обманывает себя. Прежде ей казалось, что в монастырь она пришла в поисках уединения и тишины, в поисках Того Бога, на Которого у нее никогда не доставало времени. Она рассчитывала, что, отказавшись от суеты, услышит Его голос, увидит то, что Он хочет ей сказать. Но все оказалось проще. Она ушла из мира, потому что устала от людей.
А Бог как бы полушутя, закрыв глаза на этот самообман, снова направлял ее на служение людям. Даже тут, в монастыре, Он все устраивал так, что ей не удавалось надолго оставаться одной.
Она с детства пела и владела нотной грамотой, отчего ее поставили петь на клиросе. Она умела лечить и заботиться о больных, и ей приходилось ездить по местным селениям. Наконец, София полжизни вправляла мозги тем, кто больше не хотел жить, что в ее мирской практике называлось психологической поддержкой (и на что люди всегда смотрели скептически). Лет десять назад она работала на телефоне доверия и спасла жизнь сотням подростков, вдовцов и вдов, социопатов, банкротов и должников, многим разочаровавшимся в суровой действительности людям. Побеждать чужие сомнения было не так сложно, как свои собственные. И каждая мысль о том, что она спасла чужую жизнь, грела ее и поддерживала, давала возможность гордиться собой.
Но скоро она уже сама не могла отдавать и спасать, у нее закончились силы и здоровье.
Однажды она отправилась с подругами в отпуск. На пустой трассе у них заглохла машина. Пришлось остановиться на ночлег в местном монастыре. София (тогда она носила имя Анастасия Кольцова) лежала без сна и слышала, как где-то в вышине поет хор. Музыка, заполнила своды храма, проникла сквозь щели в каменных стенах, просочилась сквозь ребра ее грудной клетки, пробудила, разволновала едва бьющееся сердце. Там, лежа в утробе ночи, как младенец, Анастасия Кольцова узнала о себе больше, чем за всю предыдущую жизнь.
«Я? Вечность?» – недоуменно спрашивала она, боясь вздохом спугнуть неземное чувство. «Ты – вечна» – отвечали голоса, хотя хор находился слишком далеко, чтобы возможно было различать слова…
После той ночи гостья решила, что когда-нибудь вернется сюда. Она научится жить так, чтобы неземное чувство уже никогда не покидало ее сердца.
Но ничего подобного с ней больше не случалось. С приходом в монастырь все ее заслуги обнулялись. Она получила новое имя и, как она думала, новую жизнь. Она тайно надеялась, что взамен уйдут и воспоминания. Но тень прошлого не желала отступать быстро, она двигалась за ней так долго, как может двигаться тень в нескончаемо жаркий день. Груз обид, боли и страданий, накопленных за жизнь, она принесла с собой, когда впервые вошла в двери тихой кельи.
Кольцова устала от людей. Она хотела отдохнуть от них, хотя бы на время.
За спиной у нее остались дымящиеся развалины двух браков. Первый муж оказался лентяем и алкоголиком. Он грезил временами, когда был ударником в известной на всю страну музыкальной группе «Марсиане». Он обожал упоминать об этом в разговорах с людьми. Правда, он не добавлял, что ушел из группы за год до того, как она стала известной.
Кольцова работала за двоих семь долгих и мучительных лет. День, когда они с сыном ушли от этого чужого человека, был счастливей, чем день ее первой свадьбы. Второго своего мужа, профессора астрофизики, она встретила спустя десять лет. Они прожили три счастливых года, пока он не умер от лейкоза. Она знала, что выходит за человека намного старше ее, страдающего серьезным заболеванием, и, тем не менее, три года с ним были лучше, чем десять лет с неудавшимся барабанщиком.
Она не понимала, когда знакомые жалели ее, спрашивали, как она держится. Ухаживать за больным человеком, которого любишь, было для нее так же естественно, как заваривать чай на кухне.
Когда роль вдовы, которую так упорно навязывали ей те же знакомые, ей опостылела, она всерьез задумалась, что будет делать дальше. Ей уже не хотелось работать социальным работником, не хотелось заниматься трудными подростками, заключенными и теми, кто больше не желает жить на этом свете. Помогать хотелось тем, кто борется за жизнь. Она получила диплом медсестры, оказавшись самой старшей на курсе. И продолжила привычное дело ухода за больными, как будто ей было мало, как будто в каждом пациенте она видела своего последнего мужа.
Но судьба снова устроила ей сюрприз. Анастасия не могла найти работу и устроилась сестрой милосердия. Теперь ей приходилось много ездить по миру.
Она уже и не помнила, как оказалась в военных лагерях, где всегда не хватало рук. В операционных солдаты порой кричали так сильно, что сомнений в том, что это именно те люди, которые «борются за жизнь», не осталось.
В полевых госпиталях ее выручало не терпение, не дисциплина, а чувство юмора. Она унаследовала его от отца, но не через гены – а через долгие разговоры в поездах. Отец был военным, и они с семьей часто переезжали. Прибыв на новое место, папа говорил: «С каждым переездом мы счастливее, потому что берем все меньше лишних вещей». Отец ушел из жизни слишком рано, как и все, с кем Анастасия Кольцова ощущала особую связь.
Эволюцию ее чувства юмора можно было бы начертить в виде холмистой кривой. На заре ее брака с неудавшимся Ринго Старром кривая падала вниз, но, чтобы плохого ни происходило, линия снова тянулась кверху. Даже побывав однажды на краю гибели, она не перестала шутить с жизнью. За это старшую медсестру прозвали именем детской игрушки, которая никогда не падает, как ее ни толкни, – Неваляшка.
Она не любила это прозвище, но, видимо, такая у нее была судьба – все время переезжать с места на место и менять имена.
После возвращения домой покой ей уже не просто требовался, а был жизненно необходим. Едва вернувшись к жизни, Анастасия вспомнила тихие коридоры монастыря, в котором однажды ночевала. И она уехала, наконец-то уехала от бурлящего безумия, туда, за неземным чувством, которое, как она узнала позже, на то и неземное, что дается человеку единожды.
Послушание, которое София недавно несла на кухне, было не так уж тяжело. Гораздо сложнее было снова идти в мир, где всегда находится место боли и насилию…
Но, видимо, у Бога были на нее другие планы. Сестры рассказали, что так чаще всего и бывает: тот, кто хочет быть с людьми, оказывается в одинокой келье на коленях, а тот, кто хочет уединиться, волей Божьей направляется к людям.
Приближаясь к дверям матушки Серафимы, София
