В этом году мы столько свадеб отгуляли — свою, Бориса с Катей, Саши с Дианой, Инги с Денисом, Аравиных, и вот с маминой я уезжаю прямиком в роддом. Едва выдерживаю торжественную часть, чтобы не морщиться. Еще пару часов даю родным на веселье. Когда терпеть становится невозможно, сообщаю Тихомирову, что пора, он приходит в очевидное волнение.
— Все нормально. Если что, у Бориса есть опыт… — пытаюсь шутить, чтобы расслабить и Тимура, и себя.
Он, естественно, мой юмор не оценивает. В тот момент не способен. Подхватывает на руки и молча несет к машине. А за нами срываются Миша, мама и… все остальные гости. Вроде как русских знают везде, но нам все же удается удивить американских медиков. Пока я в компании Тихомирова корчусь в схватках, они прямо во дворе клиники продолжают гулянку.
— Я же хотела в России рожать… Дома… — ною я между приступами боли.
— Поздно думать об этом, — тихо выдыхает Тимур. — Да и неважно, где.
Мне кажется, он не договаривает, поэтому я рискую продолжить за него.
— Главное, с кем?
— Именно.
— Я сейчас… — выкрикиваю на очередной схватке. Хочется заявить, что умру, но вовремя спохватываюсь. — М-м-м… Боже…
— Что? — Тимур наклоняется ближе ко мне. Читаю в его глазах неприкрытое беспокойство и выраженную любовь. Мне этого хватает, чтобы терпеть и не доводить его до неоправданных переживаний. Однако он вдруг просит: — Расскажи мне, что сейчас чувствуешь.
— Ох… М-м-м… Мне хочется материться, так тебе понятно?
— Настолько больно? — бледнеет мой Тихомиров на несколько тонов.
— Нет… Хм… Просто внутри меня, божечки, распускается райский сад!!! — едва ли не выкрикиваю и шумно выдыхаю в конце.
— Понял.
Не знаю, насколько это правдивый ответ. По его потерянному лицу трудно определить. Тихомирову тоже трудно. Он растерян, расстроен и растерзан тем, что не может облегчить мою боль. Прикрывая веки, чувствую, как Тимур гладит меня по голове. Сцепляя зубы, прижимаюсь к нему. И он тут же обхватывает меня обеими руками. Бережно, но крепко притискивает к себе. Замирая, судорожно выдыхаю и вдыхаю его запах, как силу.
— Давно хотел сказать тебе… — начинает Тихомиров. Улавливаю сдерживаемое волнение в его голосе и чувствую, как ускоренно бьется сердце. — Спасибо, что ждала меня, Птичка. Ты ведь ждала, — не спрашивает, а утверждает. — За сына тоже хотел сказать… — отрывисто выдыхая, такие нотки выдает, что я о схватках забываю. Из-за Тимура позвоночник пронизывает электрический заряд и рассекает искры по всему телу. — Спасибо за сына, Птичка.
И я от избытка чувств начинаю плакать. Пытаюсь это скрыть, но он наверняка ощущает влагу на своей шее. Молчит, только дышит глубоко и выразительно. Я ловлю этот ритм и стараюсь синхронизировать свой. Не сказать, что все сразу легко становится. Просто терпимо. Я расслабляюсь в сильных руках Тихомирова. Слушаю только то, что он мне говорит, и без конца прокручиваю это в голове.
А сорок минут спустя он благодарит меня уже за дочь.
Когда Тимур берет ее на руки, смотрит на нее… Этот большой и грубоватый Медведь выражает такую любовь и нежность. Именно это мгновение стирает все мучения и последние недопонимания между нами.
— Я люблю тебя, — шепчу мужу, когда он укладывает дочь мне под бок, чтобы я могла ее покормить.
Замечаю блеск в его глазах, прежде чем он прижимается лицом к моей шее.
— А я люблю вас. Тебя, Мишу и Эвелину.
— Эвелину? — с тенью удивления повторяю я. Улыбаюсь, смотрю на дочь и повторяю уже уверенно и ласково: — Эвелина… Эвелина…
За окном клиники раздается взрыв нестройного троекратного «ура». Среди прочих отчетливо различаю голоса Миши и мамы. Тимур выпрямляется, встречаемся взглядами и, не сговариваясь, смеемся.
И пусть так будет всегда. Если больно, то только в родовых потугах. Если слезы, то только от счастья. Если волнение, то только приятное.
И только с моим Тимуром Тихомировым. С ним навсегда.
[1] «Свадебные цветы» Ирины Аллегровой.
ЭПИЛОГ
Тихомиров
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Приняв после тренировки душ, прямым ходом на пляж направляюсь. Издали узнаю белый купальник Птички. Ладно, вовсе не купальник, а формы, на которые он надет. Замедляю шаг, чтобы продлить момент любования собственной женой, пока она наклоняется к нашей шестилетней дочке и, удерживая за руку, чтобы та не убежала, пытается что-то ей втолковать. Тяжелый случай.
— …Нет, это ты меня не слышишь! Я хочу плавать далеко! Глубоко! Я умею!
— Далеко и глубоко без папы нельзя. Это опасно, — сдержанно повторяет Полина. — Если ты не прекратишь капризничать, словно двухлетка, нам придется вернуться в дом.
— Вовсе я не капризничаю! — возмущается дочь. Только Птичку подобным тоном не проймешь. Она даже не реагирует. Эвелина шумно вздыхает и ожидаемо сдает позиции. — Хорошо! Хорошо, мамочка, — заметно понижает голос. — Я подожду папу, — только дает это обещание и замечает меня. Привычным звонким воплем выражает свой восторг. — Папочка!
Со смехом ловлю взметнувшийся вихрь с рядом ярких разноцветных резинок в светлых волосах, и поднимаю на руки.
— Ну что, идем плавать?
— Да!
— А где же Миша? — прижимается к моему боку Полина.
С течением времени могу сказать, что очень она изменилась. Стала более уверенной, открытой и смелой. Наклоняюсь, тут же целует меня в губы.
— Миша с Расом новую связку отрабатывает.
— Опять? — хмурится жена. — Слушай, у него уже тренировок больше, чем у тебя. Может, стоит притормозить?
— Никто ведь не гонит его в шею, Полин. Хочет, пусть занимается. Молодой, сил много.
— Да, наверное, ты прав.
— Не «наверное», а прав.
Улыбаюсь, и Птичка отвечает тем же. А потом тянется и снова целует меня. Разве можно перед подобным устоять?
— Бабушка нас фотографирует, — сообщает Эвелина.
Все вместе направляем взгляды на террасу второго этажа, где теща обычно проводит день за написанием своих книг.
— Неугомонная, — выдыхает Полина и с улыбкой машет матери рукой.
Та в ответ салютует нам буро-зеленым детокс-коктейлем, в пользу которого верит она одна. По ее заверениям, шпинат и киви имеют такую базу витаминов и минералов, что даже добавляемый ею алкоголь не снижает их полезности. Птичка на эту тему порядком отпсиховала, но, в конечном итоге оставила тещу в покое.
— Ладно, идите уже плавать, а я Диане с ужином помогу. Кстати, как тебе новое меню?
— Подходит.
— И все? — возмущается жена. — Я столько над ним корпела, а ты будто и не заметил перемен.
Конечно, не заметил.
— Заметил, конечно, — наглея, опускаю ладонь на полуголые ягодицы Птички. Прижимая крепче к себе, вдыхаю ее запах и коротко, но жадно целую. — Все очень вкусно.
Она, безусловно, догадывается, что я не только о еде сейчас говорю, и дразняще морщится. Когда я думаю, что благополучно реабилитировался в ее глазах, дочка с задорным хихиканьем сдает меня:
— Неа, не заметил!
— Лина, — окликаем синхронно.
Я вроде как ругаю, а Полина смеется.
— Все, идите, — подгоняет нас с дочкой. — Умотай ее там хорошенько, а то я не выдержу, если она снова будет ковыряться в тарелке вместо того, чтобы есть, — дает мне задание. А потом и Эвелине напоминает: — Ты обещала после плаванья нормально поужинать.
— Угу, мамочка, — бурчит малышка в ответ.
Сейчас просто со всем готова согласиться, лишь бы в воду войти. Не уверен насчет аппетита дочери, но я час спустя готов слона сожрать. Когда на берегу снова появляется Полина и зовет нас к столу, позволяю Лине самостоятельно доплыть до берега. Сам сзади страхую. Замечаю, как Птичка нервничает, и жестами заверяю ее, что все контролирую.
— Ты видела, мамочка? Видела? — задыхаясь от радости, дочка прыгает по мелководью и обрызгивает нас.
— Умница, мышка! Очень классно у тебя получается!
— Значит, я скоро смогу совсем без папы?
— Что значит, без папы? — перехватываю вопрос на себя. — А с кем я буду плавать?
