но, может быть, ты все-таки возьмешь Наташу к себе! Ей всего два годика, и она такая ласковая, что вы сразу привяжетесь друг к другу, я хочу сказать, что не стала бы просить тебя взять кого-нибудь из старших, они уже слишком трудные. Но я уверена, что для Наташки это не было бы травмой. Появление нового ребенка станет для нее травмой еще сильнее. (Галя сначала написала „ударом“, но потом зачеркнула это слово, заменив его более современным.) Даже если Слава вернется, ничего страшного не произойдет, это не то, как если бы он обнаружил рядом с тобой мужчину, это, я понимаю, было бы действительно тяжело. Ох, Валя, ты понимаешь, в каком я отчаянии, если решаюсь просить тебя…» А человек, много лет довольствовавшийся ни к чему не обязывающей связью, теперь вдруг почувствовал, что ему мало воскресного дня с ней за городом и месяца летом на юге; все свое счастье он видел теперь в том, чтобы жить постоянно с Валентиной Матвеевной, ведь теперь, после смерти ее свекрови, это стало возможно. Но ему не удалось настоять на своем, и они расстались.
И теперь Валентина Матвеевна начала склоняться к мысли, что ей больше нечего ждать ни от какого мужчины. Отныне она смирилась с тем, что вся ее жизнь станет вечным ожиданием Славы.
В доме отдыха[60]
Поезд остановился у станции «Дроздово», и Нина Петровна, кое-как выбравшись с чемоданом на платформу, принялась озираться по сторонам в ожидании помощи. Но кругом никого не было, и, подобрав чемодан, она, то и дело останавливаясь, поволокла его в камеру хранения. Дорогу до дома отдыха ей объяснили заранее: выйдя со станции, повернуть направо, обогнуть крытый рыночек, а потом идти прямо, пока не встретишь указатель со словами «К д/о им. Розы Люксембург».
Когда Нина Петровна проходила мимо рынка, из будки возле забора ее облаяла пятнистая собака со свернутым в кольцо хвостом. Потом огромный черный пес, привязанный цепью к столбу, приподнялся на задних лапах и свирепо зарычал; тут и первая собака, словно вспомнив о своих обязанностях, выскочила на дорогу, и ее пронзительное сопрано перекрыло хриплый лай сторожевого пса. Но когда Нина Петровна повернула к указателю на краю леса, обе собаки с глухим ворчанием возвратились на свои места. Она без труда нашла дорогу, по которой вышла на поляну в лесу, где посыпанные гравием дорожки окружали клумбу с пионами и кустами роз перед трехэтажным зданием с многочисленными колоннами, балконами и флигелями.
Поднявшись по каменным ступеням, Нина Петровна оказалась перед массивной дверью, с ручки которой свисала эмалированная табличка, призывающая отдыхающих — крупными, сантиметров десять в высоту, буквами — соблюдать тишину в послеобеденный час отдыха. Дверь была не заперта, и она вошла в просторный коридор, вдоль стен которого стояли стулья и кожаные кушетки; в одном из углов коридора разместился письменный стол, а в противоположном конце находился большой радиоприемник из орехового дерева. На звук ее шагов в коридор вышла молодая женщина в медицинском халате и белой косынке, туго завязанной на затылке. Она тщетно пыталась согнать со своего румяного лица выражение простодушного гостеприимства, заменив его официальной приветливостью; лучезарно улыбаясь, она сообщила, что директор будет у себя в кабинете к пяти, а пока она проводит Нину Петровну наверх. На первой лестничной площадке она обернулась и закричала так, словно их с Ниной Петровной разделяло полкилометра; «Не спешите, бабуля! До вашей палаты еще два этажа. Я вас подожду наверху — просто не могу ходить медленно по лестнице. Держитесь за перила, бабуля! Погодите, давайте вашу сумку!» Нина Петровна, однако, не отдала свою сумочку, и девушка исчезла за поворотом лестницы. Она уже ожидала Нину Петровну на верхней площадке и, едва завидев ее голову внизу, закричала своим звонким голосом;
— Ну вот и она! Я здесь, бабуля! Не спешите, я подожду.
— Да не кричите вы, — сказала Нина Петровна, — ведь сейчас тихий час.
— Мне-то все равно, — весело ответила девушка. — Это для отдыхающих, а не для персонала. Да здесь, наверное, никого и нет; все в лесу, погода такая чудная.
Вслед за девушкой Нина Петровна вошла в комнату, посреди которой выстроились в ряд три кровати. На одной из тумбочек лежала книга, на другой стоял стакан с водой, сквозь которую просвечивали волнистые очертания вставных зубов, нежно-розовых с белым. Нина Петровна поняла, что два места уже заняты.
— А я не могла бы поселиться одна? — спросила она. — Ведь не все комнаты уже заняты?
Девушка весело рассмеялась.
— Да они почти все пустые. Вы одна из первых.
— Так что же, может, поселите меня в одной из пустых комнат?
Румяное лицо посерьезнело.
— Вам надо попросить у директора.
— Но он ведь не будет возражать?
— Если и не будет, так сестра-хозяйка уже ушла.
— Но если директор разрешит, то и сестра-хозяйка не станет возражать?
— Придется переносить белье.
— А что, это так трудно?
— Да нет, но моя смена уже кончилась. Я как раз собиралась домой, когда вы пришли.
У Нины Петровны возникла новая идея:
— А на первом этаже нет пустых комнат?
— Сначала заселяют верхние.
— А если человек старый? Или больной? Такому трудно ходить вверх и вниз.
— У нас почти все отдыхающие старые. Детей мы не принимаем, поэтому семьи к нам не едут. Вы у нас будете из самых молоденьких.
— Ну хорошо, тогда зачем заселять верхние комнаты раньше нижних?
— Те еще не готовы. У нас подготовлены только верхние комнаты.
— Надо было начинать с нижних комнат, а уж потом, если приедут люди помоложе, поселять их наверху.
Девушка посмотрела на Нину Петровну с сожалением.
— Уборка всегда начинается сверху, — сказала она с обезоруживающей простотой. — Да вам, бабуля, здесь будет удобно. Здесь две очень милые пожилые дамы. Фаня Борисовна, это ее зубы в стакане, она их надевает только за обедом, она очень славная. И Марья Михайловна Гончарова тоже очень милая, хотя, правда, по ночам кашляет.
Нина Петровна присела на стул возле третьей кровати. Внезапно она почувствовала себя смертельно уставшей. Недавно купленные туфли немилосердно жали. Она сбросила их с ног и сразу почувствовала себя лучше, во всяком случае, достаточно хорошо для того, чтобы спросить румяную девушку, как ее зовут.
— Меня? Катя, просто Катя.
— Хорошо, Катя, а у меня тоже есть имя. Меня зовут Нина Петровна Орлова. Люди должны называть друг друга по имени.
— Для меня вы бабушка, бабуля, так я и буду вас звать.
Нина Петровна отказалась от дальнейшей борьбы.
— Есть
