеннѣйшему.
— Такъ вотъ что, почтеннѣйшій. Каковы у васъ глаза? Вы хорошо видите вдаль? спросилъ Райдергудъ.
— Хорошо.
— Въ такомъ случаѣ я остановлюсь подлѣ Товарищей, и свистать не понадобится. Когда вы тамъ увидите пятно въ темнотѣ, то знайте, что это я, и выйдите ко мнѣ на пристань. Понимаете?
— Понимаемъ.
— Такъ прощайте.
Онъ вылѣзъ изъ подъ лодки и, борясь съ вѣтромъ, свирѣпо дувшимъ съ боку, направился къ своей лодкѣ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ спустилъ ее на воду и поплылъ вверхъ по рѣкѣ, мимо того мѣста, гдѣ они сидѣли.
Юджинъ приподнялся на локтѣ и сквозь тьму посмотрѣлъ ему вслѣдъ.
— Я очень бы желалъ, чтобъ лодка моего досточтимаго друга преисполнилась филантропическихъ чувствъ и, опрокинувшись, утопила его, — пробормоталъ онъ себѣ въ шляпу, укладываясь въ прежнюю позу. — Мортимеръ!
— Что скажетъ мой досточтимый другъ?
— Три кражи со взломомъ, два подлога и убійство съ цѣлью грабежа.
Несмотря, однакоже, на преступленія, тяготившія совѣсть Юджина, онъ испытывалъ нѣкоторое облегченіе отъ перемѣны, происшедшей въ обстоятельствахъ дѣла. То же чувствовали и оба его компаніона. Эта перемѣна какъ будто радовала ихъ. Томительная неизвѣстность какъ бы заключила съ ними новый контрактъ и начиналась сызнова съ другого, недавняго срока. Имъ предстояло теперь караулить еще кое-что. Всѣ трое принялись смотрѣть и вслушиваться съ удвоеннымъ вниманіемъ, менѣе подавляемые тягостнымъ вліяніемъ мѣста и времени.
Прошло болѣе часу. Они уже начинали дремать, какъ вдругъ одинъ изъ нихъ увидѣлъ Райдергуда въ лодкѣ на условленномъ мѣстѣ. При этомъ каждый изъ троихъ увѣрялъ, что и не думалъ дремать и первый увидалъ лодку. Они встали и направились къ ней. Райдергудъ тоже замѣтилъ ихъ, причалилъ къ пристани и сталъ такимъ образомъ, что они могли шепотомъ разговаривать съ нимъ почти подъ самымъ носомъ Шести Веселыхъ Товарищей, спавшихъ крѣпкимъ сномъ.
— Хоть убей, ничего понять не могу! — проговорилъ Райдергудъ, глядя на нихъ во всѣ глаза.
— Въ чемъ дѣло? Видѣли вы его?
— Нѣтъ.
— Что же такое вы видѣли? — спросилъ Ляйтвудъ, потому что Райдергудъ продолжалъ пялить глаза самымъ непонятнымъ образомъ.
— Я видѣлъ его лодку.
— Не пустую, надѣюсь?
— Нѣтъ, пустую. Мало того: не у берега, а плаваетъ по водѣ. Одного весла нѣтъ, а другое зажалось въ уключинѣ и переломилось. Мало того: водой затянуло лодку между двумя рядами барокъ. Но и этого мало: онъ опять съ уловомъ, — клянусь Георгіемъ, — опять!
XIV
Хищная птица подшиблена
Въ ту мертвую, холодную пору перелома сутокъ, когда жизненная сила благороднѣйшихъ тварей надаегь до низшаго своего уровня, каждый изъ троихъ сыщиковъ на берегу въ недоумѣніи глядѣлъ на блѣдныя лица двухъ другихъ и на блѣдное лицо Райдергуда въ его лодкѣ.
— Гафферова лодка, Гафферу опять удача, а Гаффера нѣтъ какъ нѣтъ! — такъ говорилъ честный Райдергудъ, безутѣшно озираясь.
Какъ будто сговорившись, всѣ четверо обратили глаза на огонекъ, свѣтившійся въ окнѣ: онъ слабо мерцалъ. Быть можетъ, огонь, какъ и питаемая имъ животная и растительная жизнь, наиболѣе приближается къ смерти въ тотъ часъ, когда ночь ужъ проходитъ, а день еще не народился.
— Будь это дѣльце въ моихъ рукахъ по закону, убей меня Богъ, если бы я теперь же не захватилъ ея! — проворчалъ Райдергудъ, свирѣпо мотнувъ головой на окно.
— Да, но оно не въ вашихъ рукахъ! — прервалъ его Юджинъ съ такою внезапной горячностью, что честный человѣкъ подобострастно отвѣчалъ:
— Такъ, такъ, другой почтеннѣйшій, я и не говорилъ, что въ моихъ. Надо же человѣку что-нибудь сказать…
— А гадинѣ можно быть и потише… Молчать, водяная крыса!
Ляйтвудъ, удивленный столь необычнымъ пыломъ своего безпечнаго друга, поглядѣлъ на него и сказалъ Райдергуду:
— Что бы такое могло приключиться съ этимъ Гафферомъ?
— И не придумаю! Развѣ что нырнулъ черезъ бортъ.
И, говоря это, доносчикъ, все еще сидѣвшій въ лодкѣ, грустно утеръ себѣ лобъ, все также безутѣшно озираясь кругомъ.
— Закрѣпили вы его лодку?
— Покуда отливъ, она будетъ стоять: она закрѣплена, какъ лучше и не надо: садитесь ко мнѣ — сами увидите…
Они колебались, ибо грузъ былъ, казалось, слишкомъ великъ для такой маленькой лодки. Но послѣ завѣренія Райдергуда, что онъ «сажалъ въ нее до полудюжины живыхъ и мертвецовъ, и она ни чуточки не грузла въ водѣ и не черпала бортами», они осторожно усѣлись, украсивъ собою грязную лодку. Пока они разсаживались, доносчикъ сидѣлъ попрежнему, безутѣшно глядя вокругъ.
— Готово. Трогай! — скомандовалъ Ляйтвудъ.
— Трогай! — повторилъ за нимъ Райдергудъ, отчаливая, и прибавилъ: — Если онъ далъ тягу, законникъ Ляйтвудъ, такъ ужъ я ему этого не спущу! Онъ всегда былъ мошенникомъ, провалъ его возьми! Всегда былъ адскимъ мошенникомъ — эта шельма Гафферъ… Ни на волосъ прямоты, ни на грошъ правды. Подлая душа: все исподтишка, никогда ни съ кѣмъ напрямки, ни въ какомъ дѣлѣ…
— Эй! осторожнѣе! — крикнулъ Юджинъ, когда ихъ лодка тяжело стукнулась о сваю, но сейчасъ же смягчилъ рѣзкость этого замѣчанія, добавивъ уже обыкновеннымъ тономъ: — Я бы желалъ, чтобы лодка моего досточтимаго друга была хоть до извѣстной степени одарена человѣколюбіемъ и не перевернулась бы вверхъ дномъ… Осторожнѣе! Осторожнѣе!.. Сиди крѣпче, Мортимеръ… Вотъ опять градъ. Гляди, какъ онъ несется, точно стадо дикикъ кошекъ, прямо въ глаза мистеру Райдергуду…
И въ самомъ дѣлѣ, тотъ получилъ цѣликомъ весь зарядъ, хоть и нагнулъ голову, стараясь не подставить граду ничего, кромѣ своей шелудивой шапки. Его такъ отдѣлало, что, ради спасенія живота, онъ скатился съ лавки подъ вѣтеръ. Остальные послѣдовали его примѣру и пролежали такъ, пока градъ не пошелъ.
Шквалъ пролетѣлъ коварнымъ вѣстникомъ утра. За нимъ, словно просыпаясь, прорѣзалась полоска свѣта, разрывая лохмотьями темныя тучи, и наконецъ, въ образовавшуюся между ними огромную дыру выглянулъ сѣренькій, чахлый денекъ. Въ лодкѣ всѣ дрожали, и всѣ предметы вокругъ, казалось, тоже дрожали: рѣка, лодка, снасти, паруса, даже утренній паръ, что дымился на берегу. Нагороженныя другъ на друга строенія, темныя, сырыя, почти у нихъ на глазахъ засыпанныя крупою града съ изморозью, казались ниже обыкновеннаго, точно они закутались и сжались отъ холода. Мало жизни виднѣюсь по берегамъ. Окна и двери были заперты, и четкія, черныя съ бѣлымъ буквы на вывѣскахъ магазиновъ «глядѣли (какъ сказалъ Юджинъ Мортимеру) точно надгробныя надписи на кладбищѣ умершихъ промысловъ и профессій». Они медленно подавались впередъ, держась подъ берегомъ, скользя и лавируя въ водяныхъ закоулкахъ межъ судовъ. Повидимому, это было нормальнымъ способомъ ихъ лодочника подвигаться впередъ. Всѣ предметы, мимо которыхъ они пробирались, были такъ велики въ сравненіи съ ихъ утлымъ челнокомъ, что положительно грозили ему разрушеніемъ. Корпусъ каждаго корабля съ своими ржавыми желѣзными кольцами для каната, выглядывавшими изъ клюзовъ, давно обезцвѣченныхъ ржавыми слезами желѣза, казалось, торчалъ тутъ съ затаеннымъ злымъ умысломъ. Каждая рѣзная фигура на носу кораблей имѣла грозный видъ, точно хотѣла ринуться впередъ и отправить ихъ ко дну. Каждая рѣшетка шлюза, каждая покрашенная мѣтка на столбѣ или на стѣнѣ, показывающая уровень воды, казалось, думала про себя, какъ тотъ шутникъ-волкъ въ сказкѣ, что разлегся у бабушки на постели: «Вотъ, погодите, будетъ вамъ карачунъ, мои голубчики!» Каждая темная барка съ своимъ тяжелымъ грузомъ, нависшая надъ ними потрескавшимся, вздутымъ бортомъ, казалось, втягивала подъ себя рѣку, съ жаждой засосать и ихъ. И все это гнилое дерево, выцвѣтшая мѣдь, продырявленный вывѣтривавшійся камень, наносы зеленаго ила, — все такъ хвастливо кричало о разрушительномъ дѣйствіи воды, что послѣдствія возможнаго крушенія предоставлялись воображенію такъ же отчетливо, какъ если бы оно уже совершилось. Послѣ получаса разнообразныхъ маневровъ Райдергудъ подошелъ къ одной баркѣ, принялся грести вдоль нея по борту и наконецъ провелъ лодку подъ ея носомъ въ укромное, покрытое грязной пѣной, заводьице. Тамъ защищенная барками отъ рѣки, какъ онъ описывалъ, стояла лодка Гаффера, все та же, прежняя его лодка, съ тѣмъ же пятномъ на днѣ, имѣвшимъ нѣкоторое сходство съ закутанною человѣческой фигурой.
