– Ты с ума сошел!
– Я виноват! Это было давно, лет пять-шесть назад, когда он не был еще женат на нашей дочери. Мы сидели с ним в саду, вон под той яблоней. Помню, заговорили об искусстве, в частности – о кино. Он ставил тогда новый фильм. И я, кажется, очень прозрачно намекнул на наши задачи. Я требовал максимального приближения к правде, такого максимального, чтобы только чуть-чуть перескакивать цензуру. Он, видимо, понял меня не совсем точно и решил в «Дороге к счастью» показать правду. И вот – результат.
Белецкий бросил в пепельницу потухшую папиросу и стал собирать рыболовные принадлежности.
– Теперь суди: кого ему надо благодарить за погубленную жизнь? И ни Варе, ни Денису я не хочу калечить жизнь ни этим, ни другим способом. Я даже признаюсь тебе, Аня, что в спорах с Денисом о будущей России – я защищаю своих врагов. Моей совести достаточно и одного преступления.
Анна Сергеевна молчала. Признание мужа ее поразило. А он уже возился в передней с бамбуковыми удилищами и раздраженно кричал:
– Где моя шляпа? Вечная история: запрячут так, что днем с огнем не сыщешь…
XXV
Вечером в просторной комнате Густомесова шла карточная игра. Комната эта была своего рода примечательностью. Тетка Таисия, желая угодить важному и щедрому постояльцу, собрала для него по всему дому лучшую мебель, украденную покойным мужем у помещицы Бобрыниной при разгроме имения в революцию. Весь простенок от дверей до правой наружной стены занимала огромная, пышная кровать за ситцевым занавесом, возле кровати – изящный дамский туалетный столик с витыми лакированными ножками; дальше по стене – бельевой шкаф красного дерева, с огромным двустворчатым зеркалом, поблескивающим зеленоватыми гранями; налево – массивный плюшевый диван, высокая дубовая тумбочка с вазой, над диваном – картина: лазурь Неаполитанского залива, дымящийся Везувий; по углам, в глиняных корчажках – высокие широколистые фикусы; письменный стол, заваленный бумагами; стенные красивые часы с мягким музыкальным боем; ковровая дорожка наискось комнаты – от двери в дальний правый угол к письменному столу (в этот угол тетка Таисия повесила было иконку, но Густомесов выбросил ее в первый же день приезда), вокруг обеденного стола и всюду в пустых местах у стен – гнутые венские стулья, десять штук.
За настежь открытыми окнами шумел теплый летний дождь. Тюлевые занавески были раздвинуты, и в темноте смутно чернели под горой верхушки берез, раскачиваемые легким ветерком. Искристые тонкие ручейки стекали с подгнившего карниза и пропадали за подоконником. В комнате – светло, накурено, шумно. Играли в покер, втроем: Нелли, Кистенев и Густомесов. Бушуев сидел позади Кистенева, опершись на спинку стула и положив подбородок на руки. Он с интересом наблюдал за незнакомой игрой.
Борис Евгеньевич, возбужденный и веселый, без пиджака, в одной тонкой клетчатой рубашке, с расстегнутым воротом, сидел напротив Кистенева, спиной к окну. Он был в отличнейшем настроении, несмотря на то, что ему не везло в карты. Утром он получил две роскошные посылки от брата и письмо от издательства «Советский писатель» с уведомлением, что его новая книга стихов на днях выйдет в свет и что автор может получить гонорар – 10000 рублей. А днем, после обеда, он очень хорошо поболтал в темных сенях с Финочкой и даже чмокнул ее в щечку. Нелли сидела слева от Густомесова, дымила папиросой и часто и кокетливо встряхивала белокурыми кудряшками волос, обесцвеченными перекисью водорода. Кистенев сосредоточенно смотрел в карты и смешно дул на них, складывая пухлые губы в трубочку. Борис Евгеньевич шутил, дурачился и отчаянно блефовал.
– Пароль!.. – то и дело покрикивал он.
– Опять пароль? – грозила ему заманикюренным пальцем Нелли. – Ну попадешься ты мне! Держись!
– Стрит! – коротко вскрикивал толстенький Кистенев, небрежно бросая карты на стол.
– Фуль! – торжественно объявляла Нелли свою комбинацию. – А у тебя что, Борька?
– Каре из дам… – хмуря брови, серьезно отвечал Густомесов, не открывая карт.
– А ну-ка, покажи…
– Говорю – каре из дам… Не верите?
Нелли вырывала у него карты из рук, смотрела.
– Аха-ха… Пара! Паршивенькая пара из десяток! – заливалась она. – Ну куда ты лезешь со своей парой! Аха-ха-ха…
Борис Евгеньевич трагически хватался за голову, вскакивал и бежал к закусочному столику, на котором громоздились консервные банки, тарелки, бутылки.
– Что же теперь? – спрашивал он, комично выкатывая глаза. – Пуля в лоб или коньяк?
– Коньяк! – хором отвечали Нелли и Кистенев.
Борис Евгеньевич выпивал рюмку коньяку и снова подсаживался к столу.
– Денис Ананьич! – кричал он. – Хоть вы меня защитите! Что они, проклятые, со мной делают! Ведь эдак, пожалуй, нагишом пустят! Пропал мой гонорар!
Нелли лениво брала из огромной коробки шоколадку и затыкала ему рот.
Вначале Бушуева занимала игра, он откровенно смеялся над выходками Густомесова, переживал редкие неудачи Кистенева, за спиной которого сидел, и злорадствовал, когда проигрывала Нелли. Глядя на ее огорченное лицо (а Нелли не владела лицом и не умела скрыть огорчения), он всякий раз мысленно повторял: «Ага, так тебе и надо, щука белобрысая…» Потом же он как-то сразу скис, и в голове его поднялась мышиная возня иных мыслей. Он видел кучи денег, видел, как сотни рублей легко переходили из рук в руки, словно это были не деньги, а простые, никому не нужные бумажки, по-хозяйски подсчитал однажды, что за полминуты Густомесов проиграл трехмесячное жалование Анания Северьяныча, проиграл легко, бездумно, с веселой улыбкой, – и стало ему как-то не по себе. «Глупо, за что же их винить? за то, что они талантливы и у них много денег? – подбодрял он себя, стараясь отогнать завистливые мысли. – Борис Евгеньевич известный поэт… Кистенев – художник. Он получил премию за выставленную на весенней выставке картину «XVI партсъезд» – 25000 рублей. Нелли? Ну, Нелли не в счет, это – пиявка. Нет, нет, я не прав. Таланты родятся один из сотни тысяч, их надо уважать, любить, они могут и должны иметь привилегии…» Однако мысли эти мало утешали его, он чувствовал, что чего-то, какой-то одной запятой не хватает в его рассуждениях.
Сделали перерыв. Отложили карты, налегли на закуски и выпивку. От коньяка Бушуев наотрез отказался, но ел и запивал вкусную еду слабым кахетинским с большим аппетитом.
– Где ты, чёртушка, вчера пропадал? – спросил Густомесов Кистенева, вскрывая коробку со шпротами.
– Ого! Я, брат, был там, где стыдно не побывать художнику, живя по соседству с таким примечательным местом… – ответил Кистенев, жирно намазывая зернистой икрой маленький кусочек булки. – Я был в Плёсе. В том самом Плёсе – это всего тридцать верст от Отважного, – где Левитан написал свои лучшие вещи. Нашел лужок на берегу, откуда был взят этюд для знаменитой «После дождя». Нашел место, откуда написан «Вечер». Только, знаешь, церкви этой, что на первом плане стои́т – помнишь? – уже нет. А вот родину «Свежего ветра» не нашел…
– Я знаю одного древнего старика в Плёсе, который хорошо помнит Левитана, он с ним рыбачить ездил… – вставил Денис.
– Да что вы! – почти испуганно вскрикнул Кистенев, роняя булку на стол. – Вы мне его покажете? Пожалуйста, я вас очень прошу…
– Конечно… – охотно согласился Денис. – На той неделе «Товарищ» пойдет в Плёс, вот и поедемте вместе.
– Ура! – гаркнул Кистенев и ловко, как фокусник, перепустил собранную колоду карт из одной руки в другую, карта за картой, непрерывным ручейком.
Густомесов вытолкнул из розовых губ дымное колечко, стряхнул пепел с папиросы и, откинувшись на спинку стула, сказал, довольно и сыто щурясь:
– А что, Ваня, ведь в будущем году мы с тобой можем по орденку отхватить. Как твой «Портрет Буденного»?
– Да вот вернусь в Москву, опять засяду… медленно подвигается, чёрт бы его побрал! – ответил Кистенев и вдруг вспомнил: – Ба! Борька! Ведь мы еще не выпили за твою новую книгу! Наливай! Нелли! Бушуев! Поздравим-ка!
Потянулись чокаться с Густомесовым. Бушуев прямо посмотрел ему в глаза и искренне, простодушно сказал:
– Поздравляю, Борис Евгеньевич… от души поздравляю…
– Спасибо, спасибо… ведь это уж третья моя ласточка, – торопливо ответил Густомесов и перевел взгляд на Кистенева: – Знаешь, Ваня, я большие надежды на эту книгу возлагаю…
– Дадут, дадут орден! – перебила его Нелли. – Не беспокойтесь! Правительство тебя не забудет…
– Ах, оставь, пожалуйста… – поморщился Густомесов.
– Жаль, что вам, советским, нобелевских премий не дают! – не унималась Нелли.
– Да что ты в самом деле! – сердито сдвинул брови Густомесов.
– Ну-ну, не буду… Шуток не понимаешь. Выпьем за твою книгу! Поднимай бокалы, товарищи!
Выпили.
– Что ж, Денис Ананьич, может быть, придет время – за вашу книгу выпьем! – вдруг выпалил Кистенев. – Как вы насчет этого, а?
