Она знала — ее конец приближался быстро и неуклонно, и думала только: за что? Что же она сделала против Бога и совести, почему такая кара обрушилась на нее и людей? «Почему и за что?» — пытала она себя, не находя, однако, ответа, а мысли ее шли дальше, уходя в глубь пережитого[206].
Несмотря на то что не всякий читатель ожидает ответа на этот почти риторический вопрос, Быков предлагает на него ответ дальше, где он описывает трагическую и бесстыдную историю раскулачивания. Эта акция, проводимая местными жителями по директиве и под руководством советских властей, навсегда легла пятном на совесть односельчан. Степанида и Лявон — их первый председатель колхоза, человек порядочный и совестливый — голосовали против раскулачивания своих тяжело работающих родственников и соседей. Однако власти и их присные, воспользовавшись равнодушием уже изрядно запуганного большинства населения, легко справились с этими двумя голосами. Степанида, зная о том, что ее личной вины нет в этом катастрофическом уничтожении людей, тем не менее, осознает себя частью общины, допустившей подобный кошмар, и не снимает с себя ответственности за содеянное. Таким образом, автор произведения подводит читателя к кантовской теории о причине и следствии, где коллективизация стала символом беды и ее причиной, а последовавшие за ней несчастья в жизни народа явились следствием того, что люди сами это допустили. Философские мысли повествователя о последствиях любого действия, в особенности дурного поступка, выражены в многочисленных внутренних монологах и Петра, и Степаниды:
Если бы дано было человеку — хоть на мгновение заглянуть вперед, увидеть предназначенное ему, но укрытое за пластами времени то, что со всей очевидностью откроется в наплыве следующих дней. Да где Там! Ничего не может человек узнать из своего будущего и, бывает, радуется тому, что вскоре станет причиной горя, а то и плачет из-за того, что после, скорее всего, вызовет усмешку[207].
Негативные, неприязненные, порой полные ненависти отношения односельчан между собой видны в диалоге между Степанидой и Корнилой (трудолюбивым крестьянином, который в молодости готовился к ней свататься). Корнила довольно прагматичен и по натуре — собственник. Он не верит в чувства и предпочитает традиционную христианскую мораль любым нововведениям. Тяготы жизни превратили его в скептика. Вот как объясняет Корнила Степаниде свое отношение к соседям при большевиках:
А я тебе скажу: хуже соседей никого нет. Никто тебе столько неприятностей не принесет, как соседи… Они под боком, все видят и заходятся от зависти. Особенно если плохонький какой попадется. Неудачник! Такой не тогда радуется, когда коня купит, а когда у соседа конь сдохнет[208].
Степанида, слушавшая Корнилу внимательно и порой поддакивая ему, тем не менее не разделяет его мировоззрения. Эта женщина, жизнь которой была не легче, чем у Корнилы, все же сохранила веру в доброту и справедливость.
Так, один из ее последних поступков в жизни превратился в символ личного сопротивления женщины оккупантам и полицейским в борьбе за справедливость. Степанида купила у Корнилы бомбу в надежде взорвать тот мост, который оккупанты с такой тщательностью отстроили. Эта бомба становится для нее орудием мести за смерть Янки и за попытку оккупантов и их коллаборантов лишить ее данного ей Богом права достойно дожить свой век. Фашисты прослышали, что бомба у нее (Корнила ее не выдал), и Степанида, узнав об этом, ее спрятала. Она также не дала своим врагам восторжествовать над нею: Степанида подожгла свой дом и сгорела вместе с ним. Огонь является символом Бога и очищения как в Старом Завете, так и в анналах классической греческой трагедии; Степанида в «Знаке Беды» являет собой бессмертный тип героини, воспользовавшейся последним средством для сохранения в себе человеческого достоинства и самоуважения.
Степанида — тот любимый автором характер, критический взгляд которого обращен в первую очередь на себя, вследствие чего она в состоянии самостоятельно рассуждать и о других, в особенности близких ей людях, событиях, явлениях. Не случайно, что именно ей доверяет автор свои мысли о гибели белорусских евреев, которые изображены в романе как естественная часть жителей Беларуси. Эти люди, так же как и белорусы-христиане, притеснялись и царской, и советской властью, а потом планомерно уничтожались фашистами.
У Василя Быкова практически в каждом произведении о том времени рядом с белорусом находится и еврей, большей частью тоже белорусского происхождения[209]. Вот и в «Знаке Беды» Петрок с тоской вспоминает своего лучшего друга Лейбу, деревенскую кузницу которого экспроприировали большевики, выгнав кузнеца из родных мест. Сейчас, двадцать лет спустя, Петрок, которому нужна помощь, с ностальгией вспоминает этого работящего, честного и справедливого человека, внезапно понимая, что в жизни у него не было лучшего друга в деревне, где большая часть населения приходится ему близкой родней[210]. С этим ностальгическим озарением рифмуются мысли Степаниды о судьбе белорусских евреев из их городка. Автор описывает ее искренний ужас, возмущение и брезгливость по отношению к нацистам и полиции, уничтожавших еврейское население.
Что никоим образом не избавляет от ее сурового приговора старшин еврейской коммуны, не организовавших никакого протеста и послушно приведших своих людей на заклание убийцам, тем самым облегчив фашистам и их приспешникам выполнение чудовищной задачи. Степанида вспоминает о том, что происходило в гетто:
Люди говорили: «Ой, ненадолго это, все равно убьют, надо убегать». Но странно: ни один не убежал, все сидели и ждали, а ведь были среди них и молодые и некоторые просто разумные. Но эти умники думали, что убийств не будет, что и немцы люди, да и в Бога веруют, вот и на пряжках у них это написано. Очень уж гладко рассуждали эти разумные, вот их и слушали. Понятно, если человеку хочется чего-то, он сначала убедит себя в своей правоте, а потом и других. Или наоборот. Ну и досиделись тут до карьера (место, где их всех уничтожили. — ЗГ)[211].
Необходимо отметить мужество автора, с которым он провел — как говорится, невзирая на лица — хирургически точный анализ ситуации. Действительно, старшины руководили еврейскими общинами твердой рукой и традиционно требовали от своих прихожан железной дисциплины: так было до, во время и после царя. Глубоко религиозные старшины общин сохранили значительную силу убеждения и авторитет среди единоверцев и во время Советов, поэтому их роль в массовом уничтожении евреев не должна умалчиваться, если мы, как Быков, стремимся не к отдельным элементам правды, а к истине. Василь Быков, никогда не умалявший вины нацистов, белорусской полиции, некоторых запуганных или равнодушных слоев местного населения, тем не менее не снимает ответственности за происшедшую катастрофу и со старшин еврейских общин. Открывая свои сокровенные мысли через наиболее духовно близкий ему образ Степаниды, он делает это с такой глубокой внутренней болью (у Степаниды все холодеет внутри при мысли о расправе над евреями), что у читателя не остается сомнения — несмотря на то что Быкова физически не было во время катастрофы на его земле, он, как и Степанида, чувствует не только горе, но и ответственность за содеянное на родине преступление.
Все вышесказанное не свидетельствует о недостатке авторского внимания к другим, даже второстепенным персонажам произведения. Наоборот, каждый эпизодический герой обладает полной биографией с отличительными и своеобразными личными нюансами, освещающими его внутренний мир. Все характеры «Знака Беды» настолько тщательно выписаны, насколько позволяет автору многообразный жанр романа. Сюжетные отношения персонажей невероятно сложно, но логично учтены и тесно связаны в их развитии, что включает постоянную связь времен — далекое прошлое, настоящее (недавнее прошлое) и будущее (ближайшее прошлое). Даже такие персонажи из далекого прошлого, как Лявон, первый председатель колхоза, давно павший жертвой НКВД, влияют на ход сюжета через время и пространство настоящего — недавнего прошлого и будущего — ближайшего прошлого. И конечно, Петрок Богатько, несправедливо кажущийся порой то антагонистом, то лишь тенью своей энергичной жены, в ходе романа играет не меньшую роль, чем Степанида, а просто свою, совершенно другую. Послушаем Игоря Дедкова:
Писателю дороги оба — Петрок и Степанида, Он понимает их равным образом: может быть, Петрока даже лучше и полнее — или вообще всех на свете Петроков вместе с ним? Или Петроков просто больше? У истоков этого характера — батрацкая доля, стойкое ощущение своей оттесненности, малости, какой-то неминучей подвластности сильным мира сего.
